Кстати, оказывается, я не читал вышевыставленный текст. Та даже смысла не уловил!!! Ржал немножко, недоумевал сильно… сочинял комментарий… Но смысла не уловил.
Я было пошел в текстах аффтара грамотность посмотреть… Где как. Ну, беты, может… Может, редакторы доподчёркивались.
Я просто не могу поверить, что такое реально может быть. Что Йуные Аффтары действительно реальны. Поэтому счёл данный текст троллингом. Мне так спокойнее думать.
Подчёркивают, гады, да? Они специально, мерзкий ворд и интеренет. Не любят троллей. Ничего в албанском не понимают…
А герои… ой, да их так легко придумать. В зеркало глядись и описывай, описывай… Только с плюсами. Про надоедливость Мэри и Марти Сью всё врут, их все-все любят! Вот, например, поищи статейку о МэриСьюшках, попроси кого-нибудь прочитать вслух, чего там понаписано, запоминай — об гриве волосьёв до пола, об супер-пупер способностях и прочем красивом.
Я немножко схитрил… Это не отдельное произведение. Этот стишок написан в повесть. Вот предыстория:
Оффтопик— Женечка… расскажи мне страшную красивую сказку с хорошим концом. Жизненную, как ты умеешь…
— Ну пойдём в кровать, расскажу…
Улегшись удобно, обнявшись крепко, приготовились оба к сказке, которые Жека был мастер сочинять-рассказывать, а Анька так любила слушать…
— Далеко-далеко, в иных временах и пространствах, было одно славное королевство. И стоял ровно посреди этого королевства замечательный уютный старый замок. И жила в замке прекрасная Королева. Правила она умно и справедливо, и под дланью её расцветало королевство, богатели подданные, мир, покой и счастье окутывали все королевство — от замка и до дальних границ.
Анька, полуприкрыв глазки, так ясно представляла себе всё то, о чем негромко говорил Жека, что замок и королевство вокруг спроецировались в центр спальни отчётливой голограммой.
Жека усмехнулся фантазии любимой и продолжил:
— И жили в замке подле Королевы, помогая ей править, великий Волшебник, отважный Рыцарь и забавный Шут.
Визуализированный Анькин замок раскрылся, как домик Барби со снятой стенкой, и отошёл на задний план, а на переднем возник тронный зал: со строгим троном, с королевой, высокой, гордой и хрупкой, восседающей на величественном троне, с тремя размытыми фигурками в пол-королевского роста: волшебник в белой мантии, рыцарь в сверкающих доспехах и шут в пёстрых одеждах.
— И всё было бы прекрасно… Но заметил однажды Шут, что неладно что-то в славном королевстве. Осмотрелся он вокруг, видит: не добрый Волшебник по левую руку от Королевы, а злой Колдун…
…Фигурка колдуна под Анькиным рассеянным взглядом выросла, медленно сменила цвет мантии с белого через серый и на угольно-чёрный; седая бородка потемнела, укоротилась, превращаясь в каштановую эспаньолку, милый нос картошкой перетёк в хищный крючок…
— Раскрыл Шут глаза пошире, и увидел, что злые чары окутывают и Королеву (фигурка королевы уменьшилась, платье сменило цвет с белоснежного на сине-серый с белым фартучком), и Рыцаря (металл лат потускнел и взялся ржавыми пятнами), и всё королевство (пейзаж вокруг замка померк, травка выгорела, леса пропали, речки пересохли, а солнышко зашло за тёмные тучки).
— …взял тогда Шут свою верную балалайку…
— Женька! — зашипела Анька, смеясь и сердясь одновременно, — Ну блин! Какая балалайка! Лютня же должна быть!
— Хорошо-хорошо, — тихонько засмеялся Жека, целуя Ангела в волосы. — Хочешь лютню — будет тебе лютня. Да что лютня — я ему китаррон выдам, если ты так хочешь.
Шут последовательно сменил балалайку на лютню, а лютню на китаррон. Не удержал огромный неуклюжий инструмент, уронил его с громким звоном и замер, обиженно глядя на рассказчика и слушательницу…
Маленький он был, красивый, худой и ярко-рыжий — удивительно похожий на Локи.
— Ань, что за фигня? — возмутился уже Жека. — Трикстеров в моей сказке вообще нету!
— Ой! Это не я, это он сам! — Аня мгновенно чуть увеличила шута, чуть состарила и перекрасила спутанный хайр с вплетёнными бубенчиками из апельсинового цвета в благородную бронзу.
Жека одобрительно хмыкнул, добавил в бронзу прозелени, а китаррон всё-таки уменьшил до лютни.
— Взял тогда Шут свою верную лютню и спел Королеве злую и горькую Песню о Правде.
Умной была Королева и справедливой. Но доброй не была — добрый правитель слаб. Рассердилась она на глупого Шута и его обидную песню и августейшим повелением объявила его врунишкой и злодеем. Но Шут любил Королеву более своей репутации. Да и какая репутация у Шута — смех один… Сочинил он к Песне ещё один куплет, да и спел его погромче, ибо был свято уверен, что обязанность каждого честного Шута — говорить своей Королеве Правду.
Осерчала Королева на Шута, и велела Колдуну лишить его голоса.
Молча сидел Шут на ступеньках у трона. Негромко наигрывал мелодию Песни на лютне — ибо любил Королеву более себя…
Разозлилась Королева на непослушного Шута и велела Рыцарю разбить лютню.
Тихо сидел Шут на нижней ступени. Только отстукивал пальцами ритм да потряхивал в такт бубенчиками в волосах — ибо любил Королеву более жизни…
Гнев и злость овладели тогда Королевой…
Анька глубоко вздохнула и притёрлась щекой поудобнее к груди Жеки. Он скосил глаза: Аня спала, как ангелочек, которым, по сути, и являлась.
Жека печально улыбнулся. Вовремя Анька уснула: хэппи-энда он пока не придумал, а плавно вытекающий из повествования сэд-энд её бы не устроил. Тоже закрыл глаза и спокойно уснул: как-то сказка закончится… Что-нибудь выдумается… Ведь не могут же красивые страшные сказки кончаться плахой или виселицей?..
— Ну пойдём в кровать, расскажу…
Улегшись удобно, обнявшись крепко, приготовились оба к сказке, которые Жека был мастер сочинять-рассказывать, а Анька так любила слушать…
— Далеко-далеко, в иных временах и пространствах, было одно славное королевство. И стоял ровно посреди этого королевства замечательный уютный старый замок. И жила в замке прекрасная Королева. Правила она умно и справедливо, и под дланью её расцветало королевство, богатели подданные, мир, покой и счастье окутывали все королевство — от замка и до дальних границ.
Анька, полуприкрыв глазки, так ясно представляла себе всё то, о чем негромко говорил Жека, что замок и королевство вокруг спроецировались в центр спальни отчётливой голограммой.
Жека усмехнулся фантазии любимой и продолжил:
— И жили в замке подле Королевы, помогая ей править, великий Волшебник, отважный Рыцарь и забавный Шут.
Визуализированный Анькин замок раскрылся, как домик Барби со снятой стенкой, и отошёл на задний план, а на переднем возник тронный зал: со строгим троном, с королевой, высокой, гордой и хрупкой, восседающей на величественном троне, с тремя размытыми фигурками в пол-королевского роста: волшебник в белой мантии, рыцарь в сверкающих доспехах и шут в пёстрых одеждах.
— И всё было бы прекрасно… Но заметил однажды Шут, что неладно что-то в славном королевстве. Осмотрелся он вокруг, видит: не добрый Волшебник по левую руку от Королевы, а злой Колдун…
…Фигурка колдуна под Анькиным рассеянным взглядом выросла, медленно сменила цвет мантии с белого через серый и на угольно-чёрный; седая бородка потемнела, укоротилась, превращаясь в каштановую эспаньолку, милый нос картошкой перетёк в хищный крючок…
— Раскрыл Шут глаза пошире, и увидел, что злые чары окутывают и Королеву (фигурка королевы уменьшилась, платье сменило цвет с белоснежного на сине-серый с белым фартучком), и Рыцаря (металл лат потускнел и взялся ржавыми пятнами), и всё королевство (пейзаж вокруг замка померк, травка выгорела, леса пропали, речки пересохли, а солнышко зашло за тёмные тучки).
— …взял тогда Шут свою верную балалайку…
— Женька! — зашипела Анька, смеясь и сердясь одновременно, — Ну блин! Какая балалайка! Лютня же должна быть!
— Хорошо-хорошо, — тихонько засмеялся Жека, целуя Ангела в волосы. — Хочешь лютню — будет тебе лютня. Да что лютня — я ему китаррон выдам, если ты так хочешь.
Шут последовательно сменил балалайку на лютню, а лютню на китаррон. Не удержал огромный неуклюжий инструмент, уронил его с громким звоном и замер, обиженно глядя на рассказчика и слушательницу…
Маленький он был, красивый, худой и ярко-рыжий — удивительно похожий на Локи.
— Ань, что за фигня? — возмутился уже Жека. — Трикстеров в моей сказке вообще нету!
— Ой! Это не я, это он сам! — Аня мгновенно чуть увеличила шута, чуть состарила и перекрасила спутанный хайр с вплетёнными бубенчиками из апельсинового цвета в благородную бронзу.
Жека одобрительно хмыкнул, добавил в бронзу прозелени, а китаррон всё-таки уменьшил до лютни.
— Взял тогда Шут свою верную лютню и спел Королеве злую и горькую Песню о Правде.
Умной была Королева и справедливой. Но доброй не была — добрый правитель слаб. Рассердилась она на глупого Шута и его обидную песню и августейшим повелением объявила его врунишкой и злодеем. Но Шут любил Королеву более своей репутации. Да и какая репутация у Шута — смех один… Сочинил он к Песне ещё один куплет, да и спел его погромче, ибо был свято уверен, что обязанность каждого честного Шута — говорить своей Королеве Правду.
Осерчала Королева на Шута, и велела Колдуну лишить его голоса.
Молча сидел Шут на ступеньках у трона. Негромко наигрывал мелодию Песни на лютне — ибо любил Королеву более себя…
Разозлилась Королева на непослушного Шута и велела Рыцарю разбить лютню.
Тихо сидел Шут на нижней ступени. Только отстукивал пальцами ритм да потряхивал в такт бубенчиками в волосах — ибо любил Королеву более жизни…
Гнев и злость овладели тогда Королевой…
Анька глубоко вздохнула и притёрлась щекой поудобнее к груди Жеки. Он скосил глаза: Аня спала, как ангелочек, которым, по сути, и являлась.
Жека печально улыбнулся. Вовремя Анька уснула: хэппи-энда он пока не придумал, а плавно вытекающий из повествования сэд-энд её бы не устроил. Тоже закрыл глаза и спокойно уснул: как-то сказка закончится… Что-нибудь выдумается… Ведь не могут же красивые страшные сказки кончаться плахой или виселицей?..
Ты надо мной навис, и будто
Мир перестал существовать.
Глаза в глаза, и я как в путах
Не в силах пары слов связать.
— Откройся мне, чуть-чуть пошире…
Я уговорам поддаюсь.
Текут минуты — три, четыре…
Еще немного — я сорвусь!
А ты, не замечая вроде,
Свой продолжаешь беспредел —
Во мне шуруешь, словно в гроте.
И жарко между наших тел.
Тревожат звуки, свет и запах,
И нарастающая боль.
Пытаясь объяснить на знаках,
Протяжный издаю я вой.
Ты отодвинулся немного,
Меня с укором осмотрел.
Я счел своим священным долгом
Сказать не то, чего хотел:
— Стоп. Подожди! Дай мне минутку,
Я волю соберу в кулак.
— Я понимаю, это трудно.
Терпи. Остался только шаг.
Я снова ощутил давленье,
Мне стало вдруг не по себе.
От поступательных движений
Тёк пот ручьями по спине.
— Давай, дыши, не бойся, ну же!
Осталось каплю потерпеть.
Мне надо быть немного глубже,
Ведь я зашел уже на треть.
Ты собран и сосредоточен,
А я почти в припадке бьюсь.
И жест твой выверен и точен:
— Не бойся, я не ошибусь.
И я смиряюсь, а то как же?
Я ж сам пришел к тебе. И вот
Ты отпустил меня и даже
Дал сполоснуть водою рот.
— Ну вот, канал запломбирован!
И ты держался молодцом.
Еще сеанс — и все готово,
Зуб целый и дела с концом!
Я шел домой, расправив плечи.
Я без сомнения герой!
Без страха я сказал: «До встречи,
любимый стоматолог мой!»