Ну вот я кусочек добавила. Правда не уверена, что к месту:
Скрытый текстВ темноте, перемежающейся лишь лунным сиянием, клубящимся изо ртов белым паром и отсветом пламени, я уже почти забыла, как выглядят мои руки и лицо. Губы растрескались, лицо обветрилось и покрылось жёсткой коркой, веки стягивало, оттого что приходилось постоянно щуриться из-за ветра, нос шелушился, от худобы заострились колени и локти, только толстый слой шкур скрывал выпиравшие рёбра, мышцы стали жёсткими и тугими, суставы почти не гнулись. Раньше меня не сильно заботила собственная внешность, да и в зеркало, по заявлениям нянюшки, я заглядывала гораздо реже, чем следовало. Не думала, что буду скучать по отражению собственных унылых глаз. Остальных я тоже видела лишь зыбкими очертаниями, масками в огненных бликах. Мир вокруг превратился в тени, словно не спасли меня туаты из царства Ходоков, а отправились в него вместе со мной. Неприкаянные, без устали, вперёд, в сердце холода и ночи.
На вершинах все звуки затихали. Асгрим говорил, что при свете солнца здесь открывались величественные виды, можно было разглядеть даже Упсалу и море. Дома и деревья кажутся букашками, закорючками, нарисованными на карте. Тонкими сверкающими лентами складки гор прорезают полноводные реки. Причудливыми созданиями кажутся лесистые хребты, увенчанные белыми шапками вечных льдов. Вгрызаются в небо, то сходят на нет, обрушиваются до самых чёрных недр земли, где слышится эхо реки мёртвых. И вновь поднимаются исполинами каменные пики. Голос гор – тишина, тишина – их вековечная песня. А впереди хрусталём сверкает ледяная пустыня Хельхейма.
Быть может, вы увидим эти чудеса на обратном пути, если выживем. Если выживем – всегда прибавляли туаты, напоминая, что север суров, он не прощает ошибок. Один неверный шаг, и ты полетишь в пропасть. Но мороз может настигнуть, даже если ты не совершал ошибок. Медведицей белой, вьюжным ветром собьёт с ног, вцепится в грудь, и не проснёшься ты уже никогда. Ни ты, ни все товарищи из отряда.
А мир всё истончался, истирался в тёмной дымке. И уже и не существовало ничего, кроме бредущего бредящего бреда. Ползущих по заснеженным склонам масок, теней, призраков, у которых нет ни чувства собственного замёрзшего тела, ни мыслей, а цель столь же призрачна и скрыта во мраке, как и сама дорога. Живых здесь нет. Живые здесь умирают.
На вершинах все звуки затихали. Асгрим говорил, что при свете солнца здесь открывались величественные виды, можно было разглядеть даже Упсалу и море. Дома и деревья кажутся букашками, закорючками, нарисованными на карте. Тонкими сверкающими лентами складки гор прорезают полноводные реки. Причудливыми созданиями кажутся лесистые хребты, увенчанные белыми шапками вечных льдов. Вгрызаются в небо, то сходят на нет, обрушиваются до самых чёрных недр земли, где слышится эхо реки мёртвых. И вновь поднимаются исполинами каменные пики. Голос гор – тишина, тишина – их вековечная песня. А впереди хрусталём сверкает ледяная пустыня Хельхейма.
Быть может, вы увидим эти чудеса на обратном пути, если выживем. Если выживем – всегда прибавляли туаты, напоминая, что север суров, он не прощает ошибок. Один неверный шаг, и ты полетишь в пропасть. Но мороз может настигнуть, даже если ты не совершал ошибок. Медведицей белой, вьюжным ветром собьёт с ног, вцепится в грудь, и не проснёшься ты уже никогда. Ни ты, ни все товарищи из отряда.
А мир всё истончался, истирался в тёмной дымке. И уже и не существовало ничего, кроме бредущего бредящего бреда. Ползущих по заснеженным склонам масок, теней, призраков, у которых нет ни чувства собственного замёрзшего тела, ни мыслей, а цель столь же призрачна и скрыта во мраке, как и сама дорога. Живых здесь нет. Живые здесь умирают.