— Нет, Тенга, я ничего не забыл. Про нашу с Димкой дружбу я всё помню, будто сейчас было! До сих пор корю себя за ту свою слабость, если бы не это начало моего нравственного падения(очень моралите, «нравственное падение», подумай, как бы человек, вот обычный, говорил бы о собственном «нравственном падении»), то может друг помог бы мне побороть тебя.

— Он не стал бы этого делать, даже если бы вы до сих пор оставались друзьями, — иногда на Тенгу нападали моменты откровенности, видимо, и ему время от времени необходимо кому-то выговориться. — Дмитрий всегда был и остался очень умным, он прекрасно знает, что в подобных вещах можно лишь дать совет, но вмешиваться ни в коем случае нельзя. Каждый человек должен пройти свой путь сам. А если этого не происходит по тем или иным причинам, то его душу опять отправляют сюда, на землю, для завершения начатого — и так до полного свершения его предназначения. Но с каждым новым приходом задача всё больше усложняется. Представляешь — раз за разом с одной и той же миссией… Так что, дружочек, полагайся лишь на себя. В этом мире каждый сам за себя, а остальные зачастую даются нам не для облегчения жизненного пути, а, напротив, для осложнения, иногда для соблазна… Как испытание на верность, прочность, честность…

— С Димой я это испытание не прошел…

— Совершенно верно… И с женой тоже… С родными и близкими тебе людьми.

— Значит, в следующей жизни я опять буду стоять перед подобной же дилеммой?

— Не факт, — Тенга задумался, будто в сомнении, говорить ли дальше, и не слишком ли он разоткровенничался. Потом, придя к какому-то выводу, успокоился и продолжил: — Ты можешь это исправить. Каждый человек, пока он жив и работает над своим внутренним миром, может исправить своё теперешнее и будущие воплощения. Но на это не достаточно лишь одного желания. Нужна сила, воля, милосердие и искренность желаний, а ещё знание того, на каком месте он сейчас стоит, чтобы понимать, куда необходимо двигаться.

— А не боишься, что я смогу измениться?

— Нет, ты погряз в дерьме по уши. Слишком хорошо жил, чтобы сейчас отказаться от искушения продолжить такую же жизнь. Ты эгоист, жил только для себя всегда и никогда не делал ничего для других без выгоды. Нет, улучшения душевные тебе не грозят. Это слишком тяжелый труд. К тому же, отсюда тебе выход закрыт. Ты не сможешь улучшить и облегчить свои будущие воплощения, но я могу помочь тебе сделать эту твою жизнь сказочной.

— Но я ведь могу начать изменения с самого себя. Не об этом ли твердили мудрецы? Хочешь изменить мир — начни с себя, — будто не слыша слов Тенги, продолжал рассуждать Игнат. — Да, выхода отсюда нет, но есть я и моя душа.

Тенга прислушался к чему-то за дверью. Теперь и до Игната донеслись какие-то еле слышные звуки. Даже не звуки действия, а просто присутствия.

— Кто там? — но на вопрос Игната никто не ответил. Тенга, как всегда, скрылся так же неожиданно, как и появился. Он просто исчез, испарился.

Мужчина продолжал прислушиваться и ждать. Тот, кто был за дверью, видимо понял, что дольше надеяться на возобновление беседы просто бессмысленно, и послышались едва уловимые шаги. Но Игнат их узнал. Когда долго находишься взаперти и не видишь ничего, кроме голых стен, то волей-неволей начинаешь больше прислушиваться и полагаться на этот дар. Развивается слух и интуиция, начинаешь по звукам узнавать. От двери уходила Ольга. Походку её ни с чьей не спутать. Будто порхает. Это, конечно, очень уж литературное сравнение, но Игнат именно так и воспринимал её. Она одна как лучик света среди них… Несмотря на недуг, все они продолжали остаться мужчинами и присутствие привлекательной девушки было всеми неоднозначно воспринимаемо. Но Игнат знал, что она не одна… От неё часто исходил запах Аршавина. Только тот из окружающих пользовался этим новым ароматом. Небось, новинка парфюмерной индустрии, реклама которой пестреет сейчас на каждом шагу. Не то чтобы запах был резким или неприятным, просто, видимо, ревность самца или что-то в этом роде, когда речь заходит о понравившейся самке. Самое интересное, Игнат как человек образованный, начитанный, поумневший и искренне любящий свою жену, тем не менее, ничего не мог с собой поделать. Что он знал об Ольге? По сути, мало, почти ничего. Приехала откуда-то из Тульской области. Мать её бросила на бабку, а та умерла. Ольга продала, что было, и поехала искать счастья в Москве. Купила какую-то комнатенку, влезла в долги… Мало ли таких историй сейчас. Игнат услышал, вернее, подслушал это, когда та с Аршавиным разговаривала. Не знал он лишь того, что мать недавно объявилась у Ольги.

Встретились они неожиданно. Точнее, это Ольгу встреча застала врасплох. Во дворе собственного дома к ней подошла неприметная женщина средних лет. Девушка не обратила на неё внимания, когда та, выйдя из тени, стала приближаться. Лишь когда они уже были практически лицом к лицу друг к другу, женщина обратилась, голос был тоже, как и вся она, невзрачен.

— Ольга…

— Да, здравствуйте, — девушка замедлила шаг, но не остановилась. Она на мгновение решила, что это одна из многочисленных соседок, с которыми здесь принято здороваться. Дом и двор старый, и все знают друг друга. А Ольга здесь новичок и поэтому не всех ещё помнит и узнает в лицо. Вот странно, приехать из маленького городишки в Москву и столкнуться здесь всё с теми же пороками: любопытством и желанием влезть в чужие дела. Все лезут, лезут, и чего им надо?.. Она уже устала от того, что почти каждый день её останавливала одна из соседок и норовила поговорить за жизнь, поохать, пожаловаться на ЖЭК, да мало ли ещё причин каких находили. Они считают, что проявляют внимание и заботу. Но ей-то этого не надо, она не хочет ни видеть, ни слышать никого. Хочет быть одна, и никто ей не нужен.

— Я твоя мама…

Ольгу словно подкосило. Еле устояв на ногах, она обернулась, потому что уже успела пройти мимо незнакомки.

— Что, что вы такое сказали?

— Я сказала, что звонила маме, твоей бабушке, а мне там дали твой здешний адрес. Вот я и пришла.

— Зачем? Столько лет не хотела меня даже видеть,…

— Ты не права, я всегда помнила о тебе, просто не было возможности забрать тебя. Да и тебе так было лучше. Даже не сомневайся. Может, зайдем к тебе, я долго ждала и замерзла. Нам есть о чем поговорить.

— Ничего, я ждала ещё дольше. А о чем нам говорить? Это раньше я мечтала о том, как встречу тебя, а сейчас… Вы мне будто чужая, я ничего не чувствую. Бабушка меня вырастила, она мне и была мамой, не вы.

— Так ты меня даже не пригласишь к себе?

— Я пока не знаю. Я привыкла к тому, что ничего не происходит просто так. Что вам от меня нужно?

— Ничего, просто хотела увидеть тебя, познакомить с младшим братиком.

— У меня есть брат?

— Да, ему три годика.

— И он живет с вами?

— Да, со мной. Вот тебе мой номер телефона, когда надумаешь познакомиться с ним и узнать меня поближе, то звони. По одному глупому поступку молодости не суди. Я и так себя уже корить устала. Тяжелее уже не станет. Мне нужно твоё прощение, — она всунула Ольге в руку клочок бумаги с номером телефона.

— И братик спрашивает о тебе, я рассказала ему, что у него есть сестра.

— Хорошо, я позвоню, но потом мне нужно собраться с мыслями. Это всё неожиданно очень. Я как-то всё по-другому себе представляла, празднично и помпезно…

— Я понимаю, но ты уже большая и понимаешь, что фантазии и жизнь отличаются друг от друга.

— Да, хорошо, хорошо…

Мать попыталась обнять, дёрнулась в сторону дочери, но та не двинулась навстречу, мать остановилась. И Ольга, будто только сейчас поняв её порыв, тоже наклонилась к ней, но та уже в свою очередь замерла… Они так и разошлись, не сблизившись. Разошлись в разные стороны.

— Ну что? Что? — в темноте мужской голос звучал встревожено…

— Ничего пока, сказала, что позвонит.

— Ну ты-то понимаешь, что она это наша последняя надежда на спасение Сашки?

— Знаю не хуже тебя! В конце-то концов, не забывай, что я его мать! Она позвонит. А если нет, то я приду ещё раз, ради Сашеньки буду хоть каждый день её караулить.

— А если она не подойдет ему в доноры?

— Может и такое случится, но я стараюсь совсем не думать об этом. За что мне такое испытание? Сашеньке ничем помочь не могу. Страшно ощущать бессилие перед его болезнью.

— За то, что стерва ты, — неожиданно проснувшаяся совесть развязала язык мужчине.

— Может, и стерва. Но в ней заговорит родная кровь, она нам поможет. Если не собой, то деньгами. А с деньгами мы его поднимем на ноги. Я её мать, и она должна, обязана мне жизнью.

— Стерва, — уже почти неслышно прошептал он. — Никого, кроме себя, не видишь. И ещё кроме сына. — и уже громко продолжал: — Почему, откуда такая странность? Одного ребенка бросила, а над другим трясёшься и любишь за двоих?

— Не знаю. И не спрашивай, потому что нет ответа.

— А я, кто я для тебя?..

— Давай помолчим.

За такой беседой они дошли до станции метро и не заметили, что в нескольких метрах за ними в темноте шла Ольга. Она сделала это необдуманно, будто даже на автопилоте. Но в результате услышала больше, чем хотела. А хотела всего лишь ещё раз взглянуть на мать и, если удастся, то не в темноте, а на свету увидеть её лицо и глаза…

Что теперь делать? Причина её обращения к Ольге стала ясна. Дочь не нужна матери, она, когда-то бросив её, не изменила своего отношения. Но девушка нужна своему братику, которого хоть никогда и не видела, но уже полюбила заочно. Может быть, только так от её жизни будет толк, польза. Уйдет пустота и ненужность…

***

— А сам-то ты как думаешь, кто я? — спросил Тенга в один из приходов к Игнату и скосил один из глаз в сторону собеседника, а второй направил в другом направлении. Игната всегда пугало это умение друга видеть одновременно две картинки, причем он ещё и обладал способностью не только видеть, слышать, обонять и осязать, но и чувствовать предметы на расстоянии и уметь наперёд предугадывать действия и поступки других людей. Будто знал, что случится так-то и так. Правда иногда и он ошибался, Игнат догадывался об этом по его виду. За столь длительный срок общения, он научился понимать его без слов. Тоже уже стал чувствовать его эмоции на расстоянии. Так часто бывает у супругов живущих уже много лет вместе: им не нужно слов, достаточно одного взгляда.

— Может, я твоя совесть? — вышел наконец из задумчивого созерцания собеседника, Тенга.

— Какая нафиг совесть!!! Если ты, наоборот, всю жизнь подталкиваешь на плохие поступки, провоцируешь скандалы, рушишь всё, что я строю и налаживаю.

— Ты не прав, Игнат. Ты сам и только сам всегда совершал всё, в чем сейчас пытаешься обвинить меня. Я же не вёл твою руку, не держал связанным, когда надо было идти.

— Но ты подуськивал меня.

— А ты мог не слушать и делать так, как считаешь нужным!

— Но я же не знал сначала, что это ты, я думал, что это моё подсознание мне подсказывает, моя интуиция, внутренний голос, к которому нужно прислушиваться. А когда понял, что это ты и какое зло в себе таишь, то было уже слишком поздно, ты стал слишком сильным, и зачастую я просто не мог с тобой справиться. Ты вышел из-под моего контроля. А вернее, никогда и не был под ним. Невозможно контролировать то, о чьем существовании не догадываешься.

— Бла-бла-бла. А когда ты, якобы прислушиваясь к своей интуиции, совершал те или иные подлости, тебя потом не коробило, не тошнило от самого себя? Нет! Ты был вполне доволен тем, что, совершив очередную гнусность, ты потом из этого же извлекал для себя выгоду. Тебе это давало те или иные преимущества и блага, продвижение по службе. Ты же это совершал не ради меня, а для собственной выгоды. Да, ты поступал так, как хотел я, но и сам ты этого желал не меньше меня.

— Мне не нужно это, забери, верни обычную жизнь!

— Забери, верни… — похоже передразнивать Игната стало привычкой для Тенги. — Что забрать-то? Тело? Душу? Я без тебя в этом мире ничто, ты мне нужен, а я нужен тебе. Потому что без меня и ты ничто, овощ. Говоришь «верни нормальную жизнь». А какую жизнь ты имеешь в виду, если нормальной её у тебя никогда и не было. Ты всегда был со мной, никогда не был самостоятельным и «обычным».

— Я начну всё заново. Сам!!! Ты понимаешь?! Сам!

— Ты слабак и трус. Что ты начнешь заново? Опять пить? Как начал это делать, когда столкнулся с первыми трудностями и сложными задачами, которые стала подкидывать тебе жизнь?

— Я пил не поэтому. А от понимания, что ты как кукловод мною управляешь. Мне была невыносима мысль, что я марионетка в твоих руках. Лишь при помощи алкоголя я мог забыться и не думать о тебе!

— И это помогло? — с ехидцей и издёвкой в голосе проскрипел Тенга, чеканя каждое слово. И самое главное, всё это было правдой, неумолимой, голой, нещадной правдой. — Это решило твои проблемы?

— Нет.

— Вернуло жену?

— Нет.

— Друзей

— Нет

— Совесть твою очистило?

— Нет

— Грех убийства сняло?

Игнат дернулся на кровати. Какое убийство, он никого не убивал. Если Тенга о той аварии по пьяной лавочке, так сбитый им мужик остался жив, он это проверил, звонил в больницу.

— Ах, так ты, голубок, не помнишь? — ласково и жутко звучал голос Тенги. Он, видимо, уже предвкушал ту ошарашенность, в которую сейчас вгонит Игната. Он таил в себе то, от чего всю сознательную жизнь пытался оградиться Игнат. Сейчас он услышит то, с чем уж точно не сможет жить дальше. Мужчина, ещё будучи ребенком знал, что есть то, чего не надо касаться в своих воспоминаниях. Он старался не думать об этом, и постепенно, год за годом, эти воспоминания действительно стерлись из его памяти.

— А то, что именно ты, своими собственными руками, толкнул бабу Нюру в колодец, забыл уже?

— Я?!

— Ты, ты, кто же ещё!

— Мммм, ннне, мммм…

— Что мычишь? И как дом деда спалил, тоже забыл? Убить-то ты его не убил, но стал косвенной причиной того, что он так рано умер, это его подкосило. Он же всё видел. Как ты это делал. А не сказал, потому что любил тебя как родного, даже крепче, наверное, чем многие родные своих детей любят. И понимал, что в смерти жены его ты виноват. Вот и не выдержал.

— Не я, я добрый…

— Ты?! — раздался хохот Тенги, который раскатом отдался в голове Игната. В висках запульсировало, мозги от перенапряжения стали будто плавиться. Словно не в силах справиться в реальности происходящего сознание решило, стирая четкость и отключая некоторые чувства, облегчить Игнату жизнь. — Ты всегда был беспощадным. Вспомни хотя бы, как ты убил котенка, забросав его камнями. Или скажешь, что это тоже я?

— Он был посреди огромной глубокой лужи, стоял там на каком-то камне и мяукал громко и так жалостливо, что сердце разрывалось. Я не мог ему ничем помочь, был слишком маленьким, а он плакал и молил помочь. Я, я, я не мог оставить его там, я должен был для него что-то сделать, помочь. Я думал, что так сделаю лучше, что избавлю его от страданий. А за ним добраться не мог, лужа глубокая была… он утонул бы… я для него…

— И всю жизнь ты так поступаешь, если не можешь сделать и справиться, то разрушаешь до основания.

— Это не я, ты, ты, не я…

— Ладно, сегодня с тобой, видимо, говорить уже бесполезно…

***

— Михаил Владимирович, ты что такой кислый? Опять дома с женой нелады? Или денег, опять думаешь, у кого перехватить до получки? — так частенько начиналось утро у старых знакомых. Михаил Владимирович Аршавин и Алексей Дмитриевич Ерошин были знакомы ещё с институтской скамьи. Вместе в меде учились, вместе потом по распределению трудились. А теперь, скорее всего, больше по велению не сердца, а разума, пришли сюда, изучать и лечить то, что называют «болезни душевные». Хотя они были молоды, им прочили большое будущее. Светлые головы были даны им свыше. Будто чувствовали они или неосознанно знали, что делают.

— Нет, тьфу-тьфу-тьфу, — больше по привычке, чем из суеверия, сплюнул Аршавин через левое плечо. — Опять наши коновалы чуть не лишили меня подопечного. Помнишь, с раздвоением личности, я тебе рассказывал. Почему помимо того, что столько сил уходит на то, чтобы разобраться с лечением больных, приходится ещё и санитарам мозги постоянно вправлять. Иногда даже не понимаю, кого в большей степени следовало бы изолировать и лечить.

— Но там же, с этим больным, вроде диагноз под вопросом был? Главный же сомнение высказал, — подмигнул Алексей Дмитриевич, подзадоривая друга. У них, как и положено у молодых специалистов, шла негласная борьба-соревнование.

— Да этого главного самого надо подлечить основательно. Там с Федоровым слишком всё ясно и прозрачно. Даже…

— Да ладно ты, не кипятись, я же шучу. Просто он, кажется, спеца из Москвы пригласить хотел.

— Но пока он в отпуске, а лечащий его врач я, то мне и решать, как и чем его лечить, а так же от чего, — молодость, амбиции и горячность болезненно сказывались, когда более опытные и знающие наставники пытались поправить и показать истинную картину происходящего. Вечный бунт, противостояние поколений. Михаил Аршавин не был исключением, и посему Игнату присвоили недуг, от которого и лечили, как учили в ВУЗе. Но вдруг тон Аршавина резко сменился: — А насчет денег ты серьезно? У тебя есть свободные?

— Миха, когда ты научишься жить по средствам-то? На что ты их тратишь? Любовницу, что ли, жадную до денег завел? Или в машину стал вместо бензина золото заливать?

— Не твоё дело, — беззлобно отбрехнулся Аршавин, поняв, что денег у друга занять ему всё равно не светит.

В дверь без стука впорхнула новенькая медсестричка.

— Ой, — она будто даже удивилась, увидев здесь врачей.

— И откуда столько удивления, Оленька? Будто мы и работать здесь не должны. Или это вы только мне так удивились? — Ерошин подмигнул Михаилу, тот в ответ на реплику товарища лишь отмахнулся.

— Да нет, я просто пирог дома сегодня испекла, думала чай попить… — Ольга скосила глаза на Михаила, ожидая от него помощи в разрешении этой щекотливой ситуации.

Но Алексей и так уже догадывался, на что или, вернее, кого у Михаила давно уже не хватает денег, почему жена его стала постоянно названивать на рабочий телефон, а после разговора с ней Мишка полдня ходит смурной и сам не свой. О какой уж работе тут можно говорить! Пока горе-любовники переглядывались, Ерошин тихонько вышел, прикрыв за собой дверь. Основное правило его жизни — не лезть в чужие дела и, тем более, судьбы и семьи. Хотя на его веку ещё ни один подобный роман не заканчивался хеппи эндом. Конечно, мечта почти любого тридцатилетнего с гаком врача — это молоденькая медсестра-практиканточка, но он, Ерошин, до того насмотрелся на всевозможные неприятности, сулящие вылиться их этих отношений, что выработался рефлекс отрицания. Но ведь другу не вставишь свои мозги, к тому же тот даже слушать не захотел, когда Алексей просто заикнулся об этом вскользь. Остаётся просто не вмешиваться, авось с наименьшими потерями всё это пройдет и травой зарастёт.

Была и другая причина, по которой он не вмешивался в это. И причине этой уже много лет.

Женился Аршавин неожиданно для всех. Даже Алешка, его самый закадычный друг, ничего не знал об этом. Тот просто поехал отдохнуть в каникулы на море и к третьему курсу в институт вернулся уже женатым человеком.

Играли свадьбу Мишки и Кати в общаге бедно, но весело. Собрались все самые лучшие и крепкие друзья. И Алексей пришел со своей невестой Аллой, с которой встречался уже больше года и разговор шел о свадьбе. Но дальше разговора так дело и не зашло. Неисповедимы пути… Алешка как только увидел Катеньку, то остальные женщины для него потерялись. Что называется, любовь с первого взгляда. Она много в тот день смеялась, гости кричали горько, все пили шампанское, потом водку… Он ничего не замечал, молчал, только смотрел на неё. Мишка, смеясь, заметил, что заревнует. Аллочка, девушка умная и внимательная, ушла ещё до окончания праздника. Она молодец, не устраивала сцен. Хотя и любит Алёшу до сих пор, но ни разу не перешагнула больше границу просто дружбы. Уходя, уходи. Лишь, кажется, чета Аршавиных ничего не поняла и не заметила. Миша сначала шутил и спрашивал, когда у друга свадьба. Потом и спрашивать перестал. Были у Алеши ещё женщины, но всё не то, он ждал, искал такую, как Катюша, но пока её не было. И что Мишке нужно, зачем бегает от такой женщины?.. Алеша не понимал, но и не вмешивался, пусть сами разбираются, а он не хочет стать причиной их несчастий. Катерина по-настоящему любила мужа, и Алешка сделает всё, чтобы она не переживала, он сделает всё, если нужно, чтобы сохранить для неё Мишу. Но пока, лучше пусть всё течет у Миши с Олей само по себе, так оно само себя и изживёт. Лёша перестал бывать у Аршавиных в гостях, потому что тяжело было потом уходить от них. Видеть и не иметь возможности прикоснуться и взять лишний раз за руку.

Аллочка понимала Алёшу, любила, но и она не смогла долго ждать его. В прошлом году вышла замуж. Ерошин был у них свидетелем. Гуляли помпезно, с шиком, в ресторане. Муж её какой-то бизнесмен. Алексей не ревновал её, он любил её, но как сестру, и ценил за чувства к себе. Дорожил ею как близким человеком, которыми разбрасываться нельзя. В жизни не так часто выдается возможность приобрести по-настоящему близкого человека. Такого чтобы ничего не ждал взамен, а просто готов был прийти в любой момент, когда потребуется помощь. Родился у Аллы сынишка, назвали Алешей. Муж её постепенно стал ревновать, не понимая и не имея ума и широты души, чтобы принять и любить её такой, какая она есть. Приступы ревности стали доходить до кулаков. В один из вечеров с кулачными дискуссиями Алла просто собрала чемодан и, взяв Алешеньку на руки, ушла. Идти было не куда, и она позвонила Алексею. И сейчас они уже втроём живут в его комнате коммунальной квартиры. Все решили, что это действительно их совместный сын, а бывший муж даже отказал в алиментах, на которых Алла даже не стала настаивать. Нужно быть выше и чище, а если мужчина не хочет озаботиться о будущем собственного ребенка, то к чему настаивать. Она прокормит двоих. И Алексей помогает. Они никого и не переубеждают в том, что не мужем и женой живут. Да и сынишке лучше расти в полной семье. Пусть это всего лишь видимость. Но мало даже настоящих семей, которые могут похвастать таким взаимопониманием и искренностью привязанности друг к другу. Ерошин привязался к малышу всем сердцем. Тот начал называть его папой. И Алексей, понимая, что своих детей, скорее всего не будет, в лице Алешеньки приобрел того, на кого может распространить отцовские чувства и заботу, реализоваться как родитель. А своих детей ни от кого кроме Катерины не хочет, а стало быть, их и не будет. И так, возможно, лучше. Он постепенно с этим смирился. И Аллочка не лезла с вопросами и советами. Она просто жила с ним рядом…