Вот ещё из рецензийРоман подчёркнуто, выверенно европейский — не британский, не английский, не валлийский, а именно унифицированно европейский — и парадоксальным образом русский. В нём чувствуется тот неуловимый привкус эмигрантской, нероссийской, прозы, какой встречается у поздних Бунина и Набокова и, пожалуй, больше ни у кого. Русским этот роман делают Саша и Лиза Сонли, туго закалывающие шпильками свои каштановые косы, пишущие в четвертинках непонятной никому на острове кириллицей, создающие какую-то особую, непостижимо знакомую атмосферу русской усадьбы в современном валлийском доме. Европейским же этот роман делают не только обстоятельства места и образа действия, но и многочисленнейшие отсылки к Мабиногиону, классическим трудам греков и римлян, Библии на английском и русском языках, средневековым трактатам, авантюрной прозе, валлийским поэтам. Вообще, отсылки, аллюзии, скрытые цитаты и нарочитые реминисценции в «Каменных кленах» не столько стилистический приём, заигрывание с читателем, проверка эрудированности, сколько самоцель, необходимое и достаточное в решении художественной задачи, базис прозаического пространства. Поэтому-то от Саши отдаёт античной драмой в первом дневнике, дневнике о себе настоящей, и русским романтизмом во втором, дневнике о себе прошедшей, от Табиты — повестью в рамках неореализма, от Хедды — колониальной, индийской, киплинговской лирикой, от учителя Монмута — шекспировской трагедией и викторианским романом, а от Луэллина Элдербери — валлийскими легендами, китайскими гуши и немецкоязычной психологической прозой. Поэтому-то персонажи в своих дневниках и письмах, выдуманных, неотправленных, спрятанных, цитируют Аристотеля и Геродота, сыплют библеизмами, словно переспелыми сливами с продавленной лопнувшей кожей, и намекают на местного поэта Дилана Томаса. И да, Элтанг свой второй роман (как, собственно, и первый — «Побег куманики») написала в подзабытом уже, старомодном эпистолярном жанре, и эта старомодность, с ароматом церковного воска, с запахом вековой пыли на отсыревшем собрании сочинений какого-нибудь эллина с правильным лицом, с чеховским духом уходящей, ломающейся эпохи, как нельзя данной книге к лицу. К лицу, покрытому оспинками запятых.
Роман прельщает именно изяществом исполнения, формой, перешедшей на тот уровень эстетического влияния, когда не важно — или почти не важно! — содержание. Эта история замкнута сама на себя, и форма плавно перетекает в содержание, а содержание мягко смыкается с формой, они не существуют друг без друга, как друг без друга не могли Мастер и Маргарита, как друг без друга не могут Инь и Ян, как друг без друга не смогут Лу и Саша. Здесь гораздо важнее именно то, как именно рассказывают, нежели то, что именно рассказывают. Потому что таким слогом можно рассказывать всё — или почти всё! — что угодно.
Текст сложный, намеренно, на показ, до вычурности пресыщенный Sprachspiel, игрою слов, аллитерациями и ассонансами, речевыми украшениями и языковыми узорами. В нём надо путаться и блуждать, гадая о значении накрученных, словно скальдические кённинги, метафор и краснея от внезапного укола понимания какого-нибудь из частых équivoques. А в романе есть от чего стыдливо заливаться краской и читателю, и персонажам, и автору. Книга взрослая, восемнадцатьплюс, поэтому, наверное, никогда не войдёт в школьную программу, несмотря на всю ажурность словесной вязи.
если честно, чтиво не лёгкое, но запойное — я четыре дня (в отпуске же) неотрывно… и до сих пор под впечатлением
да, кстати, в рецензиях — под каждым словом подпишусь, самому увы так не сфпрмулировать
Роман прельщает именно изяществом исполнения, формой, перешедшей на тот уровень эстетического влияния, когда не важно — или почти не важно! — содержание. Эта история замкнута сама на себя, и форма плавно перетекает в содержание, а содержание мягко смыкается с формой, они не существуют друг без друга, как друг без друга не могли Мастер и Маргарита, как друг без друга не могут Инь и Ян, как друг без друга не смогут Лу и Саша. Здесь гораздо важнее именно то, как именно рассказывают, нежели то, что именно рассказывают. Потому что таким слогом можно рассказывать всё — или почти всё! — что угодно.
Текст сложный, намеренно, на показ, до вычурности пресыщенный Sprachspiel, игрою слов, аллитерациями и ассонансами, речевыми украшениями и языковыми узорами. В нём надо путаться и блуждать, гадая о значении накрученных, словно скальдические кённинги, метафор и краснея от внезапного укола понимания какого-нибудь из частых équivoques. А в романе есть от чего стыдливо заливаться краской и читателю, и персонажам, и автору. Книга взрослая, восемнадцатьплюс, поэтому, наверное, никогда не войдёт в школьную программу, несмотря на всю ажурность словесной вязи.