Распахнулось настежь окно. Резанул тишину крик петуха. Чуть стих — и сразу же издалека перезвон к заутрене. Пора подниматься.

Встал Пашка, поежился. Изба еще не нагрелась, холодно, ногам зябко.

Мать у печки уже что-то стряпает, позвякивает посудой, ругает вполголоса брата. Тот не просыпается, ворчит, ворочается с боку на бок, натягивает на глаза одеяло.

— Вставай, Степан, — смеется она, ставя на стол котелок. Над горлышком вьется пар. Змейкой тянется к потолку и расплывается у балок словно облачко.

— Не встану, — тут же откликается тот и нарочно сопит.

— Без тебя уйду. — Подойдя, Пашка смотрит на брата. – Вот батя узнает!

— Батя? – Голос Степана выдает тревогу. Одеяло сразу летит на пол.

— А то, — улыбаясь отвечает Пашка. Знает: против отца Степка не пойдет — боится, уважает. И любит конечно. Батю все любят.

На еду времени нет. Наскоро схватив тряпицу с двумя ломтями хлеба, бегут оба из избы во двор. Нужно спешить: мужики уже ушли в поле, никто ждать не будет. А Пашка со Степаном сегодня вместо бати должны идти. Уехал отец, а работа ждать не будет. Хозяйство держать надо крепко – впереди зима.

На траве еще видна роса. Солнце над лесом как яблоко – выкатывается на блюдечко-небо, а вокруг ни облачка и только синь… Синь повсюду.

Пашка вздохнул, приоткрыв рот, и засмеялся:

— Хорошо-то как! Гляди, Степка, красота какая! Пить ее хочется, обнять все хочется: землю, небо, лес…

— Поди слепни налетят — не до радости будет, — привычно ворчит он. – Поспешай давай, нечего без дела вокруг глазеть, – сказал, да и улыбнулся: ямочки на щеках выдают радость. Отцу подражает, дразнит Пашку.

Пашка не отвечает, не хочет. Ему хорошо. Жить хорошо, бежать хорошо, дышать хорошо. Он и слепней любит – пусть кусают, не жалко.

— Ты лучше о деле думай. — Брат хмурится, шагает быстрее. — Вот смотри, расскажу матери – отошлет тебя в город тетке, будешь грамоту грызть, авось дурь-то из головы выбьется. Да и матери полегче будет.

— Пускай отсылает. — Обижается Пашка. В город он не хочет, хотя тетку любит. Душно в городе, неба не видно, травы нет, людей много. Неволя. Да и без братца не хочется ехать, а Пашка читать-писать уже у диакона выучился, ему и школа не нужна. У Пашки силы много, только работать не любит, а так отцу уже помощник. Отец им гордится, а Степку жалеет. Первый раз велел вот в поле сходить с братом, да и то – упросил Степка.

Пес выскакивает из-под забора неожиданно. Лает, прижимает уши, глазами сверкает. Изо рта пена на траву кусками падает. Страшно Пашке. Никогда так не боялся, а тут душа дрожит, мечется, стонет будто. Бежать хочется, а нельзя – за брата боязно. Вдруг упадет Степка или отстанет?

Пес щериться, припадает на лапы – еще секунда и прыгнет.

— Поди прочь, — шепчет Пашка, часто крестясь. – Поди прочь, что тебе до нас?

Душа успокаивается, уходит страх. Не пристало человеку зверя бояться. Зверя любить надо.

Пес поджимает хвост, назад пятится – к забору. А за забором уже дед Арсений стоит с вилами. Лицо как известняк, глаза-щели. На Пашку смотрит, палец к губам подносит.

Вилы опускаются, и раздается визг. Пес бьется, пытаясь укусить, но кусать некого – не дотянуться.

— Вот тебе и юродивый… Чего ревешь-то? Укусил бы ведь – помер бы! — выдыхает за спиной Степан и обнимает Пашку за плечи. Пашка плачет, отворачивается.

— Жалко, — шепчет Пашка. – Больно ему.

Дед Арсений смотрит из-за забора, креститься, а рука дрожит, едва на лоб попадает.