Ее мягкие губы невесомо касались моего виска. Золотисто-русые локоны щекотали шею. Я вдыхал воздух, пропитанный пронзительной свежестью с цветочными нотками. Она тихонько смеялась и несла всякую чушь про летающих рыб, теплую воду и огромные звезды, что ночуют в море.
Я был в ее мире, я жил ее жизнью, и… я больше так не мог. Но мне казалось, что весь этот мир развалится от одного неверного движения, слова, взгляда. И я молчал.
Она перекатилась на спину, нежась в закатных лучах на теплых досках пирса.
Каждый вечер солнце бликовало на ее удивительных кудряшках, отражалось в мелких пылинках, плывущих в небо, дрожало радужинками меж сомкнутых темных ресниц. Но днем я ни разу не видел здесь солнца — лишь огромные кучевые облака плыли по золотисто-прозрачному небу, источая ровный, чуть мерцающий свет. А за ними виднелись пушистые блеклые звезды. Ночью облака уходили, небо темнело, и звезды светили ярче, звенели, перешептывались и иногда фырчали. Часто они отрывались от неба, менялись местами, играли в замысловатые игры и даже спускались вниз, посыпаяя все вокруг пыльцой. Можно было часами лежать на пирсе и не думать ни о чем, кроме пушистых звезд.
Её губы мягко и невесомо касались моего виска. Золото локонов щекотало шею. Воздух пропитала свежесть цветов, и я вдыхал его пронзительность. Она тихонько смеялась и несла чушь про полёт рыб, про ласку воды и ночлег звёзд в море.
Я был в её мире, я жил её жизнью, и… я больше так не мог. Но мне казалось, что весь этот мир развалится движения, слова, взгляда. И я молчал.
Она перекатилась на спину, нежась в лучах заката на досках пирса.
Я удивлялся бликам солнца на её кудряшках. Оно отражалось в столбах пыли, дрожало радугой в тени ресниц. Но днём я ни разу не видел здесь солнца — лишь громады облаков плыли в хрустале небес, источали переливы света. А за ними тускло мерцали звёзды. Ночью облака уходили, небо темнело, и звезды светили ярче, звенели, перешептывались и иногда фырчали. Часто они отрывались от неба, менялись местами, замысловато играли и даже спускались ниже, осыпали всё вокруг пыльцой. Можно было часами лежать на пирсе и не думать ни о чем, кроме них.
Наверное, это ерунда. Собственно, резать прилагательные надо при написании. Когда они уже вплетены в ткань текста, это куда труднее.
Теперь пример с отвисшего Фантлаба.
Текст вообще начинается отсюда, а отсюда — мой кусок
Я был в ее мире, я жил ее жизнью, и… я больше так не мог. Но мне казалось, что весь этот мир развалится от одного неверного движения, слова, взгляда. И я молчал.
Она перекатилась на спину, нежась в закатных лучах на теплых досках пирса.
Каждый вечер солнце бликовало на ее удивительных кудряшках, отражалось в мелких пылинках, плывущих в небо, дрожало радужинками меж сомкнутых темных ресниц. Но днем я ни разу не видел здесь солнца — лишь огромные кучевые облака плыли по золотисто-прозрачному небу, источая ровный, чуть мерцающий свет. А за ними виднелись пушистые блеклые звезды. Ночью облака уходили, небо темнело, и звезды светили ярче, звенели, перешептывались и иногда фырчали. Часто они отрывались от неба, менялись местами, играли в замысловатые игры и даже спускались вниз, посыпаяя все вокруг пыльцой. Можно было часами лежать на пирсе и не думать ни о чем, кроме пушистых звезд.