Ну вот что тебе сказать? Стих мне твой последний не понравился, прямо скажу — не твой уровень, вообще. А вот эта штука — полный восторг. В новой редакции стала еще лучше. Стиль такой, что хочется рекомендовать и рекомендовать — на мой вкус почти идеал романтического рыцарского романа. Промашки есть, но мало, находок куда больше.
Могу подробно поругаться и похвалить, если надо, но тогда будет достаточно долго. Так, примерно:
Его светлость был не в духе. Четыре раза ему доводилось брать с боем вражеские крепости, и всякий раз он сам, на горячем коне, обезумевший, врывался в город через проломленные ворота. Жоффруа привык, что его окружают бранные крики и звон стали, привык сражаться бок о бок со своими людьми, рубиться с врагом лицом к лицу. Асиньона сдалась сама.
Это не нравится, очень заметно. И вот тут еще:
быстрый удар стражника из стражи наместника,
Стражника из свиты? Воина из стражи?
А вот это:
— Не кажется ли вам, ваше преосвященство, — спокойным уже голосом обратился к нему Жоффруа, — что Господу будет угодно, ежели шествие наше ознаменуется не только знамёнами Его, но и вознесением Ему торжественных гимнов, которые, по воле его, сумеют обратить души неверных во страх, и открыть их сердца для света Его. Не меньше святые гимны нужны и нашим воинам, ибо сражались они во славу Его и утомились преизрядно, пусть же сердца их возрадуются, а слух усладится!
Жофруа умел облекать порывы своей необузданной души в весьма изящный облик. Впрочем, отнюдь не всегда он утруждал себя этим:
— Пой, говорю я тебе, — крикнул он на епископа, когда тот пытался возразить. — Пой, ибо эта тишина невыносима!
И это:
— Это тебе, собака, за то, что ты лжёшь, — сказал герцог с варварским выговором. — Ибо не оставлю я сей град, покуда жив, но буду править в нём.
Джабраил взмахнул рукой, стараясь остановить стражу наместника, удержать от возможной глупости, — однако воины и без того стояли твёрдо и гордо, не шелохнувшись, а у наместника хватило то ли ума, то ли трусости, смолчать. На его белой растрепавшейся бороде красными брызгами засыхала кровь.
— Эта собака, благочестивый супруг мой, спасла много христианских жизней, отперев перед тобой ворота, — сказала герцогиня красивым, переливчатым голосом, и тогда Джабраил взглянул на неё, и забылся на целый миг, ибо она была столь прекрасна и столь непохожа на других красавиц: с белым лицом, выбившимися из-под шлема светлыми прядками жёстких, соломенных волос и тёмными, карими глазами, в которых играло солнце, подобно тому, как играет оно в драгоценных камнях, что сердце бедного Джабраила защемило, от боли и отчаяния, когда понял он, что она обратилась к предводителю варваров как с супругу.
— В твоих словах есть правда, — откликнулся герцог.
Он шагнул к упавшему наместнику и протянул тому руку:
— Поднимись, я милую тебя, ибо Бог мой милостив и добр к грешникам, особенно если раскаяние их подтверждено делами, как подтвердил ты своё. Поднимись же!
Единым рывком он поставил наместника на ноги, и, не сдерживая душевного порыва, расцеловал того в окровавленные губы. Едва Жоффруа закончил лобызать многомудрого Альхима-ибн-Зафарию, он не помедлил окрикнуть епископа:
— Жан! Жан! Твой черёд. Занимайте собор, ваше Преосвященство.
Великолепно. Отлично показанные характеры. Правда, я бы еще коротенько реакцию Джабраила дал: по ходу у него от всей этой экспрессии когнитивный диссонанс приключиться должен был, вместе с апофеозом и апофигеем.
Тут только я не понял, Джабраил успел перевести слова наместника, или Жофруа сам понял, без перевода?
И еще момент: посмотри, нигде ты Джабраила Джавидом не обозвал? или это я их попутал, не ты?
Еще вот это очень понравилось, просто очень:
— Скажи, Жоффри, мы надолго здесь? — спросила Изольда.
Жоффруа посмотрел на жену: герцогиня в своём простом платье вдруг показалась ему пленницей богатого шейха, мысль разъярила его, он крепче сжал ножку кубка, желая той согнуться в его кулаке, выпил остатки вина одним глотком, и ответил ей:
— Неужели вашей светлости уже наскучило здесь?
Изольда отшатнулась и лицо её сделалось строгим: ах, не этого он хотел!
— Мы здесь, моя Изольда, покуда я не потребуюсь Филиппу ещё для какой-нибудь затеи, — ответил он совсем уже другим голосом, опускаясь на широкое и низкое ложе. Его светлость с удовольствием вытянул ноги, отбросил в сторону ненужный кубок, так что тот зазвенел по каменному полу, и продолжил: — Город сдался сам: асиньонцы трусы и не поднимут восстания.
— …если только под стенами города не появится их прославленный султан со своим войском, — закончила за него Изольда, и села неподалёку от мужа, пожимая под себя босые ноги.
— Ай, у меня достаточно сил, чтобы выдержать осаду! Да один мой паладин стоит трёх сотен неверных.
— Но Шарль де Крайоси у тебя лишь один, — едва улыбнувшись, отвечала герцогиня, — что будет, если…
— Довольно об этом, женщина. Ты ничего не смыслишь в войне. Лучше вознеси Господу молитву, чтобы теперь, когда мы в Святой земле, когда без боя мы отобрали город у неверных, и отняли у них святыни Его, чтобы, наконец, он подарил нам сына.
— О, знал бы ты как молю я Его об этом! Всем сердцем, что дано мне!
Жоффруа наклонился к ней и, обхватив широкой ладонью её затылок, поцеловал. Отвёл с лица жесткие, непослушные волосы, совсем выгоревшие под здешним солнцем, провёл ладонью по упругому стану. Грубой ткани платья будто и не было, он словно чувствовал её белую кожу.
Дальше уже не так, а вот этот отрывок — покоряет чувственностью. Пестня! Попробуй теперь от Купальской ночи благопристойно отвертеться.
Кстати, я не понял, шах или султан? Зачем по-разному называешь?
Жофруа умел облекать порывы своей необузданной души в весьма изящный облик. Впрочем, отнюдь не всегда он утруждал себя этим:
— Пой, говорю я тебе, — крикнул он на епископа, когда тот пытался возразить. — Пой, ибо эта тишина невыносима!
Джабраил взмахнул рукой, стараясь остановить стражу наместника, удержать от возможной глупости, — однако воины и без того стояли твёрдо и гордо, не шелохнувшись, а у наместника хватило то ли ума, то ли трусости, смолчать. На его белой растрепавшейся бороде красными брызгами засыхала кровь.
— Эта собака, благочестивый супруг мой, спасла много христианских жизней, отперев перед тобой ворота, — сказала герцогиня красивым, переливчатым голосом, и тогда Джабраил взглянул на неё, и забылся на целый миг, ибо она была столь прекрасна и столь непохожа на других красавиц: с белым лицом, выбившимися из-под шлема светлыми прядками жёстких, соломенных волос и тёмными, карими глазами, в которых играло солнце, подобно тому, как играет оно в драгоценных камнях, что сердце бедного Джабраила защемило, от боли и отчаяния, когда понял он, что она обратилась к предводителю варваров как с супругу.
— В твоих словах есть правда, — откликнулся герцог.
Он шагнул к упавшему наместнику и протянул тому руку:
— Поднимись, я милую тебя, ибо Бог мой милостив и добр к грешникам, особенно если раскаяние их подтверждено делами, как подтвердил ты своё. Поднимись же!
Единым рывком он поставил наместника на ноги, и, не сдерживая душевного порыва, расцеловал того в окровавленные губы. Едва Жоффруа закончил лобызать многомудрого Альхима-ибн-Зафарию, он не помедлил окрикнуть епископа:
— Жан! Жан! Твой черёд. Занимайте собор, ваше Преосвященство.
Жоффруа посмотрел на жену: герцогиня в своём простом платье вдруг показалась ему пленницей богатого шейха, мысль разъярила его, он крепче сжал ножку кубка, желая той согнуться в его кулаке, выпил остатки вина одним глотком, и ответил ей:
— Неужели вашей светлости уже наскучило здесь?
Изольда отшатнулась и лицо её сделалось строгим: ах, не этого он хотел!
— Мы здесь, моя Изольда, покуда я не потребуюсь Филиппу ещё для какой-нибудь затеи, — ответил он совсем уже другим голосом, опускаясь на широкое и низкое ложе. Его светлость с удовольствием вытянул ноги, отбросил в сторону ненужный кубок, так что тот зазвенел по каменному полу, и продолжил: — Город сдался сам: асиньонцы трусы и не поднимут восстания.
— …если только под стенами города не появится их прославленный султан со своим войском, — закончила за него Изольда, и села неподалёку от мужа, пожимая под себя босые ноги.
— Ай, у меня достаточно сил, чтобы выдержать осаду! Да один мой паладин стоит трёх сотен неверных.
— Но Шарль де Крайоси у тебя лишь один, — едва улыбнувшись, отвечала герцогиня, — что будет, если…
— Довольно об этом, женщина. Ты ничего не смыслишь в войне. Лучше вознеси Господу молитву, чтобы теперь, когда мы в Святой земле, когда без боя мы отобрали город у неверных, и отняли у них святыни Его, чтобы, наконец, он подарил нам сына.
— О, знал бы ты как молю я Его об этом! Всем сердцем, что дано мне!
Жоффруа наклонился к ней и, обхватив широкой ладонью её затылок, поцеловал. Отвёл с лица жесткие, непослушные волосы, совсем выгоревшие под здешним солнцем, провёл ладонью по упругому стану. Грубой ткани платья будто и не было, он словно чувствовал её белую кожу.