Один человек не умел пахать. Вот не умел и всё. Можно было пустить лошадь с плугом в борозду и лошадь сама сделала бы лучше, просто двигаясь шаг за шагом. А, если брался за дело человек, то плуг ломался, постромки лопались, борозда уходила в сторону… Ну, не пахарь. И вся деревня знала это. Но не обижалась. Зато этот человек прекрасно пел. И на свадьбе, и на именинах. И на сходе, и в походе.

Другой человек пахал отменно. Вот встанет к одному краю поля и не разогнет спину к другому. И лошадь поит, и дает ей отдых, и борозды его плуг делает — как будто карандашом рисовано. А вот петь не умел. Ну, вот как рот откроет — беги за реку, уши затыкай соломой.

И вот один пашет, другой поет. А хлеб растет-то только у одного. Вот как быть-то? Хлебушка то всем хочется!

И стал певец петь за кусок хлеба. Ну, как не угостить того, кто такое радостное настроение делает по праздникам.

И понял певец, чем больше он поет — тем больше еды в его доме.

И стал он петь постоянно. Даже на похоронах. И до того надоел со своими песнями, что стали его односельчане гнать. А ему есть то охота. Он еще громче да заливестее петь начал.

Убили его деревенские. Ну, сколько можно глотку драть?!

И стала тишина.

Вот даже покричать не на кого. Скучно. Тоскливо. Одна работа.

И стали поговаривать, что будто вернулся певец. Будто бы ходит по улице в обносках, от которых отрываются полусгнившие куски. Страшноооо. Жуть.

Вот и я чего говорю. Да пусть пел бы, да пел. Хоть в три тома, хоть в десять. Зато весело. Опять же есть на кого покричать.