Об Артуриане, рыцарях Круглого стола и просто рыцарях / Блог / В одном далеком королевстве. / Мария Т.
 

Об Артуриане, рыцарях Круглого стола и просто рыцарях

Существует огромное количество материалов о рыцарстве. Просто безумное. В большинстве речь идет о войне и политике, не меньше говорят о куртуазности (но часто на уровне детсадовской байки о большой любви), а король Артур живет в дальнем уголке сердца почти каждого из нас, иногда смутно терзая память насчет своего происхождения и непонятной связи с XII—XIII веками.

Есть одна статья, в которой все это собрано в один более-менее цельный образ, статья не исчерпывающая, но очень полезная. Она написана Левандовским для вступления к книге Пастуро «Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола». Название самой книги может ввести в заблуждение: это рассказ о тринадцатом веке, а не шестом или восьмом! Но тогда (да и позже) было модно играть в артуриану, так что это обоснованная вольность.

Левандовский рассказывает нам об Артуре, описывает институт рыцарства, дает красивые детали, например, источник на церемонию посвящения в рыцари, если кому надо в текст ;), рыцарские добродетели, их несоблюдение и нарушение, рождение культа Дамы. Пожалуй, в некоторых местах он напрасно пользуется литературными или романтизированными примерами, но это не портит общую достоверность картины.

Ах да, о «латах с оружием весом в 70-80 килограммов», он, конечно, врет. Не про тринадцатый это век и даже не про пятнадцатый. Но это технические детали, которые лучше оставить спец.статьям.

 

Кстати, сама книга Пастуро довольно простая, небольшая по объему и как-то не очень серьезная. Есть книга того же сорта, затмевающая ее по всем параметрам, это «Повседневная жизнь в эпоху Жанны Д'Арк» Марселена Дефурно. При столь же дурацком названии она действительно в разы лучше. Но я еще буду делать топики по книгам, где расскажу о ней (а кто видел мое задание в Клубе романистов, тот уже читал комментарии).

 

Приводу текст статьи для ознакомления, все права принадлежат автору, издателю или кому они там должны принадлежать. По ссылке в конце можно скачать ее в pdf с теми же целями.

 

«Думается, вряд ли найдется образованный человек, ничего не слышавший о рыцарях вообще и рыцарях Круглого стола в частности; но едва ли он сможет связно рассказать, кто такие эти последние, когда они жили, к чему сводилась их деятельность. И это неудивительно: проблема далеко не проста и не однозначна, она имеет длительную и весьма запутанную историю. Ибо рыцари Круглого стола уводят нас к так называемой Артуриане, а эта тема и на сегодняшний день остается полем боя для многочисленных исследователей — историков и филологов.

 

Начать придется издалека, и не с Франции, которой прежде всего занят М. Пастуро, а с Англии, или точнее Британии — «страны бриттов», как окрестили ее римляне.

  Кельтская Британия, плохо известная современникам, представлялась античным писателям загадочной, фантастической страной: ее считали родиной чудовищных птиц и зверей и даже местом пребывания душ умерших. Тем не менее в положенное время Рим наметил ее своей очередной жертвой. В середине I века до н. э. Цезарь дважды пытался овладеть Британией, но присоединение ее к Римской империи произошло лишь к концу следующего, I века н. э. Свободолюбивые бритты, ненавидевшие завоевателей за их жестокую налоговую политику, пытались восставать против них, и когда, в начале V века, в связи с обозначившимся развалом империи, римляне вывели свои легионы с острова, они, казалось, вернули утраченную независимость. Но ненадолго. В это же самое время с континента хлынули орды германских племен; это были англы, саксы и юты. Началась новая борьба, растянувшаяся на века. Борьба жестокая и кровавая, но силы оказались неравными, и, несмотря на героическое сопротивление, коренные жители острова были снова побеждены. Часть их подверглась истреблению, а часть, не желая подчиняться поработителям, переместилась в Шотландию, Уэльс и на континент, заняв западную оконечность Галлии, в древности называвшуюся Арморикой, а теперь, по имени переселенцев, получившую имя «Малой Британии» или Бретани, как она называется и в наши дни. Что же касается родины бриттов, то она, после многих пертурбаций, объединилась под властью завоевателей, и со второй половины IX века, по имени одного из их племен, англов, стала называться Англией.

 

Эти краткие исторические сведения необходимо напомнить читателю, поскольку именно в связи с названными событиями возникли первые ростки всех будущих сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Дело в том, что свободолюбивые бритты и близкие к ним валлийцы (жители Уэльса), не желая мириться с поражением, в своих исторических хрониках VI—X веков всячески расписывали собственные, отчасти мифические, победы над англосаксами и называли имена героев-вождей, осуществлявших эти победы. Тогда-то впервые и стало мелькать имя Артура. Древнейшие тексты (вторая половина VI века) рисуют его как некого племенного вождя, предводителя импровизированных отрядов кельтского «сопротивления», сурового и беспощадного воителя. Одна из более поздних хроник (VIII век) приписывает ему, по образцу Геракла, двенадцать подвигов, главным из которых являлась победа над саксами у горы Бад он (около 516 года). Эти и многие другие, нам неизвестные материалы были художественно обработаны в начале XII века хронистом Гальф- ридом Монмутским в его «Истории бриттов», наметившей канву для всех будущих романов о короле Артуре. Под пером Гальфрида раздавленные англосаксами бритты превратились в победителей, их несостоявшееся государство стало великой, не уступавшей Римской, империей, а полумифический предводитель горстки партизан, обернувшись мощным властелином, обрел бессмертие в веках. Подобная трактовка событий автором хроники, писавшим в XII веке, равно как и последующая популярность самой хроники, далеко не случайны — они имеют четко прослеживающуюся политическую подоплеку.

 

В 1066 году Англия претерпела новое потрясение: выходцы из французского герцогства Нормандии во главе со своим предводителем Вильгельмом вторглись в страну, и недавние победители саксы сами оказались побежденными. В этих условиях нормандские властители ценили каждый враждебный выпад в адрес покоренных ими англосаксов, а равно — и каждую реплику о былой (доанглосаксонской) славе страны. Особенно это относится к Генриху II Плантагенету (1154— 1189), строившему во второй половине XII века свою «анжуйскую империю» и ясно видевшему в «Истории бриттов» идейную поддержку своих политических амбиций. Но, дав этот мощный политический заряд, Гальфрид в не меньшей степени содействовал развитию и другой, романтической линии Артурианы, столь сильно разросшейся в будущем.

 

«История бриттов» явилась как бы стволом, от которого пошли пышные побеги в двух направлениях. Для последующего английского эпоса характерно преобладание героического аспекта на псевдоисторическом фоне. Французский же вариант Артурианы, угнездившийся в Арморике («бретонский цикл») и получивший наиболее полное развитие в рифмованной хронике Васа и стихотворных романах Кретьена де Труа (конец XII века), принял явное куртуазно-романтическое направление. Впрочем, сюжетная линия различных циклов в основных чертах совпадает. Кратко говоря, она сводится к следующему.

Король бриттов Утер влюбился в Игрену, жену герцога Корнвалийского, и овладел ею при помощи волшебника Мерлина, который придал ему внешность мужа Игрены. От этой связи и родился Артур, занявший престол Британии после смерти отца. Он проживал в Уэльсе, в замке Камелот, в окружении полутора сотен рыцарей, по храбрости и манерам служивших образцом всему свету; элиту этого общества составляли 12 рыцарей, сидевших с королем и другими за Круглым столом, ставшим как бы символом их равенства. Из их числа наибольшую известность получили Ланселот, Говен, Персеваль, Эрек, Тристан, Ивейн. Все они проводили время в пирах и приключениях, сражались на турнирах и в поединках, ухаживали за дамами. Сам их глава слыл неутомимым воителем. Во множестве сражений он разбил англосаксов, потом победоносно вторгся в Шотландию, Данию, Норвегию и даже во Францию, где под Парижем одолел огромное римское войско. Однако во время его отсутствия его племянник (или внебрачный сын) по имени Мордред восстал и соблазнил жену Артура, королеву Гиневеру. Возвратившись, Артур вступил в битву с племянником, убил его, но и сам получил смертельную рану. Но смерть его не постигла. Увезенный на таинственный остров Авалон, Артур излечился от раны, однако остался в состоянии волшебного сна, но в положенное время должен очнуться и возвратиться в свое королевство*. В роковой битве Артура с Модредом погибли их армии, в том числе и почти все рыцари Круглого стола.

 

С легендой о королевстве Артура тесно связана другая легенда — сказание о святом Граале. Грааль — чаша причастия, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Христа. Эта священная реликвия, доставленная в Британию, в силу каких-то неясных причин стала олицетворением мистического рыцарского начала, символом высшего совершенства, эмблемой мировой христианской империи. Вследствие этого центром Артурианы постепенно становится не двор короля Артура, а чудесный замок Грааля; рыцари же, посвятившие себя его охране, из искателей приключений превратились в борцов за справедливость, защитников вдов и сирот, создателей высшей гармонии в грешном земном мире. Что же касается самого Артурова королевства, то теперь из реальной Британии оно превратилось в некую мистическую абстракцию, лишенную реального содержания и границ.

Однако параллельно этой мистико-героической линии Артурианы продолжала развиваться и другая, куртуазно-романтическая, идущая от Васа и Кретьена. Наряду со стихотворными появляются многочисленные прозаические варианты. Уже в XIII веке возникают разнообразные переводы и подражания в Германии, Нидерландах, Скандинавии, Италии, Испании. Все это продолжалось до XV века, когда обе линии как бы сомкнулись. Знаменитая «Смерть Артура» выдающегося английского писателя сэра Томаса Мэлори, сгруппировав все прежние сюжеты, словно поставила точку в многовековой истории короля Артура и рыцарей Круглого стола.

<...>

 

Итак, рыцарь и рыцарство — главный объект книги М. Пастуро. Что заключает в себе это понятие? Думается, оно нуждается в более развернутом и четком объяснении.

(Рыцарь — понятие емкое. Когда мы произносим это слово, то в абстрактном смысле представляем себе человека чести и принципов, в конкретном — всадника в латах, с копьем и щитом. И то и другое верно, но это лишь часть целого. В Средние века рыцарь — четкая социальная категория: владелец небольшого феода, низший вассал на последней ступеньке феодальной иерархии. Но термин этот понимается историками и более широко — как феодал вообще, иначе говоря, как представитель военно-землевладельческого сословия Средневековья, вне зависимости от имущественного положения и знатности. И наконец, нельзя не заметить, что понятие «рыцарство» (chevalerie) так или иначе касается почти всех институтов Западной Европы XI—XIV веков, включая нравы, обычаи, идеи, историографию и литературу — поэзию и прозу.

 

Происхождение рыцарства и время его возникновения — вопросы темные, до сих пор вызывающие споры в специальной литературе. Одни уводят возникновение рыцарства к Гомеру и древней Элладе, другие начинают с «Германии» Тацита, третьи берут за исходный пункт раннее Средневековье, указывая на «Эдцы» и «Беовульфа», а кое-кто помещает рыцарство целиком в развитый феодализм и выводит его из Крестовых походов. Не вдаваясь в бесполезную полемику, отметим, что рыцарство как военное сословие неизменно тесно связано со службой на коне; недаром в большинстве западно-европейских языков сам термин «рыцарь» является синонимом слова «всадник», «кавалерист» (нем. Ritter, фр. chevalier, итал. cavaliere, исп. caballero). Конная же служба впервые установилась на средневековом Западе при Каролингах, точнее при Карле Мартелле (начало VIII века), и именно за нее он стал раздавать земельные пожалования. Эти пожалования назывались «военными бенефициями» и позднее превратились в наследственные владения — лены или феоды, а их держатели, соответственно, — в феодалов (рыцарей). Так сложилось феодальное (рыцарское) сословие, ставшее господствующим классом общества.

 

Едва родившись, рыцарство быстро достигло своего апогея, приходящегося на XI—XII века, после чего, пережив период стабилизации, с конца XIV стало клониться к закату. Этому содействовало, с одной стороны, образование сильных централизованных монархий, с другой — введение огнестрельного оружия, которое свело на нет роль человека в доспехах. По мере падения независимости знатных родов рыцарская идея деградирует и извращается, а статус благородного воина, некогда слуги Бога и Девы, неуклонно разъедаемый сервилизмом двора, перерождается, превращаясь в своего рода соревнование за место на ступеньках, ведущих к трону.

 

На этом генеральном пути имелись свои зигзаги и особенности, в первую очередь — национальные. Так, в Тюрингии и Саксонии, Ирландии и Норвегии рыцарство долго было языческим и довольно диким. Оно оставалось еще полуязыческим в «Нибелун- гах» — немецком эпосе XIII века. На юге Европы все выглядело иначе: там деяния, пусть даже кровавые, оттенялись романтикой и галантностью, подчиненной законам поэзии. Из Прованса эти веяния проникают в Италию и на Сицилию, где они долгое время остаются предметом насмешек для немцев; но и сами германские рыцари со временем начинают все явственнее подчиняться южным влияниям. Именно миннезингеры смягчили немецкий язык, повторяя на свой лад мотивы прованской музы, дополняя легкость и живость трубадуров меланхолическими мотивами, свойственными их национальному характеру. Аристократическое и чопорное в Англии, где всегда господствовал идеал респектабельности, рыцарство становилось страстно-экзальтированным у испанцев, сыновей готов и иберов, чья борьба с арабами напоминала грандиозный турнир, продолжавшийся семь столетий.

 

Все это, помимо национальных особенностей, опиралось еще на одну четко прослеживаемую закономерность: в странах, преданных христианской вере, рыцарство приобретало религиозный оттенок, у народов же легких и веселых — склонялось к сладострастию и простоте нравов. Так, Альфонс X, король Леона и Кастилии, подчинил рыцарей монастырским правилам и предписал им церковную форму одежды и поведения; в Провансе же, менее подавленном ортодоксальной верой, рыцарство, полное снисхождения к свободной любви, колко издевалось над браком и рогоносцами-мужьями. Впрочем, при всех национальных и региональных различиях, для рыцарства всегда характерной оставалась четко выраженная корпоративность, стремление составить своего рода братскую ассоциацию, союз людей чести и сердца. Таковой, во всяком случае, являлась цель, которую рыцарство провозглашало и к которой стремилось; здесь также явственно видится влияние церкви.

 

Католическая церковь со всем ее административным и духовным аппаратом не могла не проявить живейшего участия в становлении рыцарства и его идеологии: слишком много смежных интересов обнаружилось у них с самого начала. Церковь боролась за уловление душ верующих, за искоренение язычества и других конфессий, и кто, как не рыцарство, мог помочь ей в осуществлении этой задачи? Естественно, церковь стремилась использовать энтузиазм и возвышенность чувств рыцаря, одновременно стараясь ограничить его романтические склонности и должным образом направить его воинственность, и это тем более облегчал тот факт, что рыцарство зачастую рассматривалось (и действительно выглядело) как разновидность духовенства; вот почему рыцарские организации, подобно организациям монахов, получили наименование «орденов». Именно с этим связано и то обстоятельство, что в моменты особенной опасности для католической церкви и в периоды ее ярой экспансии возникали духовно-рыцарские ордена, в структуре которых теснейшим образом переплетались многие качества и принципы рыцарства и монашества. Достаточно сказать, что только во время Крестовых походов XII—XIII веков было организовано двенадцать таких орденов, в том числе широко известные ордена тамплиеров, госпитальеров и Тевтонский.

 

В формировании рыцаря как индивида и как члена общества огромную роль играло его воспитание, и М. Пастуро уделяет этому феномену значительное место в своем труде, равно как и обряду посвящения в рыцари. Хотелось бы, в качестве дополнения, привести два примера, ярко иллюстрирующие существо и значение этого обряда.

«История Жоффруа Плантагенета» дает подробный рассказ о том, как был посвящен в рыцари герой этой повести, отец будущего английского короля. В 1129 году, когда Жоффруа минуло 15 лет, его отец, Фульк Анжуйский, получил от короля Генриха I приказ прислать сына к празднику Троицы в Руан: король собирался посвятить отрока наряду с несколькими сверстниками в рыцари, чтобы затем женить его на своей дочери. Жоффруа прибыл ко двору в сопровождении свиты из 25 пажей. Генрих встретил его, обнял и пригласил к столу. Во время пира король задавал Жоффруа вопросы, чтобы испытать его ум и находчивость, затем все отправились спать. На рассвете Жоффруа и его спутникам была приготовлена ванна, приняв которую, все облачились в белые льняные рубахи и пурпурные мантии. Потом на Жоффруа поверх полукафтана, шитого золотом, натянули кольчугу из двойных колец и такие же поножи с золотыми шпорами, на шею повесили щит с изображением золотых львов, голову покрыли шлемом, усыпанном драгоценными камнями. Принесли копье с ясеневым древком и острием из стали, заказанным в Пуатье, а также меч работы знаменитого мастера Галана, и король лично вручил оружие отроку. Привели лошадей; для жениха был приготовлен испанский конь, столь быстрый в беге, что обгонял летящих птиц. Не касаясь стремян, Жоффруа ловко вскочил на коня и весь день вместе со своими сверстниками предавался воинским забавам. Таково довольно типичное посвящение в рыцари XI—XII веков.

 

А вот другой, литературный, пример, заимствованный из «Ордена рыцарства», своеобразной поэмы XIII века, ставшей почти канонической. Этот стихотворный трактат излагает беседу, якобы имевшую место между пленным христианским рыцарем и знаменитым султаном Саладином. Саладин хочет сделаться рыцарем и расспрашивает пленника относительно обряда. «Святой орден рыцарства не для вас, — отвечает тот, — вы другого закона… Сделать вас рыцарем — такое же безумие, как накрыть шелком кучу дерьма...»

 

Не смущаясь столь неэстетичным примером, Саладин продолжает настаивать. Тогда рыцарь излагает ступени обряда, объясняя их символический характер. Так, принятие ванны — символ нравственного очищения; облачение в белую рубаху — символ приближения к Богу; алая мантия — символ пролития крови в борьбе за Святую церковь; черная обувь — память о земле, из коей человек вышел и куда вернется; золотые шпоры — знак послушания Высшей воле; обоюдоострый меч — символ справедливости, поражения порока и зла. После этого пленник декламирует потрясенному Саладину четыре заповеди рыцаря: «Никогда не идти заодно с изменниками; никогда не давать дурных советов даме или девушке, глубоко уважать и защищать их; благочестиво соблюдать посты и воздержания; ежедневно слушать обедню и одаривать монастыри». Естественно, Саладин понимает, что ему никогда не стать рыцарем и, опечаленный, отпускает пленника на волю.

 

В этих примерах почти все совпадает. Остается лишь добавить то, что в них не вошло, но составляло обязательную часть обряда. Сюда относятся ночное бдение посвящаемого, освящение его оружия и, наконец, «алап» или «коле» — напутственный удар по шее, наносимый посвящающим и сопровождающийся словами: «Будь мужественным!»

Но что же представлял собой вновь обращенный рыцарь? Каков его облик, внешний и внутренний, и насколько он отвечал установленным заповедям? Дополняя сказанное М. Пастуро, ради логики развития образа нам вновь придется несколько выйти за установленные им хронологические рамки.

 

Существует мнение, что подлинный рыцарь прежде всего должен быть красивым. Действительно, в некоторых «песнях о подвигах» (жестах) и куртуазных романах есть упоминание о красоте их героев. Но гораздо чаще оно отсутствует, как и вообще какой-либо намек на внешность. Зато почти всегда есть подробное и многократно повторенное указание на силу и ловкость. Среди физических качеств рыцаря прежде всего ценилась мускульная сила. Это и не удивительно: только очень сильный человек мог нести на себе латы и оружие весом в 70—80 килограммов. Ставший штампом образец силы — рыцарь, ударом меча рассекающий противника пополам, «от плеча до седла». Трудно поверить в возможность такого удара; однако он повторяется из жесты в жесту и, что самое поразительное, переходит в исторические хроники! Оказывается, подобную «доблесть» проявлял и Готфрид Бульонский в Первом крестовом походе, и император Конрад во Втором, и Ричард Львиное Сердце в Третьем… Не меньшую роль, чем сила, в жестах играет ловкость. Она постоянно подчеркивается средневековыми авторами. Рассыпая без счета удары, дробя кольчуги и шлемы, обрубая носы и уши друг другу, сражающиеся долгое время идут на равных, пока один из них (герой) ловким приемом не одерживает победу. И, разумеется, сила и ловкость должны неразрывно соединяться с мужеством… Но здесь мы уже переходим от внешних данных рыцаря к его менталитету, и поэтому вполне уместно вернуться к рыцарским заповедям. В «Ордене рыцарства» мы насчитали их четыре; более поздний источник увеличил их число до десяти; вот они:

 

1. Нельзя быть рыцарем, не будучи крещеным.

2. Главная забота рыцаря — охранять церковь.

3. Не менее важно защищать слабых, вдов и сирот.

4. Весь путь рыцаря освящен любовью к родине.

5. На этом пути он должен быть неизменно мужественным.

6. Он обязан бороться с неверными, врагами церкви и родины.

7. Долг рыцаря — верность сеньору.

8. Рыцарь обязан говорить правду и держать слово.

9. Ничто так не украшает рыцаря, как щедрость.

10. Рыцарь неизменно обязан бороться со злом,

защищая добро.

 

Хотя этой классификации и присуща некоторая искусственность, в целом она довольно точно отражает комплекс качеств и тенденций, характерных для правоверного рыцаря. И все же, это не более чем благие пожелания.

Отметим в качестве курьеза некую противоположную программу из одной средневековой поэмы, своего рода контрзаповеди, «сатанинские заповеди», как называли их современники. Приводим их дословно:

«… Не соблюдайте закона нигде и никогда; не храните верности своему сеньору; предавайте и продавайте честных людей; возвышайте зло и принижайте добро; издевайтесь над бедняками; у сирот отнимайте наследство, у вдов — их долю; поддерживайте разбойников и убийц; помогайте оскорблять святую церковь; избегайте священников, обижайте монахов; бросайте в грязь детей; бейте и травите стариков; лгите и приносите ложную присягу...»

Что это? Черный юмор? Отнюдь. Все — на полном серьезе. Откуда взялась эта программа негодяев, эта проповедь отверженных? По-видимому, из реальной жизни, из противопоставления неких идеалов горькой действительности. Несколько примеров — и все становится ясным.

 

Итак, главная забота рыцаря — охрана церкви. Но…

… Рауль де Камбре вихрем промчался по Верман- дуа. Встретилась церковь — он ее разоряет, встретился монастырь — сжигает. Верный вассал и друг умоляет о милосердии: в монастыре живет его мать. Рауль неумолим — вассал получает взбучку за строптивость. Пируя на пепелище, рыцарь восклицает: «Отрекаюсь от Бога!..»

Это эпос, а вот исторический факт. Людовик VII, король Франции, карая непокорного вассала, опустошает его земли. Часть обитателей города Витри, спасаясь от головорезов короля, пытается укрыться в церкви. Людовик сжигает церковь вместе с находившимися в ней тысячью тремястами прихожанами…

Не менее важная задача рыцаря — защищать слабых и угнетенных, иначе говоря, народ. Вот как смотрит на осуществление этой задачи славный рыцарь-поэт, Бертран де Борн:

 

Люблю я видеть, как народ,

Отрядом воинским гоним,

Бежит, спасая скарб и скот,

А войско следует за ним…

 

И далее:

 

Любо видеть мне народ Голодающим, раздетым, Страждущим, необогретым! Пусть мне милая солжет, Ежели солгал я в этом!..

 

Нет, рыцарь, по-видимому, не солгал, если ему «мужики… только нищими… любы». (Там же.)

Охрана церкви и любовь к родине обязывают рыцарей бороться с неверными, врагами христианства и отчизны. И благочестивые рыцари стремятся выполнить эту заповедь. При взятии Антиохии они истребляют около десяти тысяч мусульман; при взятии Иерусалима — почти все мусульманское население города, свыше семидесяти тысяч человек, не исключая женщин и детей. Но…

Но не редки случаи, когда те же рыцари-христиане из соображений материальной выгоды заключают союзы с неверными и даже устраивают с ними совместные налеты на своих «братьев»-христиан!

Долг рыцаря — верность сеньору. Кто мог бы с этим спорить?

 

Должен вассал пострадать за сеньора,

Должен терпеть и тяжкий жар, и холод,

Должен терять и волосы, и кожу...—

утверждает автор «Песни о Роланде».

 

А вот образцы вероломства рыцаря по отношению к сеньору из «Свода феодального права» XIII века:

«Нельзя бросать сеньора в бою; оставлять его на поле боя раненым; оскорбить его действием; совершить прелюбодеяние или попытаться склонить жену или наложницу сеньора к прелюбодеянию; лишить чести или покуситься на честь дочери, внучки, невесты сына, сестры сеньора; сознательно выдать тайну сеньора...»

Ясно, раз подобные действия оговариваются, значит, они имели место в реальной жизни. И действительно, примерам этого и в эпосе, и в хрониках XII— XIII веков нет числа.

Приведем один из них.

 

Однажды владетельного сеньора, хозяина замка Фрауенбург, «навестили» два его вассала — Пильгрим и Вейнгольд. Удалив под благовидным предлогом дворню сеньора, «гости» схватили его, связали, нанесли несколько ран и заточили в башню замка. Попытки друзей освободить сеньора оказались бесплодными. Больше года протомился несчастный, ежедневно ожидая смерти, пока его родственники не собрали денег на выкуп…

Не станем задерживаться на «правдолюбии» и «щедрости» рыцаря; заметим лишь попутно, что нарушение слова было повседневным явлением, а «щедрость» зачастую становилась оборотной стороной грабежа и стяжательства. Характерно, что крестоносцы не скрывали главной цели похода на Восток — обогатиться за счет «неверных»; так, например, считавшийся «бессребреником» Танкред вывез из Иерусалима шесть телег серебра.

И, наконец, последняя заповедь: везде и повсюду рыцарь должен бороться со злом и защищать добро. Что и говорить, заповедь прекрасная; беда лишь в том, что «добро» для одного почти неизбежно оказывается «злом» для другого. То же разграбление Иерусалима или Константинополя принесло великое множество «добра» (в прямом и переносном смысле) крестоносцам и одновременно стало величайшим злом (без кавычек) для потерпевших. Да и, кроме того, если даже рассуждать с точки зрения одной стороны (рыцарей-христиан), то очень часто то, что начиналось с «добра», заканчивалось безусловным злом. Так получилось, например, с упомянутым выше орденом тамплиеров; он был создан в качестве братства для охраны и защиты паломников-христиан, а затем, награбив горы богатств на Востоке, превратился на Западе в ростовщика-кровопийцу для тех же христиан.

 

Впрочем, судьба тамплиеров, равно как и другие отмеченные теневые стороны деятельности рыцарей, не должна настраивать читателя на пессимистический лад. Нам лишь хотелось показать, что реальная жизнь в своем многообразии всегда много шире любой заповеди, что от идеи до ее претворения тогда, как и теперь, лежало огромное расстояние. Но отсюда вовсе не следует, что сама рыцарская идея изначально лишена возвышенности и благородства, что все рыцари оказывались на поверку богохульниками, клятвопреступниками и злодеями; в их деятельности, несомненно, много искреннего, достойного оставить добрую память и добрые традиции в жизни европейского общества. Именно об этом говорит классический средневековый эпос: ведь если был презренный предатель гуенелон, то был и стойкий рыцарь Роланд, погибший за «милую Францию», свою эпическую родину. Не случайно почти каждый рыцарь избирал себе прототип, которому поклонялся и поведению которого стремился следовать. Так по всему Западу распространился «Культ Девяти Бесстрашных», в число которых входили три язычника, три иудея и три христианина, а именно: Гектор, Цезарь, Александр; Иисус Навин, Давид, Иуда Маккавей; Артур, Карл Великий, Готфрид Бульонский. И что за беда, если здесь наряду с историческими персонажами фигурировали эпические герои? Поклонение рыцарям Круглого стола из славной когорты полумифического короля Артура оказывалось не менее действенным, чем восхищение вымышленными паладинами круга реально существовавшего Карла Великого. И если рыцарь вдруг вел себя недостойно, забывая избранный прототип и нарушая кодекс чести, то это не всегда сходило ему с рук: практиковался особый обряд «разжалования рыцаря». Запятнавшего себя возводили на эшафот, помещали верхом на бревно, голову обливали горячей водой, чтобы «смыть» прежнее посвящение, а оружие и щит ломали и топтали ногами. В таком виде обряд сложился к началу XIV века; во времена, описанные Пастуро, он производился еще проще.

 

История сохранила многочисленные примеры истинно-рыцарского поведения отдельных лиц и целых коллективов. Те же Крестовые походы на первых порах искренне воодушевлялись высокой идеей освобождения Гроба Господня. Эта идея всколыхнула весь феодальный Запад, и во имя ее бескорыстно погибли в далекой чужой земле десятки тысяч рыцарей. Неоднократно упоминаемый Готфрид Бульон- ский отличался скромностью, равнодушием к титулам и богатству, всегда шел впереди армии, первым подставляя грудь врагу, и, спасая жизнь рядовому воину, рисковал собственной. Преемника Готфрида, короля Иерусалимского Бодуэна уважали даже враги за его бесстрашие и преданность Вере. Современный автор поведал об одном его характерном поступке. Как-то, проезжая по разгромленному лагерю сарацин, король услышал стон из покинутого шатра. Там оказалась мусульманская женщина, брошенная своим окружением, которая мучилась родами. И этот фанатик, ливший кровь «неверных», как воду, укрыл роженицу своим плащом, приказал немедленно дать ей воды и фруктов, а также пригнать верблюдиху, чтобы новорожденный не испытывал недостатка в молоке. Он приказал смотреть за женщиной и в полной сохранности доставить ее к мужу, что и было исполнено.

 

Коль скоро речь зашла о королях-рыцарях, приведем два характерных случая из времен Столетней войны (1337—1453). Английский король Эдуард III высадился во Франции под чужим именем. В первой схватке с французами он выбрал себе противником Эсташа де Рибмона, поскольку тот слыл рыцарем смелым и сильным. Несмотря на искусные выпады противника, Эдуард осилил его и заставил признать себя побежденным. О том, что он сражался с королем, Эсташ узнал только после того, как ему прислали в дар новую одежду и пригласили на ужин в замок Кале. За трапезой Эстащу служил сын английского короля, а после ужина Эдуард щедро наградил рыцаря и предоставил ему свободу.

А вот случай иного рода. После битвы при Пуатье (1356 год) французский король Иоанн Добрый попал в плен к англичанам. Из плена короля пришлось выкупать. Сумму выкупа собрали, уплатили англичанам, и король получил свободу. По тут он узнал, что его сын, нарушив рыцарское слово, тайно бежал из плена. Благородный Иоанн, стремясь сгладить «нерыцарский» поступок сына, немедленно вернулся в Англию вместо него и остался в плену до смерти. Таковым считалось истинно рыцарское поведение, таков был менталитет рыцаря. И когда во время той же войны в стане англичан вспыхнула эпидемия дизентерии, французы, вместо того чтобы использовать тяжелое положение противника, тут же прекратили военные действия, и их врачи лечили англичан.

А сколько было проиграно битв и в этой, и в других войнах лишь потому, что рыцари не начинали боевых действий, пока противная сторона полностью не подготовит своего войска! Это уже граничит с глупостью! — скажет иной читатель. Возможно, он будет прав. Но ведь делалось все во имя идеи!..

 

Нам неизвестно, кто был первым рыцарем; легенды называют таковым короля Артура, Карла Мартелла или Карла Великого, причем оба последних часто смешиваются между собой. Но зато мы прекрасно знаем, кто завершил эту плеяду и прославил ее в то время, когда рыцарство уже исчезало. Это славный Пьер дю Терай Баяр, «рыцарь без страха и упрека», как окрестило его потомство, подлинный хранитель древних заветов, верно и преданно служивший трем королям — Карлу VIII, Людовику XII и Франциску I. Он родился в 1476 году, начал службу пажом и был возведен в рыцари за подвиг прямо на поле боя. Подвигам его, впрочем, нет числа. Главные из них: защита моста при Гарильяно, который он оборонял один против двухсот конных врагов (1503), и бесстрашное поведение в битве при Мариньяно (1515), вследствие чего Франциск I пожелал получить посвящение в рыцари только из его рук Широко известные героизм, бескорыстие и благородство Баяра заставили уважать его даже врагов: он дважды попадал в плен, но оба раза немедленно отпускался без выкупа. Дело неслыханное в то время! Получив в последнем для него бою смертельную рану, Баяр умер стоя, прислонясь к дереву и обратив лицо к врагам (1524).

Так рыцарская идея показала себя более жизненной, чем тот социальный слой, который ее создал. И поэтому, несмотря на все ее нарушения и сбои, она сохранилась как эталон; и когда мы сегодня говорим: «Этот человек — подлинный рыцарь!», — то хотим подчеркнуть его благородство, порядочность, честность, верность слову. И еще — его особую деликатность, такт, возвышенное отношение к женщине. Впрочем, проблема «рыцарь и дама» требует особого разговора.

 

На ранних этапах Средневековья этой проблемы не существовало, поскольку «рыцарь» только нарождался, а «дама», как предмет его поклонения, и вовсе отсутствовала. В лучшем случае упоминалась супруга или невеста, как правило, довольно невыразительная и безгласная. Таковы мимоходом возникающая Ода, нареченная Роланда, которая появляется только для того, чтобы умереть, узнав о смерти героя, или кроткая христианка Берта, ничем не проявившая себя супруга Жирара Русийонского. Характерно, что в ранних жестах отсутствует не только преклонение перед женщиной, но и элементарное уважение к ней. «Если женщина тебе противоречит или лжет, — поучает одна из подобных жест, — поднимай кулак и бей ее прямо в голову». Как далеко отсюда до будущего «служения даме»! Герой жесты последовал совету. Когда жена стала укорять его за измену, он так ударил ее кулаком в переносицу, что «….брызнула у нее из носа алая кровь...». Подобные сентенции весьма характерны, поскольку до XII века жизнь женщины в семье (пусть рыцаря, пусть барона или князя) оставалась безрадостной и бесправной: лишенную возможности следовать своему чувству, ее отдавали мужу как атрибут земельного владения, а после замужества она обрекалась на жизнь затворницы. Впрочем, жена-рабыня вскоре с лихвой отплатила своему постылому супругу.

 

Хронологической гранью перелома стали Крестовые походы. Уже в первом из них, в конце XI века, многих князей и рыцарей сопровождали жены, дочери, сестры. В чужой земле, в сложных условиях, эти женщины, которым пришлось испытать все невзгоды, выпадавшие на долю мужчин, оказывали воинам серьезную помощь и в сражениях, и в осадном сидении. Это сильно подняло позиции слабого пола и придало романтическую окрашенность всему движению. Характерно, что во Второй поход (1147— 1149) отправились уже не только знатные дамы, но и все их пажи, менестрели и портные. Рассматривая поход как некую увлекательную поездку, дамы стремились обставить ее как можно лучше и показать себя Востоку во всей красе своей утонченности и своих нарядов. Даже на поле брани появились отряды амазонок, а их предводительница в золоченых рыцарских сапогах, прозванная «дамой с золотыми ножками», вызывала шоку зачарованных мусульман. Что же касается жен властителей вновь образованных государств крестоносцев, то некоторые из них не только стали вмешиваться в большую политику, но даже перещеголяли здесь мужчин. Таковы, к примеру, королевы Иерусалимские Мелисанда и Сибилла, коих по праву можно было бы назвать «делатель- ницами королей».

 

Но особенно прославилась на Востоке властительница более высокого ранга, супруга французского короля Людовика VII Алиенора Аквитанская, неоднократно упоминаемая Пастуро. Блистая нарядами и красотой, она еще на пути через Византию пленила императора Мануила, вызвав тем самым нежелательную задержку. Самая же пикантная история произошла во время стоянки в Антиохии. Князь Антиохийский, Раймунд де Пуатье, слыл рыцарем любезным и падким на слабый пол; при его дворе постоянно проживало множество дам. Естественно, Алиенора, приходившаяся племянницей князю, отнюдь не портила этого букета. Ежедневные пиры и пышные празднества заставили крестоносцев быстро забыть о цели своего похода. Но его организатор, король Людовик, смотрел на дело иначе. Крайне возмущенный поведением Алиеноры и как государь, и как муж, Людовик вынужден был похитить собственную жену и ночью тайно увезти из Антиохии. Легкомыслие Алиеноры вводило в соблазн не только христиан: история упоминает о некоем молодом турке, ради которого любвеобильная королева собиралась оставить мужа.

 

Так или иначе, но Людовик не смог забыть своего позора и по возвращении во Францию развелся с Алиенорой, хотя и понимал, что это приведет к тяжелым политическим последствиям. Действительно, в результате этого шага обширное герцогство Аквитанское ушло из его рук и досталось его сопернику, английскому королю Генриху II, за которого вскоре и вышла Алиенора. И это стало для Франции самым плачевным результатом Крестового похода. Что же касается Востока, то там европейским красоткам долго порезвиться не удалось. После падения Иерусалима (1187), вновь попавшего в руки мусульман, те из них, кто не погиб во время резни, угодили в гаремы. Характерно, что в следующий, Третий поход милые дамы уже не отправились. Но имидж и линия поведения запомнились и рикошетом отдались на Западе, где юридическое положение женщины сильно изменилось: получив право управлять владениями мужа и принимать ленную присягу, она впервые громко заявила о себе и вышла из векового мрака затворничества.

Крестовые походы в не меньшей мере отразились и на менталитете мужчин, внеся в рыцарскую идею значительные коррективы. Знакомство с Византией и мусульманскими странами впервые открыло рыцарю глаза на необъятный мир, во многом несхожий с тем, в котором он жил. Еще ощутимые следы эстетики античности смешались здесь с роскошью восточной фантазии, с чувственностью и изнеженностью нравов мусульман. Дикой и узкой должна была показаться европейскому феодалу его прежняя уединенная жизнь в замке. Под ярким южным небом, среди сказочной природы, где наряду с опасностью рыцарь находил небывало богатую добычу, вероятно, впервые в жизни в душу его запала страсть к наслаждениям. Но страсть эта тут же натолкнулась на непреодолимое препятствие: запреты католической церкви. Церковь еще задолго до того, как рыцарь познал новый мир, наложила вето на все его сексуальные инстинкты и чувственные радости, направив дух рыцаря исключительно к Богу и Вере. Произошло столкновение двух этих устремлений, давшее как бы частичный и временный синтез; его подсказал и направил культ Девы Марии, как раз в это время пришедший из Византии. Поклонение Богородице, идеальной женщине, не могло не увлечь рыцаря — в этом западная церковь не ошиблась. И все же это выглядело слишком абстрактно. Идеал небесный требовал подкрепления живым образом, а живой имелся тут же, под боком. Два противоположных стремления, переплетаясь в душе рыцаря и не находя естественного выхода именно в силу своей противоположности, разрешились компромиссом, на первый взгляд совершенно искусственным и нелепым, породив вычурный культ той, которой рыцарь еще так недавно пренебрегал, — культ женщины.

 

Нельзя не согласиться с исследователями, считающими культ дамы во многом калькой вассальных отношений феодального общества, перенесенной на отношения полов. И здесь немалую роль сыграли средневековые певцы и поэты, прежде всего провансальские трубадуры. Именно они в деталях разработали целую систему нового культа и определили в нем ряд ступеней. На первой из них стоит робкий рыцарь, который не смеет открыться возлюбленной; если, ободренный дамой, он решается на признание, то поднимается ступенью выше и становится «молящим»; как только дама допускает его к «служению», он оказывается «услышанным»; и, наконец, взобравшись на верхнюю ступень, превращается в «вассала». Происходит обряд, повторяющий феодальный оммаж: «вассал» преклоняет колено перед «сеньором», вкладывает свои руки в руки дамы, и та дает ему поцелуй и кольцо, как символ соединения душ. Отныне рыцарь будет носить цвета дамы и символ, какой она ему пожалует. Это может быть пояс, шарф, чулок, перчатка — любой предмет ее туалета. Рыцарь укрепляет дар любви на шлеме, щите или копье, и чем больше рубили этот символ в битве, тем сильнее радовалась дама.

 

Избалованные дамы не всегда соблюдали границы, иной раз требуя от своих поклонников невозможного. Так, славный рыцарь и поэт Ульрих фон Лихтенштейн на свою беду поклонялся весьма сварливой и несговорчивой даме. Еще в бытность свою пажом он с восторгом пил воду, в которой она мылась, но это рождало лишь ее презрение. Однажды дама заметила, что у рыцаря слишком выдается верхняя губа. Лихтенштейн немедленно урезал губу, чем вызвал отвращение привередницы. Другой раз, узнав, что он поранил палец, дама стала смеяться над незначительностью травмы. Ульрих тут же отрубил палец и презентовал его даме в изящном ларце. Но и этим он не задобрил непреклонную… Миннезингер Тангейзер, увековеченный Вагнером, с горечью иронизирует над женским безрассудством и упрямством: «… красавице я должен принести то саламандру, то Рону течь заставить к Нюрнбергу, а Дунай — чрез Рейн пребросить. Едва скажу я «да», как «нет» она мне произносит… Одна надежда все ж осталась у меня: если гора растает словно снег, она ответит на мою любовь; коль принесу из Индии чудесное ей древо, исполнит мне она мое желание… Нужны ей и Святой Грааль, что охраняет Персифаль, и яблоко, Парисом данное Венере… О горе мне, как буду я ей ненавистен, коль не достану вмиг ковчег великий Ноя...»

Подобная придирчивость дамы вызывала порой осуждение современников. В различных трактатах и поэмах об этом говорится с одинаковым неодобрением. Современник Кретьена де Труа, Андрей Капел- ланус, автор «Искусства куртуазной любви», утверждал, что власть дамы над мужчиной — власть иллюзорная, поскольку властью этой женщину наделил сам мужчина, который и вправе отнять эту власть при злоупотреблении. Другой автор, Жоффруа де Шарни, шамбеллан Карла V, составивший целый трактат о рыцарстве, глубоко возмущен теми формами, в коих проявлялась куртуазная любовь, и напоминает рыцарю, что вместо угождения нелепым прихотям дамы следовало бы больше думать о Боге и церкви. Тезис это, разумеется, подхватила сама церковь, и знаменитый схоласт Жан Жерсон выпустил специальный труд, осуждавший «богопротивное кривлянье».

 

Однако прекрасных дам все это смутить не могло. Подобно своим поклонникам-рыцарям, организующим ордена, они также стали объединяться. Типичной формой таких объединений явились «суды любви», собиравшиеся в Провансе и Северной Италии между XII и XTV веками. Эти собрания женщин произносили свои решения по всем вопросам, касающимся дел сердечных, и самые могущественные сеньоры подчинялись их вердиктам. Обычно сессии суда тянулись по многу дней и проходили либо публично, либо, если казус выглядел слишком деликатным, при закрытых дверях. Известны некоторые имена дам, председательствовавших в этих трибуналах; в числе их уже знакомая нам Алиенора Аквитанская, Сибилла Анжу, графиня Фландрская, графиня Ди, имевшая прозвище «французской Сафо», Лаура или Лауретта де Сад, увековеченная Петраркой, избравшим ее своею дамой. «Суд любви» пытались устраивать и мужчины, но они оказались менее удачливыми арбитрами по делам сердечным, и затея их бесславно провалилась.

Так что же все-таки представлял из себя этот уникальный «культ дамы»? Была ли это обычная телесная любовь, щедро приправленная поэтическим гарниром, или тонкая духовная игра, не имевшая отношения к плоти, но в чем-то родственная философскосхоластической игре средневековых мыслителей? Этот вопрос издавна занимает специальную литературу, и в былые времена в ней преобладал второй вариант ответа, в настоящее же время явно побеждает первый. Не отрицая его аргументов и доказательств — кто возьмется отрицать, что рыцари мало верили в супружескую любовь, а победа над дамой могла обернуться рогами на лбу незадачливого мужа? — тем не менее выскажемся все же за видимый перевес игрового варианта в жизни той эпохи. Ибо игра свойственна Средневековью по самой его сущности, она обнаруживается во всем: и в отношениях между различными социальными группами, и в религии, и в образе жизни феодала, и в его забавах, и в феодальной войне. Один историк очень остроумно заметил, что в те времена война представлялась чем- то средним между дуэлью и игрой в шахматы. Подобной игрой был и рыцарский кодекс, и рыцарская идея с ее культом дамы, и рыцарский турнир, подробно описанный М. Пастуро, столь тесно связанный и с рыцарским кодексом, и с культом дамы, и с феодальной войной.

 

На этом самое время остановиться. О рыцарях мы сказали все, что хотели и собирались сказать. А относительно других слоев населения в ту далекую эпоху, в особенности относительно крестьянства, нельзя не согласиться с утверждением автора, что источники здесь скудны, и вряд ли можно добавить что-либо существенное к изложенному в книге. В этой связи нельзя не вспомнить, как удачно наш русский медиевист А. Гуревич назвал эти слои «безмолвствующим большинством». Придавленные феодальным гнетом, в подавляющем большинстве неграмотные, все эти сервы и вилланы, действительно, до XIV века в основном «молчали» с тем, правда, чтобы в этом и последующих веках «заговорить» с феодалами совсем другим языком — языком «жакерий»…

Но это уже дело будущих книг М. Пастуро и других медиевистов. Предлагаемая же ныне книга, удачно заполняющая одну из лакун «повседневной жизни» Средневековья, несомненно будет с интересом и благодарностью прочитана каждым, кто любит подобные темы».

 

А. П. Левандовский

 

drive.google.com/file/d/0B5mTd6UegpfldDVVMEV3aEF3dUE/view?usp=sharing

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль