Дед Мороз есть

Варенька медленно шла по заснеженной аллее парка, Вареньке только что исполнилось пять лет, она наслаждалась сказочным видом заиндевелых лип, смеялась над глупыми прохожими, кутающимися в куцые воротники дешёвых шуб и пальто, подбрасывала снег своими в меру упитанными (из-за комбинезона) ножками и с интересом смотрела, как он падает обратно на землю – в общем, девочка радовалась жизни… Разве что не пела, но ей, чёрт возьми, было всего пять лет!

Варя нашла скамейку, где-то откопала длинную палочку, села на скамеечку и стала рисовать палочкой на снегу. Ей было хорошо. Медленно на плечи деревьев спускался вечер, он наливался чернотой, как бокал наливается терпким, густым, словно кровь, вином… Люди проходили мимо, а девочка рисовала палочкой на снегу. И всё было как всегда, всё казалось нормальным, кроме того, что вечером в парке маленькая девочка рисовала улыбающееся лицо на снегу… одна.

Медленно, словно по чьему-то велению, зажглись фонари, а девочке было всё равно – она улыбалась рожице на снегу и что-то бормотала себе под нос. Некто, больше всего напоминающий героя третьесортной пародии на Джеймса Бонда (немного помятый кожаный плащ, надвинутая на глаза шляпа, нервные, вечно двигающиеся руки в чёрных кожаных перчатках) опустился на скамейку рядом с девчушкой.

— Ты не потерялась? – низкий, немного странный голос.

— Нет, — Варя, улыбнувшись, со столь свойственной детям непосредственностью заглянула в лицо незнакомцу, — А мне нельзя с незнакомыми разговаривать – мама ругаться будет.

— Понимаю… Понимаю, но я не незнакомый, — незнакомец не отвёл взгляд, улыбнулся и даже позволил себе легонько щёлкнуть Варю по носу.

— Да? А кто же ты? Смотри, какая красява…

— И правда, красява… А я – Дед Мороз. Слышала, наверное, про такого….

— Ага! – Варя энергично тряхнула головкой в прекрасной чисто-чисто белой шапочке с забавным помпончиком, — Только ты на него совсем не похож.

— Совсем? – разочарованно протянул незнакомец.

— Совсем, — не менее разочарованно подтвердила девочка.

— А так?

Мужчина щёлкнул пальцами, и через мгновение перед девочкой сидел старик с уютным, мягким, нежным брюшком, густой, пахнущей зимой бородой, в нелепом красном колпаке и плаще, цвета спелой артериальной крови. На снегу возле скамейки неожиданно появился огромный, перевязанный голубой атласной лентой мешок. Варенька захлопала в ладоши, радостно засмеялась и закивала головой…

— Вот… Только таким меня и представляете… А я ведь совсем не такой. Совсем…

— Мне ты всяким нравишься!

— Правда? Я очень рад. А ты знаешь сколько времени?

— Нет.

— И правильно. Деткам не надо знать который час… Их час всё равно бесконечно далёк… Но где твоя мама?

— Мама? – задумалась, встревоженно — Не знаю. А где я?

— Ты? В парке. Красяву рисуешь. Холодно, наверное.

— Нет, дедушка, совсем не холодно. А ты можешь проводить меня домой?

— Могу.

— А ты придёшь к нам? Я тебе специально ёлочку приготовлю…

— В духовке что ли?

— ???

— Извини. Конечно, приду. А что ты хочешь?

— Я? Не знаю. Может быть, даже ничего.

— Как это, маленькая девочка, и ничего не хочет… Так не может быть!

— Может. Я не хочу ничего. Я хочу, чтобы папа с мамой поверили в тебя. Ты сможешь это сделать? – заглядывает в глаза, чуть не плачет…

— Вообще-то, это не по правилам…

— Значит, не можешь… (отворачивается, надувает губки, искоса смотрит на Деда Мороза)

— Я же не сказал, что не могу, я сказал, что это не по правилам…

— УРА!!! УРА! УРА!

— Может мы всё-таки пойдём, — протягивает Варе руку. Она с готовностью хватается за протянутую ладонь, они уходят, она без остановки щебечет что-то, изредка поглядывая снизу вверх на незнакомца с гордостью и чувством выполненного долга… А в декабрьское небо продолжает улыбаться нарисованная Варей на снегу Красява…

— Всё. Дальше мне нельзя. Иди вперед, не ошибешься.

— А почему?

— Слишком много вопросов. Понимаешь, туда мне нельзя – они в меня не верят.

— Кто?

— Взрослые.

— Но я-то в тебя верю!

— Ты веришь, а они – нет. Они испугаются.

— Тебя? – смеётся. — Какой ты всё-таки смешной. Чего тебя бояться? Ты ведь добрый.

— Добрый, но они этого не знают, или не хотят знать… Иди, в общем, хватит мне душу бередить! Я приду. Обязательно приду.

— Ну ладно, — уходит. Как будто что-то вспомнив, оборачивается. – А ты не забудешь?

— Про что?

— Привет! А наш уговор?

— А… Не забуду. Иди. Поздно уже…

Из тёмного провала парковых ворот неожиданно появилась девочка. Словно из ниоткуда. Ангел, сотканный из снега и тонких серебристых нитей лунного света. И сразу же началось действо: всё вокруг зашевелилось, задвигалось, ожило, как будто появление этого маленького беспомощного существа было третьим звонком, который приглашает утомившихся долгой паузой зрителей обратно в мир обманчиво-заманчивых масок, дурманящей рассудок музыки, ласковых шептаний на заднем ряду и всего того, что, собственно говоря, и составляет театр.

Заурчал, словно дикий зверь, мотор машины. К девочке подбежала женщина средних лет, забавно упала перед ней на колени, начала гладить, ощупывать её лицо, словно слепой, пытающийся прочесть нечто одному ему известное в книге чистых (на первый взгляд) страниц… Периодически женщина прижимала ребёнка к себе и горячо шептала что-то ей на ушко. Слёзы мгновенно застывали на холоде и на снег падали осколки льда, а может быть, сердца…

Наконец, не без помощи юного создания, женщина поднялась с земли и уверенным шагом добралась до машины. За рулём сидел приятного вида молодой человек. Если бы он прошёл мимо вас по улице, вы, скорее всего, даже не заметили бы… Если бы он напал на вас в тёмном или даже освещённом лампами дневного света переулке, вы бы не запомнили его лица – оно было абсолютно обычным, типичный среднестатистический мужчина, выглядящий, может быть, чуть моложе своих лет… Он предусмотрительно открыл дверь автомобиля, и Варя (а это была именно она) проворно прошмыгнула вглубь салона, за ней с усталым вздохом на сиденье рядом с мужчиной опустилась её мать.

— Борь, домой.

— У тебя тушь…

— Знаю. Выгляжу, конечно, не очень. Но меня можно понять, да, Варька?

— Угу, — мрачно кивнула девочка.

— Боря, хватит стоять! Поехали.

— Да еду уже, еду…

Двигатель завёлся с полоборота, слегка улыбнувшись, Боря плавно вывел машину на трассу…

— Ну что, Красява… Поднимайся. Домой пойдём.

— Деда, а мне и здесь ничего… Снежок. Тёплый такой, белый… Мне нравится. Ты же очень редко меня гулять водишь.

— А зачем тебе гулять много? Красява должна висеть себе на стенке и…

— Ну вот, опять свою шарманку завёл… Красява — то, Красява — сё… Я уже не знаю, сколько лет Красява, а на снегу последний раз лет сто назад лежала…. – нарисованная улыбка выгнулась обиженной дугой, надулись щёчки, а глазки сузились до щёлочек.

— Ну и лежи здесь сколько душе угодно, а я ухожу. Домой надо. Да и Новый Год скоро… Кто только этот треклятый праздник придумал?!

— Как Новый Год? А ты меня даже не предупредил? Ах ты, старый пень! Живо рисуй мне ноги! Идём отсюда.

— Так-то… — уже известный нам герой склонился над детским рисунком и пальцем нарисовал одну длинную палочку и четыре коротеньких, от неё отходящих.

Через минуту новоиспечённая Красява гордо вышагивала на своих тоненьких ножках по аллее парка, крепко сжимая руку Деда Мороза.

Борис остановил машину прямо напротив подъезда. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова. Наташка очень сильно изменилась. Стала совсем другой после Варькиного рождения. Нет, Варьку он любил – дочь всё-таки, но что-то постоянно мешало, что-то грызло его изнутри, может быть, ревность, как бы дико это не звучало. Боря был хорошим отцом, играл со своей дочуркой, часто поднимал её выше неба и радостно вслушивался в звонкий детский смех, но глубоко внутри себя, боясь в этом признаться, мучаясь, терзаясь, он боролся с желанием разжать руки. Варя отобрала у него Натку. Взяла и украла. И маленький мальчик Боря снова остался один на один со своими страхами, комплексами, одиночеством. А холода одиночества он боялся больше всего: его отец умер в одиночестве… Когда вскрыли квартиру, соседку по площадке увезли на скорой – не выдержала запаха…

Боря покинул машину первым и, как всегда, галантно открыл дверь Наташе. Не удостоив мужа и взглядом, она молча помогла выбраться Варе и быстрой, решительной поступью направилась к дому. Борис остался у машины, растерянно провожая взглядом уменьшающиеся фигурки жены и дочери. Очнулся он, только когда хлопнула яростным пушечным выстрелом подъездная дверь. Закрыв машину, проверив сигнализацию, мужчина тяжёлой походкой пересёк двор и вошёл в подъезд.

 Ну не цепляйся ты так – люди же смотрят!

 Сам виноват. Кто мне одежду не нарисовал? Да и вообще: на что тут смотреть-то? Четыре палки, на которых лицо улыбающееся висит.

 Вот именно на него и смотрят.

 Пусть смотрят. Тебе-то что?

 Не цепляйся, говорю. А-то кормить не буду.

 Ну и не корми! Выкручусь как-нибудь.

 Выкрутится она! Ладно уж, почти пришли.

Мужчина в плаще и плотно надвинутой на лоб шляпе просто исчез. Исчез, как будто и не было. Шёл, шёл, с куклой какой-то странной разговаривал и пропал. Прохожие если и заметили что, тут же об этом забыли – дел по горло.

А Варенька сидела в своей комнатке. Уютной, как сафьяновая шкатулочка, обитая изнутри тёплым бархатом. Сидела и смотрела в разукрашенное ночным художником окно. Она просто смотрела в окно, на мерно ложащийся на плечи деревьев и дорог снег, чувствовала его мягкость и улыбалась, сама не зная, чему.

Варя вспоминала своего странного знакомого и Красяву, которую нарисовала палкой на снегу в парке… Варя поняла, что значит вечер… Она пробовала это слово на вкус раскладывала на звуки, слоги, вырисовывала на сонном стекле… А за стеной ругались родители. Они всегда ругались. Ругался отец, а мать чаще всего молчала. Его слова были яростным огнём, плетью, что обжигает белоснежное тело, но, как океанские волны не могут покорить холодный камень утеса, так и речи его разбивались об абсолютное безразличие матери. Если она и отвечала отцу, это напоминало впрыскивание в податливые вены гибельно-сладкого яда. Чаще всего он сдавался. Уходил на кухню, громко хлопнув дверью, и пил в одиночестве, а потом спал на кушетке в зале, небрежно укрывшись собственным пиджаком. Варя привыкла. Да, ей было всего пять, но это не имело значения. Она привыкла, она научилась жить по их правилам, научилась ценить одиночество и продолжала любить их обоих. Ради их счастья Варя была готова на всё.

Медленно приближался Новый год. Оставалось всего несколько дней для того, чтобы купить подарки, украсить дом, наготовить массу вкусностей к праздничному столу. Дома у Вари царила весёлая, предпраздничная суета. Даже родители на очень короткое время забыли о своих ссорах, и можно было с лёгкостью поверить, что они – самая дружная семья на свете.

Варя была счастлива. Счастлива, как никогда. В садике были каникулы, и девочку невозможно было затащить с улицы в тесноту и тепло квартиры. Она каталась с самых крутых горок (на санках и просто так), гуляла в парке, с шумной ватагой мальчишек играла в крепость и всегда побеждала. Раскрасневшаяся Варя возвращалась домой поздно вечером, когда тревожным светом загорались окна соседних домов, и сразу, не раздеваясь, шлёпала на кухню за огромной кружкой обжигающе горячего чая с пряником. Нет, она не забыла о своём уговоре с незнакомцем, она ждала. С нетерпением и надеждой ждала тридцать первое декабря.

 Почему ты не пишешь письмо Деду Морозу? – спросила Наташа дочь за день до Нового Года, — Смотри – он тебе ничего не подарит. Потому что не будет знать, что дарить.

 А мне незачем ему писать – я его видела.

 Где видела? – с лёгкой тревогой в голосе спросила женщина.

 В парке, — с истинно-детской наивностью ответила Варя.

 И как выглядел этот, — Наташа замялась и долго пыталась подобрать слова, — Дед Мороз?

 Никак не выглядел. Обычный дядя. В шляпе и очках. Мне он сказал, что он Дед Мороз. И это так.

 Ну, конечно, конечно, дорогая. Скажи, — щёки Наташи вновь залил стыдливый румянец, — а этот дядя только разговаривал с тобой?

 Нет. Он вывел меня из парка. А ещё ему понравилась моя Красява.

 Какая ещё Красява?! – не на шутку испугалась Наташа.

 Моя. Какая же ещё?

 Варенька, объясни маме, что такое «кра…»… Как ты сказала?

 Красява.

 Вот-вот. Так, что это такое?

 То, что я рисовала на снегу. Она улыбалась. Ему понравилось. А ещё дядя Дед Мороз сказал, что дальше ему нельзя, что вы его испугаетесь, потому что не поверите, что он Дед Мороз. Смешной, правда?

 Правда, — с трудом выдавила из себя Наташа.

 Так мне писать письмо Деду Морозу?

 Нет-нет, можешь не писать… — Наташа попыталась придать своему голосу оттенок добродушия, благосклонности, но ей это плохо удалось.

 Я что-то сделала не так, мамочка? Хочешь, я напишу письмо Деду Морозу? Даже целых два. Хочешь?

 Нет, правда, не надо. Дед Мороз – волшебник. А любой волшебник умеет читать мысли. Он уже знает, что ты хочешь.

 Правда?

 Правда.

 Мам, а ты веришь в Деда Мороза?

Наташа медлила с ответом. На несколько мгновений маска зрелой женщины спала и в просвете мы увидели маленькую девочку с русыми косами и светло-голубыми глазами.

 Конечно, верю, зайчонок, но к таким, как я он больше не приходит. Подарков на всех не хватает, — лицо маленькой девочки снова накрывает маска матери, взрослой, умудрённой опытом женщины, и складка меж бровей, отчего лицо всегда немножко более строгое, чем на самом деле, занимает своё законное место, — Спи, моё золотце, завтра будет новый день.

Красява буднично поглощала обычную земную пищу (банальные макароны с сыром) за добротным самодельным столом, мирно доживающим свой век в стандартной двухкомнатной «хрущёвке» на Фурмана.

Именно так выглядело жилище Деда Мороза. Всё как у людей. Даже где-то за пределами кухни монотонно бурчал телевизор. Дед Мороз сидел напротив Красявы и следил за тающими под потолком кольцами едкого дыма. Дед Мороз предпочитал «Беломор». Он оставался верен этой марке всегда. Нравился ему этот ни с чем не сравнимый, терпкий, пробивающий насквозь вкус табака. Трёхдневная щетина украшала лицо мужчины, остекленевшие, почти неживые глаза не могли сфокусироваться ни на одной точке пространства, прямо перед ним стояла початая бутылка водки, и иногда Дед Мороз прикладывался к ней, не утруждая себя ни переливанием огненной жидкости в другую ёмкость, ни элементарным закусыванием выпитого. Красява смотрела на всё это безучастно и продолжала есть. Она давно привыкла, что под Новый Год Дед часто впадает в депрессию. Он безбожно устал. В конце концов, сколько можно?! Один полусумасшедший старик раз в год вынужден улыбаться миллионам детей, вынужден дарить им подарки, вынужден выслушивать их глупые желания, а самое главное, что некоей высшей силой он лишён права отказаться от возложенного бремени. Воистину – это настоящий Ад.

 Дед, хватит уже, — сказала Красява, медленно пережёвывая макароны, — Новый Год скоро. Ты не забыл…

 Забудешь тут! Когда напоминают всякие!

 Я про маленькую девочку.

 Какую ещё маленькую девочку?

 Варю. Ту, что сидела в парке. Одна.

 Допустим, помню, — с некоторой долей скепсиса промолвил Дед Мороз, — Что дальше?

 Ты помнишь, что ты ей обещал?

 Обещал… Обещал… Ты же знаешь, что это против правил.

 Знаю.

 И что предлагаешь?

 А ты от этих правил не устал?

 Думаешь, мне никогда в голову не приходила эта идея? Думаешь, я никогда не пытался?! – бьёт кулаком по столу так, что бутылка водки летит в одну сторону, тарелка Красявы в другую – и то и другое вдребезги, — Извини, я не хотел. Но я правда не вижу в этом смысла.

 Так не приходи.

 Не могу – я дал обещание.

Борис сидел в зале и спокойно читал свежую газету, когда в комнату неожиданно ворвалась Наташа, словно ураган, сметая всё на своём пути. При этом, она успевала ещё что-то кричать. Боря невозмутимо, с подлинным стоицизмом переворачивал страницы, как бывалый моряк, пережидающий шторм… Всё нормально – надолго её не хватит.

 Ты тут сидишь! Газету читаешь! Это всё из-за тебя! Тебе наплевать на нас! Всегда было плевать! Подонок! – звонкая пощёчина отрезвила Бориса – это уже было слишком!

 Какого дьявола тебе от меня надо?! Я приношу деньги в дом! Я люблю тебя и твою дочь! Практически все твои капризы выполняются по первому слову! Это не мне плевать на вас – это тебе плевать на меня!

 А чья была идея – выбраться на природу, покататься на лыжах… Покатались! Покатались! А я сразу заметила, что с нашей девочкой что-то не то.

 Что с Варей? – озабоченно спросил Борис.

 То. Твою дочь изнасиловали, пока ты хлопал ушами.

 Кто?.. Когда?.. – только и смог выдавить из себя Боря. Страшная новость ударила, как обухом по голове, ноги подкосились, и он, неловко цепляясь за воздух, грузно упал на пол, заодно смахнув всё, что было на журнальном столике. На звон разбитого стекла (ёлочка, обвешанная стеклярусными гирляндами, забавными игрушками и новогодними шарами превратилась в кучу бесполезного хлама) прибежала Варя.

Заспанная девочка плакала. Она размазывала кулачком слёзы по лицу и кричала: «Мама, папа, пожалуйста, не ругайтесь. Я буду всегда-всегда хорошей девочкой, буду вас слушаться, даже буду убирать за собой игрушки! Только не надо ругаться». Наташа презрительно посмотрела на Бориса, бросила ему сухое: «Потом договорим» и увела Варю из комнаты, успокаивая, поглаживая девчушку по голове.

Боря опять остался один. Он с трудом поднялся с пола, плюхнулся на диван, попытался продолжить чтение, но буквы кружились у него перед глазами, никак не желая складываться в осмысленные фразы. Только одна мысль билась в голове: «Мою девочку кто-то… Мою девочку… Мою… Убить… Убить…» «Убить!» — произнёс Борис вслух и стало ощутимо легче.

«Милый Дед Мороз, вспомни наш уговор. Сделай так, чтобы мои родители в тебя поверили, сделай так, чтобы они были счастливы, а больше мне ничего и не нужно.

Сделай так, чтобы они улыбались» — с этой полумолитвой, полузаклинанием Варя уснула. Ей снились тягучие молочные реки, старые дома с марципановыми крышами, осторожные, но крайне любопытные звери с умными острыми мордашками и бездонно чёрными миндалевидными глазами.

Девочка смеялась, кружилась в танце с опадающей листвой, осыпала себя голубоватым серебром снега, зарывалась о горло в обжигающий песок пустынь – она была счастлива. Неожиданно Варе показалось, что она здесь не одна, что её стало много. Она посмотрела вправо от себя, затем влево и… увидела целый полк Варь. Их было великое множество и все они смеялись, галдели, болтали друг с другом, придумывали свои собственные игры, для которых ещё не догадались придумать правила, а настоящая Варя тем временем наблюдала за игрой собственных отражений в ломких гранях додекаэдра… Странное ощущение не покидало девочку – она была везде, она чувствовала, что составляет собой этот мир, что одно её неловкое движение может его разрушить… Осознание себя Богом стало страшным испытанием для девочки. Не выдержав бремени ответственности, она чихнула и выпустила додекаэдр из рук – он с треском разлетелся на маленькие кусочки и Варя проснулась.

За стеной снова о чём-то спорили родители. Чтобы не разбудить её, они переговаривались шёпотом, наивно полагая, что громкость разговора является определяющим фактором незыблемого покоя ребёнка. Ребёнок, в свою очередь, босыми ногами шлёпая по полу, вышел в коридор и медленно пошёл на звук.

 Откуда ты знаешь, что её изнасиловали?

 Она сама мне рассказала.

 Мало ли что дети рассказать могут.

 Ты мне не веришь?!

 Успокойся, я просто стараюсь сохранять рассудок.

 Твой рассудок здесь ничем не поможет. Твою дочь изнасиловали. ИЗ! НА! СИ! ЛО! ВА! ЛИ! А ты сидишь тут и корчишь из себя мудреца. Мистер Невозмутимость! Тряпка ты и ничего больше! А если бы на месте дочери оказалась я, ты бы тоже так сидел и размышлял?

 А что мне прикажешь делать? Я не волшебник! Я ничего не знаю…

 Именно, ты ничего не знаешь ни о Варе, ни обо мне!

 Опять ты за своё! Сколько можно?! Давай спокойно обсудим нашу проблему.

 Нашу проблему? Значит то, что случилось с нашей дочерью для тебя просто «проблема»? Мне становится страшно. Страшно, что когда-то я позволила себе в тебя влюбиться!

 А мне изрядно надоел твой тон. Истеричка!

 Хам! Пошёл вон из спальни!

 Ну и уйду. После Нового Года подаю на развод.

 Вот-вот – убегай в кусты. Скатертью дорога! Я сама вытащу Варю, я её воспитаю. И без твоих идиотских советов. Проваливай!

Варя не понимала многих слов, но главное она уловила – развод. Это значит, что папа уйдёт из семьи. Соберёт чемодан и уйдёт, а мама будет плакать ночами в подушку и срываться на дочери за любую (самую маленькую) провинность. Нет, этого нельзя допустить. Ни в коем случае.

«Ни в коем случае», — бормотала Варя, осторожно возвращаясь в постель, где-то за её спиной хлопнула, закрываясь, дверь кухни, там завозился отец, забулькала какая-то жидкость, но Варя уже с головой окунулась в свой маленький мир, где причудливая игра отражений на гранях додекаэдра заставляет забыть обо всех земных проблемах.

Наступало 31 декабря. Последний день уходящего года.

Впервые в жизни Варе не хотелось просыпаться утром, не хотелось открывать глаза, не хотелось вставать — во сне можно было верить в то, что её семья счастлива, что папа никогда не бросит маму, а Варя будет любить обоих, и ей не придётся выбирать, с кем жить. По ту сторону сна было всё замечательно, а по эту высилось до небес страшное слово – «развод» и не могла маленькая девочка ничего с этим словом поделать. Варя даже заплакала. Слеза скатилась по щеке и впиталась в мягкую ткань подушки, оставив влажную кляксу на наволочке. Утреннее Солнце щедро вбросило волшебное золото в комнату и преобразило мир. Нежный свет согрел лицо девочки и заставил открыть глаза. Девочка встала и, утирая слёзы, пошла по следам света – к окну, а за окном разыгрывалась настоящая сказка – серебрящийся под светом зимней звезды снег волнами бился в борт дома-корабля, деревья, занесённые по самую шапку, казались не то сказочными животными, не то причудливо изогнутыми домами с изразцовыми окнами… Сугробы напоминали острова и между островами сновали отважные искатели приключений, пираты – мальчишки с неподдельным азартом, играющие в снежки… Но это было за окном. Увы, только за… Это было, словно открытка от давно забытых друзей, отдыхающих где-нибудь на Мальдивах…

Девочка плотно сжала губы и прижалась лбом к холоду стекла. В таком положении её и застала Наташа, решившая первой поздравить дочь с Новым Годом.

 Варя, что с тобой, что-то случилось?

 Мам, папа от нас уходит? – два колодца отчаяния открылись Наташе на, словно подёрнутом рябью, лице дочери.

 Нет-нет, с чего ты взяла?

 Я всё слышала вчера. Вчера ночью. Когда вы ругались. Мама! Не надо! Пусть он останется! Пусть останется!

 Ну конечно, он останется. Что за глупости лезут в твою милую головку с утра? Иди ко мне. Иди. Успокойся. Сегодня праздник. Сегодня волшебный день, когда исполняются все желания.

 Все-все?

 Все-все.

 А я уже загадала.

 Вот и молодец. Идём завтракать?

 Так ты сегодня пойдёшь к Варе? – озабоченно спросила Красява.

 Пойду, — отрубил Дед Мороз.

 Но ты же знаешь, что они всё равно тебе не поверят.

 Они – нет, но девочка – да. И потом, я никогда не бросаю обещаний на ветер.

 В этот раз бросил.

 Почему?

 Потому что ты обещал не прийти, а заставить её родителей в тебя поверить. Немного разные вещи, не думаешь?

 Я приду около полуночи. И разрешу им увидеть себя.

 Спятил?! Это же строго воспрещено. К тому же, девочка к этому времени уже будет спать.

 Н-да, задачка… Тогда я приду к ним на ужин, представлюсь соседом и уже там покажу всё, на что способен. Так я и докажу, что я есть. Что я не досужий вымысел, не сладкая сказочка для послушных детей и, может быть, хотя бы так я избавлюсь от своего проклятия.

День пролетел для Вари незаметно. Она помогала отцу выбрать ёлку на ёлочном базаре, потом вместе с мамой приводила в порядок квартиру, до блеска натирала паркет, расставляла керамические фигурки слонов на полке серванта, украшала ёлку вместе с родителями и даже лично, при помощи папы, который поднял её на своих сильных и надёжных руках, водрузила на верхушку ели позолоченную звезду. Варя уже забыла о своём утреннем плохом настроении – детям вообще свойственно забывать обиды. Это качество, к сожалению, теряется с возрастом.

В час, когда по-зимнему ранняя тьма окутала город чернильным покрывалом и маяками зажглись уличные фонари, а снег стал ослепительно белым, раздался звонок. Нервный, протяжный. Звонили в дверь. Кто-то из гостей решил прийти пораньше и поздравить хозяев с Новым Годом. Наташа пошла открывать.

За дверью стоял незнакомый мужчина с коробкой в подарочной обёртке. Мужчина был средних лет, аккуратно подстрижен, гладко выбрит, одет был, правда, слегка не по погоде – в помятый, явно знавший лучшие годы, плащ светло-бежевого цвета, брюки в тон, тонкие кожаные туфли. Ансамбль венчала фетровая шляпа цвета кофе с молоком с широкими полями, надвинутая почти до самых глаз.

 Добрый вечер, — низким, глубоким голосом произнёс незнакомец, — Я к Варе. Вашей дочери.

 К Варе? – удивлённо спросила Наташа.

 Да, к ней. Это я вывел её из парка.

 Вы?

 Я.

 Прочь из моего дома! Прочь! Убирайтесь вон! Чтобы я вас больше здесь не видела! Извращенец! Педофил! Как у тебя наглости хватило сюда являться?! Люди добрые! Что ж это такое делается?! Они детей наших насилуют, а потом к нам же с подарками приходят! Забирай свою коробку и катись отсюда!

 Но…

 Убирайся или милицию вызову!

 Хорошо, хорошо – уже ухожу, но подарок передайте…

Мужчина протянул Наташе коробку, та взяла её и со всей силы бросила в лестничный пролёт. Что-то звонко ударилось о бетонный пол первого этажа. На звуки ссоры стали выглядывать любопытные соседи. Незнакомцу не оставалось ничего иного, кроме как ретироваться.

С чувством выполненного долга Наташа вернулась домой.

 Кто это был? – спросил Борис.

 Вышел бы да посмотрел сам, — огрызнулась Наташа, — Никогда тебя не бывает рядом, когда нужен.

 Опять начинаешь? Может, хоть сегодня не будем ссориться?

 Кто из нас мужчина? Я или ты? Ты вообще способен на поступок?

 Что случилось?

 Только что я прогнала ту мразь, которая… — Наташа захлёбывается слезами, Борис прижимает её к себе, — Варька сегодня плакала с утра… Просто стояла у окна и плакала… А ты стоишь тут! Тряпка! Тряпка! Тряпка! – каждое слово Ната сопровождает ударом сжатого кулачка в грудь мужа.

 Что ты хочешь, чтобы я сделал? – Боря поднимает лицо жены за подбородок и смотрит ей в глаза.

 Найди его! Он ещё не успел далеко…

 Жди. Скоро приду.

«Видит Бог, я пытался. Прости, Варя. Я же предупреждал тебя, что это против правил». Дед Мороз медленно шёл по узкой улочке, сдавленной с двух сторон огромными телами домов. Свет в окнах сегодня будет гореть всю ночь. И всем будет наплевать, что происходит за пределами душных квартир.

Первый удар был неожиданным и потому особенно болезненным. Удар был нанесён сзади. Он почувствовал, что по затылку стекает что-то тёплое, во рту появился сладковатый металлический привкус. Потом уже не помнил ничего. Совсем ничего. Только удары, град ударов, нескончаемый град. И боль. Бесконечную, как и его проклятие…

 Мам, а куда ушёл папа?

 Куда? – нервно переспросила Наташа, — Не знаю, радость моя, не знаю… Но обещал скоро вернуться. Обещал вернуться… Обещал…

Отчаянный стук в дверь. Две женщины – маленькая и большая – одновременно бросились открывать. В коридор устало ввалился окровавленный Борис. Он грузно упал на стул.

 Я убил его. Довольна? – свинцовый взгляд Бори остановился на Наташе.

 Кого? – ошарашено спросили мать и дочь.

 Его. Того, кто вывел Варю из парка. Довольна?

 Ты… Что?..

 Я убил эту мразь. Ты просила поступок. Я совершил его. А теперь я устал, — он неуверенно поднялся со стула и ушёл в ванную. Вскоре послушался шум воды, а на блестящем паркете остались грязные кровавые следы…

 Что сделал папа?

 Ты слышала… Ох, Боря, Боря, что же ты наделал?

 Мама! Но он не мог убить его – это же был Дед Мороз! Дед Мороз!

 Брось, Варя! Деда Мороза нет!

 Нет, есть! Дед Мороз есть! Есть! Есть!

Варя, в чём была, выбежала из подъезда. Ветер рвал её тонкое платье, плевался в лицо ядовитыми иглами снега. Давно промокли детские колготы, но она всё равно бежала, бежала сквозь мглу. Она не знала, куда бежит, не знала зачем, но даже и не думала останавливаться. За ней по пятам бежала Наташа, что-то кричала, пыталась догнать, остановить, но силуэт маленькой девочки всё время растворялся в снежной пелене далеко впереди.

Они остановились почти одновременно, едва не споткнувшись о бесформенную груду, бывшую некогда человеческим телом. В изменчивом лунном свете девочка и её мама увидели окровавленный снег, сорванную ветром фетровую шляпу, распухшее, изуродованное лицо… Груда ещё дышала и даже пыталась встать… Ухватившись перебитой рукой за край скамейки, человек смог приподняться и остановил свой взгляд на Варе.

 Я же говорил… — человек закашлялся и сплюнул сквозь зубы сгусток чёрной крови, — Не… я… придумал… правила…

 Деда, — Варя бросилась к человеку, нежно провела тыльной стороной ладони по его лицу, прижалась к нему, — Не надо, не умирай, не умирай. Тебе нужно ещё стольких поздравить! Сегодня Новый Год!

 Всё нормально. Всё правда нормально. Я устал, Варя. Очень устал, но мне не дано выбора. Не дано. Прощай, Варя и помни – ты человек. Твоё счастье – в способности выбирать. Всё в твоих руках, Варенька, всё в твоих руках… Я… Тебе… Больше… Не… Нужен… И тебе, Наташа, я тоже не нужен. Прощайте…

 Деда! Деда! Деда!

 Пошли домой, Варя. Пошли домой. Здесь мы уже ничем не поможем…

Варя взяла маму за руку, и они тронулись в обратный путь. Девочка не оглядывалась, а если бы оглянулась, увидела бы только белую пелену, растворяющую в себе ночь, деревья, скамейки, избитого человека, окровавленный снег. Варя уходила, а за её спиной растворялось Детство. Варя становилась Варварой, чтобы чуть позже стать Варварой Борисовной и однажды снова вернуться к Варе… Дед Мороз есть, и имя ему – Детство.