Глава восьмая

Вихрь красок и звуков нарастал… Ветер метался по улицам, словно дикий зверь, выпущенный на свободу. Он подхватывал обрывки газет, кружился с ними в безумном танце, бросал их на мокрые от дождя тротуары. Капли воды стекали по окнам домов, оставляя за собой причудливые узоры. Казалось, что город вот-вот взорвется от напряжения.

Я стоял на перекрестке, наблюдая за этой вакханалией природы. Мой взгляд упал на женщину, которая шла навстречу ветру, не обращая внимания на его яростные порывы. Она была словно в трансе, ее волосы развевались, а глаза были устремлены куда-то вдаль. Я знал, что она идет ко мне, но не мог пошевелиться. Страх сковал меня, заставляя сердце биться быстрее.

Небо над городом стало черным, как сажа. Молнии рассекали его, освещая улицы мертвенным светом. И тут я услышал громовой раскат. Это был не просто гром, это было предупреждение. Предупреждение о том, что катастрофа уже близко. Я чувствовал это каждой клеткой своего тела.

Женщина приблизилась ко мне, ее лицо было бледным, как мрамор. В ее глазах читалась печаль и отчаяние. Она прошептала: «Мы опоздали. Все кончено». Ее слова эхом отозвались в моей голове, заставив мое сердце замереть. Я понимал, что она права. Что-то ужасное произошло, и мы не смогли этого предотвратить.

Ветер стих, оставив после себя лишь тишину. Дождь прекратился, небо начало светлеть. Но в этом свете не было ничего радостного. Это был свет утраты и скорби. Город погрузился в молчание, ожидая, когда кто-нибудь нарушит эту тишину.

Но никто не осмелился. Мы стояли на перекрестке, глядя друг на друга, не зная, что сказать. Вокруг нас начали собираться люди, их лица выражали страх и недоумение. Они смотрели на нас, как будто ждали объяснений. Но мы не могли им ничего объяснить. Потому что сами не знали, что случилось.

Тусклое солнце, подобное ржавому медяку, лениво целовало выжженную землю. Ветер, пропитанный пеплом и забвением, шептал сквозь скелеты бывших городов, рассказывая истории, которые забыли даже ветры. Мир почил в сером сне, пепле цивилизации, которая угасла как недогоревшая свеча, оставив за собой лишь горький привкус на языке времени.

Она шла, фигура, обернутая в лохмотья былой красоты, словно призрак прошлого, пробуждающийся из пепла. Ее лицо, источенное ветром и временем, было похоже на древнюю маску, на которой отпечаталась вся бесконечность боли и утрат. Глаза, два глубоких колодца, полных невыразимой тоски, смотрели сквозь века, видя не только пустошь вокруг, но и призрачные очертания того, чего больше не было.

Она несла в своих истертых руках единственное сокровище — выцветший бутон розы, уцелевший в этом бесплодном саду смерти. Он был ее надеждой, хрупкой и неуловимой, как бабочка, порхающая над бездной. Этот бутон был последним аккордом красоты в сером мире, последним дыханием жизни, упрямо цепляющимся за бытие.

И шла она дальше, в бесконечность пустыни, не ища спасения, а неся в себе и в своем хрупком бутоне единственную истину этого мира: даже в самом глубоком забвении жизнь находит способ прорасти сквозь пепел и пыль, напоминая о своей вечной, неумирающей красоте. Мир рухнул, но красота, как призрачный огонек, все еще теплилась в ее сердце, в хрупком лепестке забытой розы. И это было всё, что осталось от прежнего мира, всё, что даже в этом постапокалиптическом ландшафте имело значение.

Катастрофа произошла. И теперь нам оставалось только ждать и надеяться, что жизнь когда-нибудь снова обретет смысл.