Ну, я так понимаю, историй от ушлых бабенок мы не дождемся (не ходите больше, мужики, голосовать!). Бабы оне народ такой… Им верить никак нельзя! Не верите? Тогда слушайте…

Лет двадцать тому, приехала в Сероглюки на практику новая библиотекарша. Евпатия Калистратовна Держирыло. Несмотря на свою слегка нелицеприятную фамилию, вешний вид она имела обаятельный. Зеньки! Зеньки одни чего стоили! Черные! Огромные! Глянешь — в омут проваливаешься! А грудь! Грудь с каждым ейным шагом колыхалась: вверх — вниз. вверх — вниз… И ж...! Ягодицы! Ягодицы в такт хрудям так и ходили, так и ходили. Выйдет бывало в обед за печенькой в сельпо, а весь люд мужицкий на нее и таращиться. Как колыхаются, значит! Так вот! Втюхался. значит, в Евпатию тогдашний комсорг Игнатьич по самое мама не горюй! Так втюхался, что при виде ее колыханий пуговицы от портков отлетали! Неделю терпел Игнатьич, а потом не выдержал и заявился в библиотеку с предложением руки и сердца. Прям в лоб так и сказал: «Выходи за меня. Евпатия! Я через десяток лет председателем колхоза стану. Тебе шестерку новую справлю!» Ничего не сказала Евпатия. Только смущаясь промолвила: «Приходи на кладбище в полночь». Окрыленный Игнатьич поскакал с сельпо шампанским закупаться. До самой полуночи мечтал, как прикоснется к своей благоверной. Как завалит ее аккурат посеред могильных крестов. Как задерет ее юбочку синенькую из плюша, как со всей своей страстью сожмет в руках ее ягодицы, а лицом зароется в эти невыносимо желанные груди! Как войдет в нее, словно нож в подтопленное масло! Мммм… От этих мечтаний крышу срывало напрочь. Посему Игнатьичем трижды был посещен туалет типа сортир длительностью ровно по три с половиной минуты. И вот настал час свидания. При свете полной луны ступил Игнатьич за кладбищенскую ограду. Тишина. Только шумят листвою тополя, да цикады стрекочут где-то вдали. Глядь, а за гранитным крестом пана Порывайло мелькнула юбочка плюшевая. Игнатьич за ней. Нет никого. Оглянулся — вот она, около оградки. Облокотилась на лавочку. Стоит, ягодицами шавелит. Манит. «Ну. Игнатьич! Смелее, родимый! Зря, что ли приволокся!» И объятья свои навстречу распахивает. Помутился рассудок у горе-кавалера. С разбегу кинулся в цель. между ягодиц намеченную. Да промахнулся.Прям помиж прутьев ограды и угодил. Застряла голова председателева. Ни вперед, ни взад. А Евпатия стоит, зубы оскалила — вампирша нашлася. И говорит: «Сейчас я тебя, Игнатьич, есть буду. Уж больно я за тридцать лет-то изголодалася!» И К горлу, значит, председателеву лезет. И попращлся уже молодец с жизнью, да из-за кустов вылезла фигура тогдашнего зоотехника Кузьмича, пожелавшая именно в тот момент опорожнить наполнившийся мочевой пузырь. Взвизгнула Евпатия, кругом обернулась, в мышь летучую превратилась и исчезла! А Кузьмич Игнатьича из ограды вызволил и пошли оне самогон пить. (Текилы то в то время в сельпо еще не завозили). И пили тридцать дней и тридцать ночей, пока Кузьмич от сердца не помер! А Игнатьич с тех пор по ночам не шляется и на девок завозных не смотрит!

Так что, мотайте на ус, мужики! И не верьте первой встречной б… библиотекарше!