Ну, что сказать…

Я ел павлина. На вкус никакой вечности или магии — вкусно, но это более заслуга повара, чем самой жар-птицы.

Всегда удивляло, как люди узнают какой-то забавный факт о чем-то экзотическом, и сразу же приплетают его к магии. Рядом — куда больше удивительного. Тонкопленочная интерференция присуща не только павлинам, а четкая математика прослеживается даже в ракушке улиток.

 

Опять же, интрига… Нет ее. Вот с того момента, когда увидел слово «жар-птица» исход истории стал ясен. Автор! Это была первая треть рассказа! За что?

Опять же, идея. Мое любимое, ведь это одна из главных вещей, из-за которых я читаю что-то. Тут все четко — самопожертвование ради сына. Грызомый сомнениями и сожалениями отец узнает что-то, что может вернуть его сыну зрение, и решает это сделать.

И опять, по примеру автора из предыдущего рассказа, ждешь катарсиса, откровения, снисхождения благодати самопожертвования, смешанной с надеждой и отчаянием… Черт с ними, с павлинами и их тонкопленочной интерференцией. Но фиг тебе, читатель. В финале подсовывают какого-то левого неизвестного ученого, который весь катарсис смазывает своими глупыми безэмоциональными размышлениями.

Так и хочется сказать — черт побери, ну какого вы, автора, убегаете от ильных эмоций? С какого вы забыли, что этими самыми глаголами можно не просто что-то делать, а жечь сердца и все такое?

 

Я разочарован. Автор сразу видно, что не новичок, что умеет рассказать и показать, увлечь за собой и подсунуть наживку. Но опять, немой вопрос: ну за что такой финал? Убегание от первичной истории — самый безблагодарный прием, какой только можно придумать. Он удается единицам.