КошмарЯ долго брела по тёмному лесу, полному старых скрюченных буков, пока не увидела вдали просвет; тогда я побежала туда — но, как только выскочила из лесной темени навстречу серому свету дня, застыла как вкопанная.
Я стояла на краю круглого котлована — размером с маленький городок. Безжизненного, выжженного: будто что-то взорвалось в самом его центре, и огневая волна уничтожила всё, что раньше было на его месте — и успокоилась, лишь дойдя до того места, где сейчас находилась я.
Щурясь, я всмотрелась в горизонт. По ту сторону котлована угадывались полуразрушенные небоскрёбы, с которых осыпалось всё стекло, оставив один лишь голый бетон. Развалины города, потихоньку рассыпавшиеся в пыль под сизыми тучами.
Что здесь произошло?
И как я здесь оказалась?..
…и тут я почувствовала взгляд. Будто чьи-то склизкие, липкие пальцы коснулись моего лица.
Я повернула голову вправо, откуда-то зная, куда смотреть — и увидела его.
Можно было бы подумать, что он в классическом чёрном брючном костюме — но тьма этого костюма была абсолютной. Это была сама чернота: изменчивая, вкрадчивая, насыщенная и зыбкая, словно сгусток ночного мрака. Ноги его не касались земли, а лицо…
Это и было главной проблемой.
Вместо лица у него была всё та же непроницаемая чернота, принявшая очертания человеческой головы.
Безликая.
Я попятилась, когда он шагнул ко мне. Вернее, не шагнул — я не заметила движения его ног — но вдруг исчез с того места, где был раньше, чтобы потом возникнуть ближе. Ужас комком свернулся в животе, протянул ледяные щупальца к сердцу, к горлу, прокатился холодной волной от шеи до кончиков пальцев…
Я развернулась — и рванула назад, в лес.
Я бежала, не разбирая дороги, не оглядывалась — но чувствовала, что он идёт за мной. Преследует, не отставая, обжигая спину пристальным взглядом.
Как он может смотреть, если у него нет глаз?..
Вдали вдруг показалось что-то белое. Не задумываясь, я побежала туда — почему-то это белое показалось мне противопоставлением той черноте, которая наступала мне на пятки — но, немного приблизившись, замерла. Даже несмотря на черноту, которая — я знала — приближается ко мне сзади.
Это был висельник. Девушка в белом платье, с длинными каштановыми волосами. Она висела спиной ко мне, едва заметно покачиваясь, описывая ногами небольшую дугу.
Я не видела её лица, но в ней было что-то до боли знакомое.
Я вдруг поняла, что эта длинная, до талии, копна прямых волос с аккуратно подравненными кончиками жутко походит на мамину.
И на мою собственную.
Сглотнув, я решилась подойти ближе и заглянуть в её лицо, как вдруг поняла, что не в силах сделать ни шагу: леденящий ужас окатил колючими мурашками, парализовал, сковал по рукам и ногам.
Потому что он был прямо за моей спиной.
Я отчаянно зажмурилась — и тут меня разбудило пронзительное верещание будильника.
Резко распахнув глаза, уставившись в потолок, я кое-как одной рукой нашарила визжащую железяку на тумбочке рядом с кроватью. Нашарила пальцами кнопку, ответственную за выключение, и визг оборвался.
ОффтопикЭто то, что я навскидку вспомнила и сумела отыскать. Еще был водопад в поднебесье, где они в детстве купались. Но что-то я пролистала часть с детством и не нашла ( А картинка в голове стоит )
БезвременьеЗрачки привыкают к свету медленно, неохотно. После морской темноты свет ослепляет, лишает возможности разглядеть хоть что-то…
А потом зрение возвращается ко мне — и я вижу то место, где оказалась.
Оно точь-в-точь такое, каким его описывал Коул. Белая пустота — там, где должно быть небо, а вместо земли, заполняя всё, сколько хватает взгляда — разноцветное колышущееся марево, похожее на радужный океан. Спокойный, как ничего не отражающее зеркало, но непрерывно текущий.
Боли больше нет. Как и влаги в моей одежде. По правде сказать, я вообще почти не ощущаю своего тела: кажется, я вдруг стала лёгкой, как воздух.
Я опускаю взгляд: ноги в кедах будто стоят на тонком, прозрачном до невидимости стекле. Только вот марево под моими ногами не радужное, а чёрное. Похожее на тёмное масло.
А потом в этой черноте вдруг проявляется движущаяся картинка: большая, как плазменный экран.
Смотреть со стороны на саму себя, тонущую в полночно-синей воде, даже забавно.
— Это… безвременье? — я смотрю на Коула, стоявшего рядом со мной.
— Да.
Он так же призрачно прозрачен, как и в реальном мире. Хотя какой мир более реален — тот, чьё время теперь течёт под моими ногами, или этот?..
Я не представляю, что фейри должен чувствовать сейчас, когда я нарушила все его планы — но его лицо ничего не выражает. Ни разочарования, ни злости, ни отчаяния.
Возможно, мой последний поступок тоже оказался тем, что выше его сил…
Я снова опускаю взгляд.
Вот я дёргаюсь в тщетных попытках вдохнуть воздух — волосы растрёпаны вокруг лица, расползаясь в воде невесомым облаком; потом движения замедляются, и попытки становятся всё реже — а затем Коул, вдруг возникший рядом, хватает меня за руку, и мы оба исчезаем.
Какой-то миг под моими ногами ещё светится картинка морской толщи, а затем она вновь растворяется в масляной черноте.
— Я теперь… такая же, как ты? Тоже призрак?
— Да.
— И зачем ты затащил меня сюда?
— Это был единственный способ спасти тебя. Хотя не знаю, можно ли назвать это спасением.
Я оборачиваюсь и смотрю назад.
Моя жизнь похожа на струю тёмного течения. Там, где я исчезла, почти утонув — она растворялась, уступая место чистому радужному сиянию: жизни кого-то другого. Но там, позади, где я была ещё жива — чернота растекалась в стороны, расползаясь по радужному океану тёмной паутиной, вливаясь в чужие жизни, словно яд в вены…
ЖенственностьТишина была почти осязаемой. Темно-зеленую от обилия листвы ночь не тревожил ни единый звук, лишь легкий ветерок колыхал невесомые ткани и относил вдаль струйки табачного дыма, сдобренного запахом цветов ночной невесты. Распахнутое настежь окно комнатки, последней на верхнем этаже девичьего крыла, выходило на самый запущенный участок сада и как раз на здание библиотеки. Странно, но почему-то даже получив лиловую мантию, а с ней и право на жизнь в роскоши, магистр Жадиталь оставила за собой эту скромную ученическую келью.
Сама хозяйка, подобрав под себя одну ногу, сидела на подоконнике и курила. Силуэт ее таинственно и четко выделялся в слабом свете звезд. Глаз почти не было видно, зато высокий лоб, тонкий нос с горбинкой, округлый подбородок и ниже — грудь с крупными сосками, мягкий живот и бедро, едва прикрытые хлопковым покрывалом — все это можно было разглядеть в подробностях. Тонкая серебряная трубка поблескивала, порхая между пальцев, и легкие облачка слетали с губ. Несмотря на темноту, кожа Таль казалась переливчато-жемчужной, а в волосах мерещились алые сполохи. И даже ее теплый запах, полнота и упругость тела были явственно ощутимы.
Это все а-хааэ, не иначе.
Чтобы лучше видеть подругу, Армин приподнялся на постели. Она тут же услышала, оглянулась:
— Ты не спишь?
Не спишь…
Долгожданная встреча— Кто здесь? — крикнул он в темноту и сам не узнал в сухом грубом хрипе своего голоса.
Темнота ответила мягким шелестом, всколыхнулась, и из-под деревьев на залитую лунным светом поляну вышел незнакомец. В левой руке он сжимал небольшой мешок, а над плечом виднелась рукоять меча.
— А ты и правда чудовище, — сказал он вместо ответа, — ты пугаешь.
Адалан вскинул светящиеся от напряжения руки — пламя бездны отозвалось гулом и утробной дрожью.
— Кто ты? — повторил Адалан, но через миг понял: ответ не нужен.
Незнакомец был высок и тонок в кости, как даахи, и, как всякий хаа-сар, одет в просторную рубаху до колена. По коскам, лежащим на плечах, было ясно, что он очень молод, а на шее висело ожерелье из деревянных бусинок, которое он узнал даже в темноте. Ягодка?.. но нет, его Ягодка не мог говорить с ним так, он бы понял, как ему сейчас больно, он такое чувствовал. Ягодка подбежал бы, утешил, а не стоял в стороне, разглядывая его мучения, как чужие. И не назвал бы чудовищем, никогда!
Хоть и никем другим незнакомец быть не мог, Адалан не признавал в нем брата.
Ветер снова сорвался, швырнул в лицо приторными лепестками, и на миг почудилось, что он тоже пахнет куцитрой.
А ведь брат и не его Ягодка больше, вспомнилось вдруг. Ягодка должен был сгореть в жерле, умереть, исчезнуть. Этот даахи — Сабаар, посвященный воин Хаа, ее страж и палач, проводник ее воли. Адалан его знать не знает…
— И ты? — спросил он. — Ты тоже?.. ведь это — ты?
Адалан растерялся. Он ведь так ждал, надеялся!.. Он все еще надеялся, что ошибся: этот хаа-сар не его брат. Или сам брат его не узнал, но сейчас услышит, узнает.
— Я принес тебе подарок, Адалан из Орбина, — сказал незнакомец и протянул свою ношу.
Это оказался не мешок, а собранный узлом плащ из грубой шерсти, вроде тех, что носили тиронские мастеровые и городские стражники, густо заляпанный темными пятнами. Но Адалан не стал разглядывать подарок — он смотрел на дарителя, все еще пытаясь найти знакомые черты, выражение лица или поймать жест, который позволит узнать брата, и не находил.
— Что же ты? Бери.
Хаа-сар бросил узел, придерживая за один край. Плащ развернулся, и спрятанный в нем предмет вывалился в траву к самым ногам Адалана.
Мертвая голова.
Ночные огниСабаар боялся, что собьется с пути или пропустит Орбин в темноте, но Орбин сам нашел его. Задолго до полуночи он явился заревом на горизонте и, приближаясь, все рос, наполнялся цветами и оттенками. Казалось, это солнце утонуло в гигантском озере и сияет теперь через толщу воды, освещая и землю, и небо вокруг мягким рассеянным светом. Огромный, древний город, совсем не похожий ни на строгий аскетичный Тирон, ни на развеселую, но деловую Мьярну, манил красотой, запахом утерянной тайны, нежно ласкал довольством, щекотал весельем и вожделением. И тут же отталкивал, обжигая холодным звоном гордыни.
Сабаар сделал круг, другой, марево света рассеялось, и солнце раздробилось на кольца и линии, на отдельные капли сияния, словно густая паутина, сплошь унизанная росой. Следующий вираж разбил паутину на отдельные огни. Они выстраивались в цепи, в гроздья, дробились яркой драгоценной россыпью и снова собирались вместе. Сабаар был поражен размахом древних: слева, справа и вперед чуть не до самого горизонта под ним сияли огни столицы златокудрых.
И все же, присмотревшись, он узнал карту, что нес на ладони. И не важно, что он никогда раньше не видел Орбин, Оген оказался отличным картографом: несколькими легкими мазками обрисовал главные улицы и площади, отметил самые приметные здания и в точности выдержал пропорции и направления. Южные холмы, занятые родовыми дворцами старших семей, терялись во мраке, только сами дворцы, похожие на гигантские щетки кристаллов, сияли всеми цветами радуги. Продолжение Пряного пути, прямая, как струна, улица рекой света текла в центр старого города и там разливалась широким озером, в свете которого утопали белокаменные сооружения, такие высокие, что напомнили Сабаару родные горы. Чуть дальше на восток он уже видел круглую арену никак не меньше пяти перестрелов в поперечнике, а еще дальше — порт и реку, самую настоящую, темную и холодную. Несмотря на поздний час, и площадь, и ближайшие улицы были полны народа, словно Орбинцы привыкли жить по ночам. Но все эти чудеса не интересовали Сабаара, он искал западный конец, застроенный купеческими домами-крепостями вроде мьярнских, где царили тишина и покой, и лишь редкие фонари освещали путь припозднившимся прохожим.
Выбрав переулок потемнее, он опустился на землю, еще раз сверился с рисунком и прислушался. Нужный дом нашелся быстро, осталось лишь незаметно пробраться во внутренний двор.
Я стояла на краю круглого котлована — размером с маленький городок. Безжизненного, выжженного: будто что-то взорвалось в самом его центре, и огневая волна уничтожила всё, что раньше было на его месте — и успокоилась, лишь дойдя до того места, где сейчас находилась я.
Щурясь, я всмотрелась в горизонт. По ту сторону котлована угадывались полуразрушенные небоскрёбы, с которых осыпалось всё стекло, оставив один лишь голый бетон. Развалины города, потихоньку рассыпавшиеся в пыль под сизыми тучами.
Что здесь произошло?
И как я здесь оказалась?..
…и тут я почувствовала взгляд. Будто чьи-то склизкие, липкие пальцы коснулись моего лица.
Я повернула голову вправо, откуда-то зная, куда смотреть — и увидела его.
Можно было бы подумать, что он в классическом чёрном брючном костюме — но тьма этого костюма была абсолютной. Это была сама чернота: изменчивая, вкрадчивая, насыщенная и зыбкая, словно сгусток ночного мрака. Ноги его не касались земли, а лицо…
Это и было главной проблемой.
Вместо лица у него была всё та же непроницаемая чернота, принявшая очертания человеческой головы.
Безликая.
Я попятилась, когда он шагнул ко мне. Вернее, не шагнул — я не заметила движения его ног — но вдруг исчез с того места, где был раньше, чтобы потом возникнуть ближе. Ужас комком свернулся в животе, протянул ледяные щупальца к сердцу, к горлу, прокатился холодной волной от шеи до кончиков пальцев…
Я развернулась — и рванула назад, в лес.
Я бежала, не разбирая дороги, не оглядывалась — но чувствовала, что он идёт за мной. Преследует, не отставая, обжигая спину пристальным взглядом.
Как он может смотреть, если у него нет глаз?..
Вдали вдруг показалось что-то белое. Не задумываясь, я побежала туда — почему-то это белое показалось мне противопоставлением той черноте, которая наступала мне на пятки — но, немного приблизившись, замерла. Даже несмотря на черноту, которая — я знала — приближается ко мне сзади.
Это был висельник. Девушка в белом платье, с длинными каштановыми волосами. Она висела спиной ко мне, едва заметно покачиваясь, описывая ногами небольшую дугу.
Я не видела её лица, но в ней было что-то до боли знакомое.
Я вдруг поняла, что эта длинная, до талии, копна прямых волос с аккуратно подравненными кончиками жутко походит на мамину.
И на мою собственную.
Сглотнув, я решилась подойти ближе и заглянуть в её лицо, как вдруг поняла, что не в силах сделать ни шагу: леденящий ужас окатил колючими мурашками, парализовал, сковал по рукам и ногам.
Потому что он был прямо за моей спиной.
Я отчаянно зажмурилась — и тут меня разбудило пронзительное верещание будильника.
Резко распахнув глаза, уставившись в потолок, я кое-как одной рукой нашарила визжащую железяку на тумбочке рядом с кроватью. Нашарила пальцами кнопку, ответственную за выключение, и визг оборвался.
А потом зрение возвращается ко мне — и я вижу то место, где оказалась.
Оно точь-в-точь такое, каким его описывал Коул. Белая пустота — там, где должно быть небо, а вместо земли, заполняя всё, сколько хватает взгляда — разноцветное колышущееся марево, похожее на радужный океан. Спокойный, как ничего не отражающее зеркало, но непрерывно текущий.
Боли больше нет. Как и влаги в моей одежде. По правде сказать, я вообще почти не ощущаю своего тела: кажется, я вдруг стала лёгкой, как воздух.
Я опускаю взгляд: ноги в кедах будто стоят на тонком, прозрачном до невидимости стекле. Только вот марево под моими ногами не радужное, а чёрное. Похожее на тёмное масло.
А потом в этой черноте вдруг проявляется движущаяся картинка: большая, как плазменный экран.
Смотреть со стороны на саму себя, тонущую в полночно-синей воде, даже забавно.
— Это… безвременье? — я смотрю на Коула, стоявшего рядом со мной.
— Да.
Он так же призрачно прозрачен, как и в реальном мире. Хотя какой мир более реален — тот, чьё время теперь течёт под моими ногами, или этот?..
Я не представляю, что фейри должен чувствовать сейчас, когда я нарушила все его планы — но его лицо ничего не выражает. Ни разочарования, ни злости, ни отчаяния.
Возможно, мой последний поступок тоже оказался тем, что выше его сил…
Я снова опускаю взгляд.
Вот я дёргаюсь в тщетных попытках вдохнуть воздух — волосы растрёпаны вокруг лица, расползаясь в воде невесомым облаком; потом движения замедляются, и попытки становятся всё реже — а затем Коул, вдруг возникший рядом, хватает меня за руку, и мы оба исчезаем.
Какой-то миг под моими ногами ещё светится картинка морской толщи, а затем она вновь растворяется в масляной черноте.
— Я теперь… такая же, как ты? Тоже призрак?
— Да.
— И зачем ты затащил меня сюда?
— Это был единственный способ спасти тебя. Хотя не знаю, можно ли назвать это спасением.
Я оборачиваюсь и смотрю назад.
Моя жизнь похожа на струю тёмного течения. Там, где я исчезла, почти утонув — она растворялась, уступая место чистому радужному сиянию: жизни кого-то другого. Но там, позади, где я была ещё жива — чернота растекалась в стороны, расползаясь по радужному океану тёмной паутиной, вливаясь в чужие жизни, словно яд в вены…
Сама хозяйка, подобрав под себя одну ногу, сидела на подоконнике и курила. Силуэт ее таинственно и четко выделялся в слабом свете звезд. Глаз почти не было видно, зато высокий лоб, тонкий нос с горбинкой, округлый подбородок и ниже — грудь с крупными сосками, мягкий живот и бедро, едва прикрытые хлопковым покрывалом — все это можно было разглядеть в подробностях. Тонкая серебряная трубка поблескивала, порхая между пальцев, и легкие облачка слетали с губ. Несмотря на темноту, кожа Таль казалась переливчато-жемчужной, а в волосах мерещились алые сполохи. И даже ее теплый запах, полнота и упругость тела были явственно ощутимы.
Это все а-хааэ, не иначе.
Чтобы лучше видеть подругу, Армин приподнялся на постели. Она тут же услышала, оглянулась:
— Ты не спишь?
Не спишь…
Темнота ответила мягким шелестом, всколыхнулась, и из-под деревьев на залитую лунным светом поляну вышел незнакомец. В левой руке он сжимал небольшой мешок, а над плечом виднелась рукоять меча.
— А ты и правда чудовище, — сказал он вместо ответа, — ты пугаешь.
Адалан вскинул светящиеся от напряжения руки — пламя бездны отозвалось гулом и утробной дрожью.
— Кто ты? — повторил Адалан, но через миг понял: ответ не нужен.
Незнакомец был высок и тонок в кости, как даахи, и, как всякий хаа-сар, одет в просторную рубаху до колена. По коскам, лежащим на плечах, было ясно, что он очень молод, а на шее висело ожерелье из деревянных бусинок, которое он узнал даже в темноте. Ягодка?.. но нет, его Ягодка не мог говорить с ним так, он бы понял, как ему сейчас больно, он такое чувствовал. Ягодка подбежал бы, утешил, а не стоял в стороне, разглядывая его мучения, как чужие. И не назвал бы чудовищем, никогда!
Хоть и никем другим незнакомец быть не мог, Адалан не признавал в нем брата.
Ветер снова сорвался, швырнул в лицо приторными лепестками, и на миг почудилось, что он тоже пахнет куцитрой.
А ведь брат и не его Ягодка больше, вспомнилось вдруг. Ягодка должен был сгореть в жерле, умереть, исчезнуть. Этот даахи — Сабаар, посвященный воин Хаа, ее страж и палач, проводник ее воли. Адалан его знать не знает…
— И ты? — спросил он. — Ты тоже?.. ведь это — ты?
Адалан растерялся. Он ведь так ждал, надеялся!.. Он все еще надеялся, что ошибся: этот хаа-сар не его брат. Или сам брат его не узнал, но сейчас услышит, узнает.
— Я принес тебе подарок, Адалан из Орбина, — сказал незнакомец и протянул свою ношу.
Это оказался не мешок, а собранный узлом плащ из грубой шерсти, вроде тех, что носили тиронские мастеровые и городские стражники, густо заляпанный темными пятнами. Но Адалан не стал разглядывать подарок — он смотрел на дарителя, все еще пытаясь найти знакомые черты, выражение лица или поймать жест, который позволит узнать брата, и не находил.
— Что же ты? Бери.
Хаа-сар бросил узел, придерживая за один край. Плащ развернулся, и спрятанный в нем предмет вывалился в траву к самым ногам Адалана.
Мертвая голова.
Сабаар сделал круг, другой, марево света рассеялось, и солнце раздробилось на кольца и линии, на отдельные капли сияния, словно густая паутина, сплошь унизанная росой. Следующий вираж разбил паутину на отдельные огни. Они выстраивались в цепи, в гроздья, дробились яркой драгоценной россыпью и снова собирались вместе. Сабаар был поражен размахом древних: слева, справа и вперед чуть не до самого горизонта под ним сияли огни столицы златокудрых.
И все же, присмотревшись, он узнал карту, что нес на ладони. И не важно, что он никогда раньше не видел Орбин, Оген оказался отличным картографом: несколькими легкими мазками обрисовал главные улицы и площади, отметил самые приметные здания и в точности выдержал пропорции и направления. Южные холмы, занятые родовыми дворцами старших семей, терялись во мраке, только сами дворцы, похожие на гигантские щетки кристаллов, сияли всеми цветами радуги. Продолжение Пряного пути, прямая, как струна, улица рекой света текла в центр старого города и там разливалась широким озером, в свете которого утопали белокаменные сооружения, такие высокие, что напомнили Сабаару родные горы. Чуть дальше на восток он уже видел круглую арену никак не меньше пяти перестрелов в поперечнике, а еще дальше — порт и реку, самую настоящую, темную и холодную. Несмотря на поздний час, и площадь, и ближайшие улицы были полны народа, словно Орбинцы привыкли жить по ночам. Но все эти чудеса не интересовали Сабаара, он искал западный конец, застроенный купеческими домами-крепостями вроде мьярнских, где царили тишина и покой, и лишь редкие фонари освещали путь припозднившимся прохожим.
Выбрав переулок потемнее, он опустился на землю, еще раз сверился с рисунком и прислушался. Нужный дом нашелся быстро, осталось лишь незаметно пробраться во внутренний двор.