Первый абзац вообще по сравнению со всем текстом слегка… плоховат. Объясняю.
С самого рождения я чувствовала себя особенной. С каждой прожитой минутой во мне все больше и больше усиливалось ощущение того, что я не такая, как все. Нет, конечно, внешне я практически не отличалась от своих многочисленных сестер, но отношение к моей персоне было явно другим — с самого рождения. Я определенно была рождена для какой-то высшей цели, с каким-то высшим смыслом. Я знала: я смогу добиться в своей жизни гораздо большего, чем остальные. Ну, по крайней мере — гораздо большего, чем многие. вот до этого места один и тот же смысл сказан на двадцать ладов. Когда я начала это читать и посмотрела на комментарии ниже я подумала, что комментаторы несколько… преувеличивают, мягко говоря, и чуть вообще читать не бросила). Дальше идет скачок смысла, который вполне можно оформить новым абзацем. И даже не имхо.
Конечно, мы все родились на одном заводе. Но разве меня можно сравнить, например, с этой толпой одноликих «7.62», которые важничают только до того момента, как попадают в общий ящик для патронов. Сколько их там оказывается, вместе? Около тысячи… и все знают, что после этого им заказана только одна дорога — на стрельбище. Может быть, кому-то повезет, и она окажется в немногочисленной партии, которую отправят воевать на восток, или на юг. И все равно — шанс один из тысячи… да что там! Один на миллион, а может и меньше, что ты окажешься действительно полезной, что тебя заметят, тебя выпустят кому-нибудь в сердце, а не в воздух, не в скалы, или просто — по веткам. (еще один скачок смысла, где можно вполне ставить абзац)
А все остальные — увы! Грустно, конечно осознавать то, что столько твоих молодых сестер пропадает вот так — повидав, практически, только одну дорогу — от завода на какое-нибудь очередное стрельбище. И все, что они увидят в своей жизни — это полупьяный прапор, раздающий тебя пацанам лет по 18 — 20 и белая мишень с черным кружком посередине. Раз — и ты валяешься в какой-нибудь канаве среди тысячи, миллиона таких — же неудачников. На тебя не то что не посмотрят, тебя еще и сапогом пнут… если, конечно, когда-нибудь вообще на тебя наткнутся. и еще один
Но, судя по всему, сейчас их это не слишком беспокоит. Пока мы идем по конвейеру — они чувствуют себя героинями, не замечая небольших различий — например в том, что голову я держу совсем по другому, а уж то, что внутри моей головки — и вовсе для них непостижимо. Ну и пусть — меня это ни сколько не тревожит. и еще один
Все становится ясно в тот момент, когда они попадают чуть ли не валом в огромный плохо сбитый деревянный ящик, а меня аккуратно и заботливо укладывают на поролон в маленькую картонную коробочку. Вот тогда в их глазах начинает читаться ужас вперемешку со страхом — как же так, мы оказывается не одинаковые! Да, девочки, я не совсем такая как вы, но вам этого уже не понять…
5! абзацев вместо одного. И такой легкий на самом деле прием, который очень даже увеличил бы читаемость текста, но автору интереснее упрямиться)))
Мне объяснить поподробнее, почему там можно спокойно делить или сами справитесь?
И я могу по всему тексту так пройтись, спокойно)))
А Лев Толстой еще и описания по паре страниц писал. А какие описания писал Гюго!!! Того же собора Парижской Богоматери. Правильно. Тогда у людей что только было, книги. А теперь есть вредные телевизоры и вредные компьютеры, а еще красиво сделанные фотографии, им не надо описывать по сто страниц красивое здание, если захотят, они его на фото посмотрят. Потому описания стали более емкими))) Времена меняются и мы вместе с ними) увы)))
Конечно, мы все родились на одном заводе. Но разве меня можно сравнить, например, с этой толпой одноликих «7.62», которые важничают только до того момента, как попадают в общий ящик для патронов. Сколько их там оказывается, вместе? Около тысячи… и все знают, что после этого им заказана только одна дорога — на стрельбище. Может быть, кому-то повезет, и она окажется в немногочисленной партии, которую отправят воевать на восток, или на юг. И все равно — шанс один из тысячи… да что там! Один на миллион, а может и меньше, что ты окажешься действительно полезной, что тебя заметят, тебя выпустят кому-нибудь в сердце, а не в воздух, не в скалы, или просто — по веткам. (еще один скачок смысла, где можно вполне ставить абзац)
А все остальные — увы! Грустно, конечно осознавать то, что столько твоих молодых сестер пропадает вот так — повидав, практически, только одну дорогу — от завода на какое-нибудь очередное стрельбище. И все, что они увидят в своей жизни — это полупьяный прапор, раздающий тебя пацанам лет по 18 — 20 и белая мишень с черным кружком посередине. Раз — и ты валяешься в какой-нибудь канаве среди тысячи, миллиона таких — же неудачников. На тебя не то что не посмотрят, тебя еще и сапогом пнут… если, конечно, когда-нибудь вообще на тебя наткнутся. и еще один
Но, судя по всему, сейчас их это не слишком беспокоит. Пока мы идем по конвейеру — они чувствуют себя героинями, не замечая небольших различий — например в том, что голову я держу совсем по другому, а уж то, что внутри моей головки — и вовсе для них непостижимо. Ну и пусть — меня это ни сколько не тревожит. и еще один
Все становится ясно в тот момент, когда они попадают чуть ли не валом в огромный плохо сбитый деревянный ящик, а меня аккуратно и заботливо укладывают на поролон в маленькую картонную коробочку. Вот тогда в их глазах начинает читаться ужас вперемешку со страхом — как же так, мы оказывается не одинаковые! Да, девочки, я не совсем такая как вы, но вам этого уже не понять…