«Корнишон...» — незнакомое слово вдруг возникло в сознании Петра Николаевича, как смутное напоминание из какой-то другой реальности. Может, это было спровоцировано необычной обстановкой, которая царила вокруг, а может просто шалили нервы — от накопившейся усталости, неурядиц в семье и паскудной осенней погоды.
На самом деле сегодня был праздник — в школе устроили костюмированный бал, детвора нарядилась в карнавальные костюмы — яркие, занятные в своем разнообразии — во времена детства самого Петра Николаевича о таких нельзя было и мечтать…
— Николаич, айда полечим нервы! — никогда не унывающий физрук Гарик, с улыбкой до ушей, интригующе поманил известной, приглашающей к возлиянию, комбинацией из пальцев. Гарик не ведал, что такое хандра и плохое настроение. Петр Николаевич даже завидовал такой его неубиваемой жизнерадостности, хотя она в немалой степени поддерживалась регулярным приемом алкогольных напитков. Впрочем, сам «Николаич» этим также не пренебрегал, хотя и на него эта процедура производила как раз не столь радостный эффект.
Удачно избежав бдительных взоров директриссы, трудовик с физруком пробрались в подсобку мастерских и приняли хорошую дозу бормотухи из НЗ.
— Гарик, а ты не в курсе, что такое «корнишон»?
— Ну ты Николаич даешь… Тебе много?
«Нашел к кого спрашивать!» — подосадовал на себя Петр Николаевич.
Надо было уже возвращаться на пост, следить за порядком в актовом зале.
— Да все норм. Пошли, а то мегера заметит.
— Красавица моя! Будет самый оригинальный костюм, не как у всех! — мама старалась сделать хорошую мину при плохой игре. Теперь, когда от них ушел папа Жека, денег не хватало. И этот гадкий «огурец» — все, что они могли себе позволить.
Вика понимала, что мама и так разрывается, чтобы ей угодить, поэтому, подавив отвращение. лучезарно улыбнулась и прощебетала:
— Спасибо, мамочка!
К удивлению Вики, одноклассникам костюм неожиданно понравился. Действительно, было оригинально — настоящий аппетитный огурчик, которым так и хотелось «хрумкнуть»…
После дешевого портвейна страшно хотелось пить. Петр Николаевич почти подходил к гремящему музыкой актовому залу, когда ему стало совсем плохо. Прислонившись к окрашенной в темно-зеленый цвет стенке коридора, он попытался отдышаться, но сознание начало меркнуть и непослушное тело стало сползать на пол. Изнутри поднялась волна жара, ударила в голову и школьный коридор исчез. Теперь маленький Петя стоял среди высоких зеленых зарослей, а мама, улыбаясь, протягивала ему маленький крепенький огурчик:
— На, попробуй, какой он вкусный! Это корнишон…
Петя послушно потянулся навстречу и хрумкнул тугой «попкой».
Когда Вика в коридоре наткнулась на сидящего на полу трудовика, она поняла, что с ним что-то не так. Его побледневшее лицо с полуприкрытыми глазами находилось теперь на уровне ее груди.
— Петр Николаевич, вам плохо?
Трудовик, раскрыв один глаз шире, вдруг хищно, как показалось девочке, улыбнулся и укусил ее за бок.
Обезумев не столько от боли, сколько от ужаса, Вика дико вскрикнула.
А Петр Николаевич, закрыв уже оба глаза и сильно, до серо-голубоватого оттенка, побледнев, грузно повалился на холодный кафель.
«Корнишон...» — незнакомое слово вдруг возникло в сознании Петра Николаевича, как смутное напоминание из какой-то другой реальности. Может, это было спровоцировано необычной обстановкой, которая царила вокруг, а может просто шалили нервы — от накопившейся усталости, неурядиц в семье и паскудной осенней погоды.
На самом деле сегодня был праздник — в школе устроили костюмированный бал, детвора нарядилась в карнавальные костюмы — яркие, занятные в своем разнообразии — во времена детства самого Петра Николаевича о таких нельзя было и мечтать…
— Николаич, айда полечим нервы! — никогда не унывающий физрук Гарик, с улыбкой до ушей, интригующе поманил известной, приглашающей к возлиянию, комбинацией из пальцев. Гарик не ведал, что такое хандра и плохое настроение. Петр Николаевич даже завидовал такой его неубиваемой жизнерадостности, хотя она в немалой степени поддерживалась регулярным приемом алкогольных напитков. Впрочем, сам «Николаич» этим также не пренебрегал, хотя и на него эта процедура производила как раз не столь радостный эффект.
Удачно избежав бдительных взоров директриссы, трудовик с физруком пробрались в подсобку мастерских и приняли хорошую дозу бормотухи из НЗ.
— Гарик, а ты не в курсе, что такое «корнишон»?
— Ну ты Николаич даешь… Тебе много?
«Нашел к кого спрашивать!» — подосадовал на себя Петр Николаевич.
Надо было уже возвращаться на пост, следить за порядком в актовом зале.
— Да все норм. Пошли, а то мегера заметит.
— Красавица моя! Будет самый оригинальный костюм, не как у всех! — мама старалась сделать хорошую мину при плохой игре. Теперь, когда от них ушел папа Жека, денег не хватало. И этот гадкий «огурец» — все, что они могли себе позволить.
Вика понимала, что мама и так разрывается, чтобы ей угодить, поэтому, подавив отвращение. лучезарно улыбнулась и прощебетала:
— Спасибо, мамочка!
К удивлению Вики, одноклассникам костюм неожиданно понравился. Действительно, было оригинально — настоящий аппетитный огурчик, которым так и хотелось «хрумкнуть»…
После дешевого портвейна страшно хотелось пить. Петр Николаевич почти подходил к гремящему музыкой актовому залу, когда ему стало совсем плохо. Прислонившись к окрашенной в темно-зеленый цвет стенке коридора, он попытался отдышаться, но сознание начало меркнуть и непослушное тело стало сползать на пол. Изнутри поднялась волна жара, ударила в голову и школьный коридор исчез. Теперь маленький Петя стоял среди высоких зеленых зарослей, а мама, улыбаясь, протягивала ему маленький крепенький огурчик:
— На, попробуй, какой он вкусный! Это корнишон…
Петя послушно потянулся навстречу и хрумкнул тугой «попкой».
Когда Вика в коридоре наткнулась на сидящего на полу трудовика, она поняла, что с ним что-то не так. Его побледневшее лицо с полуприкрытыми глазами находилось теперь на уровне ее груди.
— Петр Николаевич, вам плохо?
Трудовик, раскрыв один глаз шире, вдруг хищно, как показалось девочке, улыбнулся и укусил ее за бок.
Обезумев не столько от боли, сколько от ужаса, Вика дико вскрикнула.
А Петр Николаевич, закрыв уже оба глаза и сильно, до серо-голубоватого оттенка, побледнев, грузно повалился на холодный кафель.