1. Представьтесь, пожалуйста. Если пишете под псевдоним, то почему выбрали именно его?
Псевдоним) использовала фамилию мужа, самое забавное — он не распознал ее)))
2. Как давно вы пишете? (С какого возраста начали писать? В каком жанре?)
первый роман — конечно же любовный и конечно же приключения — 15 лет, частично в стихах, частично прозой, попытка перечитать сопровождается гомерическим хохотом. А что с подростка требовать — зато как сейчас помню вдохновение в паре с котором это писалось)))
3. Ваш норматив написанного в день? Есть ли он вообще?
иногда глава, иногда как получится, если втягиваешься в процесс — сложно остановится пока книга не будет завершена.
4. Составляете ли вы план или пишите интуитивно?
я вижу начало истории, финальную сцену и остальные сцены возникают по мере написания
5. Как вы боретесь с «творческой хандрой»?
никак — жду пока умрет)
6. В каком жанре пишете сейчас? В каких жанрах хотели бы себя попробовать?
реализм и фэнтези, и если не смешно — то писать не интересно
7. В каком жанре никогда не стали бы писать и почему?
хоррор
8. Что вас вдохновляет больше всего?
цветущий сад, водопады, маки на лугу, аисты
9. Любимый классик/писатель отечественный и зарубежный.
Джейн Остин и Вудхаус
10. Имеются ли у вас публикации? Если да, то где?
нет)))
11. Для чего (или для кого) вы пишете? Каковы ваши цели в писательстве?
для себя, а еще для людей, которые воспринимают мир так же, как я, для единомышленников) должны же такие быть, правда? Нас ведь так много на свете)))
12. Читают ли вас родные и близкие? Если да, то поддерживают ли?
да) требуют продолжения
13. Небольшая выдержка из вашего текста, которая вам особенно нравится.
ОффтопикСнова я в мокром и грязном плаще тащусь через хляби чужих земель,
Снова мне в жизни немного надо — хлеба и добрый стакан коньяка.
Лютня меня обнимает за плечи, я последний спятивший менестрель,
И безумье мое идет впереди, и знамя несет в руках.
Тэм Гринхилл
Стук в дверь едва слышим. Отпираю. На пороге стоит до нитки промокший мужчина с дорожной котомкой за плечами. Дотрагивается тонкими пальцами до края шляпы, здоровается. Яркие голубые глаза его безмятежны, как летнее небо.
— Хозяйка, пусти переночевать. Я замёрз и голоден. Денег у меня нет, но я заплачу за ночлег песней.
— Уходи.
— На дворе дождь. А в твоём доме тепло и уютно. Всего одна ночь! Утром я исчезну.
— Иди своей дорогой, путник. Я не могу. В доме нет мужчины, а у людей слишком длинные языки.
— Я подарю тебе свои лучшие песни!
— Музыкой не накормишь, словами не утолишь жажду. А песню мне уже дарили.
— Тогда прости, хозяйка, что потревожил, — взгляд мужчины печален и добр. В голосе не слышно обиды. Глаза его не видят людей, только их души. Так было всегда.
— Постой.
Собираю еду, оставшуюся от ужина, заворачиваю в полотно, отдаю. Странник склоняет голову, улыбается, благодарит. Десять лет прошло, а он совсем не изменился, так же обаятелен и красив.
— На сеновале тепло и сухо. Можешь остаться до утра.
— Спасибо, хозяйка. Не беспокойся. На рассвете я уйду.
— Тебе решать.
Хочу закрыть дверь, но не могу удержаться от вопроса:
— Скажи, ты нашёл то, что искал? То, ради чего бродишь по свету?
— Я не теряю надежды, — удивлённо вглядывается, но меня не видит. Разве странник может за мечтой рассмотреть человека?
— Тогда прощай. Лови несбыточное.
Уходит в темноту не оглядываясь. Так и не узнал меня. Не вспомнил. Да и кто я для него? Одна из забытых мелодий, всего лишь десяток коротких строк.
— Мама, кто это был? — сын сонно щурится в дверях.
— Никто, милый. Просто ветер.
— Что ветер искал? — сын смотрит недоверчиво. Глазищи яркие, совсем как у отца, и такие же голубые.
— Своё безумие. Он искал своё безумие.
— У ветра есть дом?
— Нет. Дом ветру не нужен.
— Глупости! — протестует сын. — Дом нужен всем. Я знаю — после странствий он вернётся. К тем, кого любит.
— Ветру это не нужно, милый. Ветер любит только свободу.
— Он счастливее нас?
— Не думаю, — глажу сына по голове, целую непогорные волосы на затылке. — Нет, дорогой. Он так одинок.
Снова мне в жизни немного надо — хлеба и добрый стакан коньяка.
Лютня меня обнимает за плечи, я последний спятивший менестрель,
И безумье мое идет впереди, и знамя несет в руках.
Тэм Гринхилл
Стук в дверь едва слышим. Отпираю. На пороге стоит до нитки промокший мужчина с дорожной котомкой за плечами. Дотрагивается тонкими пальцами до края шляпы, здоровается. Яркие голубые глаза его безмятежны, как летнее небо.
— Хозяйка, пусти переночевать. Я замёрз и голоден. Денег у меня нет, но я заплачу за ночлег песней.
— Уходи.
— На дворе дождь. А в твоём доме тепло и уютно. Всего одна ночь! Утром я исчезну.
— Иди своей дорогой, путник. Я не могу. В доме нет мужчины, а у людей слишком длинные языки.
— Я подарю тебе свои лучшие песни!
— Музыкой не накормишь, словами не утолишь жажду. А песню мне уже дарили.
— Тогда прости, хозяйка, что потревожил, — взгляд мужчины печален и добр. В голосе не слышно обиды. Глаза его не видят людей, только их души. Так было всегда.
— Постой.
Собираю еду, оставшуюся от ужина, заворачиваю в полотно, отдаю. Странник склоняет голову, улыбается, благодарит. Десять лет прошло, а он совсем не изменился, так же обаятелен и красив.
— На сеновале тепло и сухо. Можешь остаться до утра.
— Спасибо, хозяйка. Не беспокойся. На рассвете я уйду.
— Тебе решать.
Хочу закрыть дверь, но не могу удержаться от вопроса:
— Скажи, ты нашёл то, что искал? То, ради чего бродишь по свету?
— Я не теряю надежды, — удивлённо вглядывается, но меня не видит. Разве странник может за мечтой рассмотреть человека?
— Тогда прощай. Лови несбыточное.
Уходит в темноту не оглядываясь. Так и не узнал меня. Не вспомнил. Да и кто я для него? Одна из забытых мелодий, всего лишь десяток коротких строк.
— Мама, кто это был? — сын сонно щурится в дверях.
— Никто, милый. Просто ветер.
— Что ветер искал? — сын смотрит недоверчиво. Глазищи яркие, совсем как у отца, и такие же голубые.
— Своё безумие. Он искал своё безумие.
— У ветра есть дом?
— Нет. Дом ветру не нужен.
— Глупости! — протестует сын. — Дом нужен всем. Я знаю — после странствий он вернётся. К тем, кого любит.
— Ветру это не нужно, милый. Ветер любит только свободу.
— Он счастливее нас?
— Не думаю, — глажу сына по голове, целую непогорные волосы на затылке. — Нет, дорогой. Он так одинок.