Адалан раскинул руки и представил, что это – большие сильные крылья, способные чуять ветер, опереться на воздушные струи и, взмах за взмахом шагать по ним, как по ступеням. Ветер, подслушав его жажду, усилился, ударил в лицо, спутал отросшие за лето кудри. И донес странный звук, упругий и звенящий. Варган, узнал Адалан, Снежинка колдует. Он оглянулся, отыскивая беловолосую голову среди молодых кустов можжевельника.
Снежинка сидела над самым обрывом на остром скальном выступе и самозабвенно играла. Глаза ее были закрыты, лицо расслаблено и бесстрастно, длинные волосы искристым снегом переливались на ветру. Только пальцы у губ шевелились, беспокоя язычок варгана – и полог мира и покоя расстилался над плато на плече Стража, над бурливой Лан-Шару внизу, окруженной скальными зубцами, над узкой долиной за ней. При звуке варгана колдуньи смолкли птицы, затих стрекот луговых кузнечиков и даже стадо горных коз на соседнем склоне замерло, прислушиваясь.
Адалан крадучись подошел ближе. Мешать он не хотел, только послушать, но разве можно утаиться от даахи? Снежинка тут же встрепенулась и отняла от губ варган.
— Мира тебе, братик, — сказала она и улыбнулась. – Опять таишься? Как будто я тебя от самого дома не слышала.
Звуки варгана стихли. Тут же застрекотали кузнечики, запищали в кустах синицы. Козел на соседнем склоне громко бекнул, ударив копытом, и стадо, сорвавшись с места, убежало прочь.
— Не хотел мешать, только послушать, — ответил Адалан и тоже улыбнулся в ответ. Если горная колдунья хочет твоей радости, разве можно удержаться от улыбки?
— Вот, улыбайся, — заметила она. – Так-то оно лучше. Не надо грустить. Это неправильно, Сабаар бы не хотел.
Неправильно! Братик не хотел бы…Как будто сам он не знал.
Только что в этом мире правильно? Как можно смотреть на эту красоту, слушать музыку, шум ветра, плеск далекой воды? Как можно жить?! И мир этот – вода, ветер и горы, даже звон варгана! Как все это может быть по-прежнему, когда его – нет?! Это было страшно, невозможно несправедливо!
Это просто – страшно…
— Вот, ты опять! – Снежинка нахмурилась, озабоченно глянула в глаза, но тут же снова улыбнулась – и Адалана окатило волной чистой искрящейся радости. – Сядь сюда, рядом! Ну же, братик, посиди со мной.
Он послушался, сел. Она тут же развернулась и, весело смеясь улеглась на его колени. Тонкий стан призывно изогнулся, острые маленькие еще детские груди обрисовались под натянувшейся тканью, волосы чистейшим снегом рассыпались по его бедрам, по траве рядом. А прозрачные, как горный ручей, глаза подернулись дымкой страсти.
— Это любовь, Лаан-ши. Любовь – такая. В ней много боли, но радости еще больше. Почему ты берешь боль, но отвергаешь радость?
Адалан раскинул руки и представил, что это – большие сильные крылья, способные чуять ветер, опереться на воздушные струи и, взмах за взмахом шагать по ним, как по ступеням. Ветер, подслушав его жажду, усилился, ударил в лицо, спутал отросшие за лето кудри. И донес странный звук, упругий и звенящий. Варган, узнал Адалан, Снежинка колдует. Он оглянулся, отыскивая беловолосую голову среди молодых кустов можжевельника.
Снежинка сидела над самым обрывом на остром скальном выступе и самозабвенно играла. Глаза ее были закрыты, лицо расслаблено и бесстрастно, длинные волосы искристым снегом переливались на ветру. Только пальцы у губ шевелились, беспокоя язычок варгана – и полог мира и покоя расстилался над плато на плече Стража, над бурливой Лан-Шару внизу, окруженной скальными зубцами, над узкой долиной за ней. При звуке варгана колдуньи смолкли птицы, затих стрекот луговых кузнечиков и даже стадо горных коз на соседнем склоне замерло, прислушиваясь.
Адалан крадучись подошел ближе. Мешать он не хотел, только послушать, но разве можно утаиться от даахи? Снежинка тут же встрепенулась и отняла от губ варган.
— Мира тебе, братик, — сказала она и улыбнулась. – Опять таишься? Как будто я тебя от самого дома не слышала.
Звуки варгана стихли. Тут же застрекотали кузнечики, запищали в кустах синицы. Козел на соседнем склоне громко бекнул, ударив копытом, и стадо, сорвавшись с места, убежало прочь.
— Не хотел мешать, только послушать, — ответил Адалан и тоже улыбнулся в ответ. Если горная колдунья хочет твоей радости, разве можно удержаться от улыбки?
— Вот, улыбайся, — заметила она. – Так-то оно лучше. Не надо грустить. Это неправильно, Сабаар бы не хотел.
Неправильно! Братик не хотел бы…Как будто сам он не знал.
Только что в этом мире правильно? Как можно смотреть на эту красоту, слушать музыку, шум ветра, плеск далекой воды? Как можно жить?! И мир этот – вода, ветер и горы, даже звон варгана! Как все это может быть по-прежнему, когда его – нет?! Это было страшно, невозможно несправедливо!
Это просто – страшно…
— Вот, ты опять! – Снежинка нахмурилась, озабоченно глянула в глаза, но тут же снова улыбнулась – и Адалана окатило волной чистой искрящейся радости. – Сядь сюда, рядом! Ну же, братик, посиди со мной.
Он послушался, сел. Она тут же развернулась и, весело смеясь улеглась на его колени. Тонкий стан призывно изогнулся, острые маленькие еще детские груди обрисовались под натянувшейся тканью, волосы чистейшим снегом рассыпались по его бедрам, по траве рядом. А прозрачные, как горный ручей, глаза подернулись дымкой страсти.
— Это любовь, Лаан-ши. Любовь – такая. В ней много боли, но радости еще больше. Почему ты берешь боль, но отвергаешь радость?