Перечитал. С лёгким опасением. Потому что при перечитывании бывает два основных впечатления. Нравится ещё больше или слегка разочаровывает. Например, роман Ежи Брошкевича «Живите долго», который очень мне понравился, после второго прочтения, как-то потускнел. Тоже самое произошло с «Кракатит» Карела Чапека. Но много и обратных примеров, когда литературное произведение нравится ещё больше. «Клубника для кошки» не только не разочаровала, наоборот, очаровала.
Этот рассказ — выплеск души, оставляющий после прочтения какое-то особенное волшебное настроение. Как у Распутина — «Рудольфио». У Аксёнова — «Жаль, что вас не было с нами». У В. Алексеева «Игра в жмурки».
Такие рассказы не пишутся потоком, даже у самых талантливых мастеров они штучны.
Вот и «Клубника для кошки» из этой великолепной коллекции маленьких шедевров.
Процитирую самые яркие кусочки:
Скромничала. Ходить по студии в одной лишь узенькой полосочке ткани на бедрах ей было в самый раз, а вот взять еще одну конфету — стыдно. Он никак не мог понять, раздражает это или забавляет.
Она избегала называть его по имени, обходясь вежливым «вы», заворожено любовалась плавающими чаинками, грела, непременно щурясь, ладони о тонкий фарфор и таскала с тарелки ломтики сыра, выбирая момент, когда он смотрел в другую сторону.
Человеческое имя — Настя — ей совершенно не шло. И про себя он звал ее, как хочется, наслаждаясь этой маленькой тайной властью.
На кухне, сидя напротив, он дышал запахом волос, кожи — кошка не пользовалась парфюмом — и думал, что убьет того, кто подарит ей духи.
— Ты какой шоколад любишь: черный или белый?
— Никакой. Я клубнику люблю. Со сливками.
Она виновато покосилась на коробку с конфетами, рука, как раз тянувшая очередную шоколадную розочку, замерла над скатертью.
— Тогда ты неплохо справляешься.
— Ага, — сказала она и фыркнула. Они рассмеялись вместе — в первый раз.
Я пишу не тела, а души. Ворую ваши улыбки и смех, ленивые позы на диване под солнечными лучами, скрытую грусть в глазах, когда идет дождь.
Переслушал заново всего Макаревича, сделал ремонт на кухне, понял, что сошел с ума, бросил курить — и подходить к окну.
Может: «и… подходить к окну»?
Лето уходило зря, сыпалось песком сквозь пальцы, текло сумасшедшим золотом — то ли мимо, то ли сквозь.
Он подержал бокал в ладони, согревая его теплом рук, покрутил, так что темный янтарь омыл стенки, вдохнул аромат — и протянул кошке.
Обожаю хороший коньяк. Даже сам стал делать.
И вот тут она расплакалась. Горько, как обиженный ребенок, прижимаясь все теснее, втискивая мокрое лицо ему в рубашку, прячась от всего мира.
Снова приникал к губам, зацеловывая ее тающую, пьяную — и с ума сходил от безнадежности и непоправимости того, что делает.
Он перехватил нежные длинные пальчики, зацеловал и их по дороге, расстегнул верхнюю пуговицу. Одну — давая кошке время одуматься, каждый миг ожидая, что нечаянное чудо кончится.
— Никакой. Я клубнику люблю. Со сливками.
Она виновато покосилась на коробку с конфетами, рука, как раз тянувшая очередную шоколадную розочку, замерла над скатертью.
— Тогда ты неплохо справляешься.
— Ага, — сказала она и фыркнула. Они рассмеялись вместе — в первый раз.