Ко дню грядущей Великой Октябрьской объявили на Сеновале вечер культуры. Афиши по селу развесили приличные, с портретами Лермонтова и Тютчева. Шест обвили кумачем, а на сцене трибуну соорудили, наподобие мавзолея. Даже Никитишна три дня собиралася: достала из шкапы пропахший нафталином брючный костюм тыща девятьсот пятьдесят первого году выпуска, с закуточка бигуди ляминевые вышкребла и помаду с духами «Красная Москва» к часу «Х» приготовила.

Помимо литературных чтений на вечере культуры с исторической справкой собирался выступить местный краевед — Агрипий Феодорович, внук местного протодиакона, репрессированного в прошлом веке и сын местного алкоголика, помершего в том же веке. Оказывается, когда строили Нью-сеновал раскопали архив какой-то довоенный. Дон выкинуть хотел, да краевед раньше спер. Накопал тайн всяких и решился к празднику обзор, так сказать, сделать.

В назначенный час к Сеновалу потянулась местная тилигенция. Расселись все. Кучненько так… Только Никитишна в правом углу зала в одиночестве маялась. Вишь ли, «Красная Москва» им не по нраву! Плебеи!!!

После «сказки о царе Солтане...» запланирован был есенинский цикл, но краевед вытерпеть уже больше не мог. Цепляясь за кумачевый шест, с горем пополам взгромоздился за трибуну и стал вещать:

— Дорогие односельчане! Согласно найденным не так давно документам, наши Серогллюки ведут начало своего существования со времен палеолита! Вы только вдумайтесь! Наши предки уже жили на этих местах, когда осадой брали Трою, когда погребали Нифертити и когда Ромул и Рэм только тискали беззубыми деснами соски волчицы!

— Шо он несет? — начал было Дон, но Япона мать его осадила.

— А знаете ли вы, господа сеголючинцы, что во времена охоты на ведьм инквизиция доехала и до наших краев? Да, да! Мы ведь пошти Европа! И в то время, как сжигали Орлеанскую Деву в одном из наших сараев инквизиторы выбивали признание из местного цирюльника Якова Ебтельмана?

— Тю! Да не может такого быть! — воскликнула со своего одинокого угла Никитишна. — Мамка моя рассказывала, что село начиналося в двадцатых опосля образования колхозу!

— Да что она, темная женщина, знать могла! — Агрипии феодорович, брызгая вокруг себя слюной, гневно махал уцелевшими свитками. — Вот! Читаю!

— " еже на кол садити — и выживет — таки и признати цирюльника Ебтельмана ведьмаком, и сжечь в тот час на главной площади Нижних Сероглюков, а коль испустит дух свой нечистивый — признать невиновным и похоронить согласно церковным обрядам на местном кладбище с установкой в головах креста..."

— О как!

Притихли сероглючинцы от таких новостей. Один только Колька-тракторист в полнейшей тишине культурно выразился:

— Б...., п...., с… жизнь была! Хоть так, хоть не так — одно смерть! Жалко цирюльника…

Дон пригладил свои усы и выдал мыслю:

— А давайте Ебтельману памятник поставим, как жертве инквизиции. А с историей мы еще разберемся. Глядишь еще замок какой замутим с приведениями, так и туристы потянуться…

На том вечер и закончился. Агрипина Феодоровича напоили свежепривезенной саке и взяли с него обещание расшифровывать записи далее, а сами, сняв кумачи и трибуну со сцены, вернулись к более привычному времяпровождению: карты, деньки, два шеста…