Предлагаю драться на трех выстрелах.

1 — разминочный, 500 — 1000 слов.

2 — работа большего объема(потом договоримся сколько знаков в ворде).

3 — альфа плюс бета( мы пишем работу по очереди, кто-то из нас начинает, кто-то продолжает).

Предлагаю выбрать несколько мелодий или песен и по рандромному правилу выбирать одну из них вместо тем для работ. Мне кажется так будет интересней. Если ты не согласишься, то давай мелодия плюс тема или фраза на выбор.

Вздрогнув от непонятного шороха, я приоткрыл глаза. Маленький солнечный круг тут же заставил закрыть их, отозвавшись резью под распухшими веками. Ночной холод быстро вытесняла дневная жара. Я перевернулся на живот. Песок, везде песок и камни, источенные ветром, да еще протяжный вой с минарета. Вскинув винтовку, я оглядел через прицел узкую тропу, серой лентой петляющую внизу. Капли пота тут же проползли по щекам. Господи, когда же это кончится? Мулла затих и в звенящей тишине опять раздался шорох. Палец замер на спусковом курке, нервы завибрировали отдаваясь болью в голове. Духи!? Нет, ящерка, маленькая, серая, словно выцветшая. Я сплюнул, вот ведь, что за земля такая, даже ящерицы неправильные. У нас, на Полтавщине, они зеленые, и среди травинок их не видно, совсем. Я расслабился, можно немного передохнуть. Солнце поднимается все выше, раскаляя каменистую поверхность. Пот заливает глаза, хочется пить. Осторожно снимаю флягу и делаю три глотка, больше нельзя, воду привезут только ночью и то только если духи не расстрестреляют обоз. Мне кажется, что даже воздуху здесь жарко. Он густеет и, медленно качаясь, поднимается к небу, превращаясь в марево. Мулла опять затянул свою молитву. Не засыпать! Нельзя! Сжав винтовку, снова через прицел осматриваю скалы около дороги, палец опять медленно наползает на курок. Ждать, ждать, ждать, быть готовым… Каждая секунда промедления может отнять у кого-то из ребят моей роты жизнь… Горячий ветер взвивает пыль и швыряет ее мне в лицо, песок скрипит на зубах. От полуденного зноя голова начинает кружиться. Духи должны пройти здесь, по этому ущелью, другого пути нет. И для наших ребят – то же. Я изо всех сил зажмурил глаза и, открыв их, увидел маленький вокзал и дорогу, пропадающую среди многоэтажек. Гудок поезда вспугнул стайку серых воробьев, и они, вспорхнув, уселись на ветках березы. Девушка с грустными глазами машет кому-то рукой…

Камень с грохотом покатился вниз, я выхватил его прицелом. Ложная тревога. Пропитанные страхом, ненавистью и кровью земля, скалы, воздух, и даже небо здесь, давят всей своей мощью, стараясь сломать волю, чтобы заменить в наших душах крест на полумесяц. Чтобы я не смог вернуться домой. Звук падения затих. Серебристые веточки полыни качнулись и ветер донес тихое шипение: «Ш-у-ура-а-ави-и*». Духи рядом, повсюду, за каждым выступом. Не спать! Какой-то размерный стук… Может, моджахеды решили пустить верблюдов? Плохо, очень плохо! Они обвешают животных по бокам тюками, и прострелить их будет невозможно, а под брюхо прикрепят оружие. Из которого потом будут стрелять в нас. Или, вцепившись в приделанные стремена, спрячутся там сами. Палец онемел повторять изгиб курка. Минута, другая, еще… нет, никого. Показалось, а может, это кровь стучит в висках. Еще глоток воды, теплой, с противным привкусом железа. Вроде полегче. А хорошо бы сейчас оказаться на том вокзале, возле палатки с мороженным. И купив эскимо, наслаждаться холодным лакомством, глотая его кусками. Так хочется домой!.. Внизу, в начале прохода промелькнула тень, я слился с выжженной солнцем землей. Осторожно нащупав камень, откинул в сторону. Очередь тут же прошила раскаленный воздух, и, взвизгнув, пули просвистели около меня, но я успел заметить отблеск около подножия скалы и погасил его одним выстрелом. Тихое шипение: «Шу-у-ура-ави-и-и… — зазвучало ближе, словно змеи заползали в гору. – Marg bar sh-о-оoura-a-avi-i-i**»… Ничего, ничего! Ребята скоро подойдут и я услышу: «Салам, бача!***» и станет легче. Главное – отстоять! Этот пост! Духов не много, это всего лишь разведка. Один, два, три, четыре, пять… Прицелом выхватываю край чужой одежды – пора. Выстрелы зазвучали наперебой, оглушая и одновременно сливаясь в душераздирающий вой, вырывая из земли маленькие брызги и отсекая осколки от камней. Раскаленный воздух плавил сегодняшний день нагреваясь еще больше от разрывов гранат. За гражданку, за дорогу домой, за такой знакомый вокзал, чтобы ребята и я вернулись на него не грузом двести… Короткий бросок, перекат и духам снова надо искать меня. «Салам бача..» — словно заклинание, словно оберег от духов шепчу я. Они близко, я уже могу различить их халаты.

— Салам, бача… — сквозь шум перестрелки, прорывается в ответ где-то рядом. – Полтинник, мы с тобой…

Я не оглядываюсь, знаю – свои, и мне больше не страшно! Мы обязательно сможем!.. Духи, корчась под нашим огнем, начинают отступать.

Грохот боя вдруг разметал свистящий шум.

— Крокодилы****, — радостно шепчу я сам себе, и еще яростней жму на курок не замечая кровь, уходящую в песок, а с нею и чью-то уходящую жизнь…

Шурави* — историческое название советских граждан в Афганистане, ставшее нарицательным во время войны в Афганистане.

Marg bar shouravi** — дословный перевод — « смерть советским».

Салам, бача*** — это выражение стало позывным всех ребят, которые служили в Афганистане. Обращение «бача» значит намного больше, чем «брат», «друг», «родной». Это обращение – особый знак единства, которое связывает накрепко тех, кто имеет на него право.

Крокодил**** – один из самых массовых ударных вертолетов в мире — Ми-24, наводящий ужас на тех, кому приходилось сталкиваться с ним в бою.

Грустным взглядом я провожаю оторванный ветром листок, который, качаясь, уплывает к прочерченной горизонтом линии. Река редкими всплесками подгоняет желтый кораблик осени, обдавая хлопьями белой пены. Ему сейчас там так же тревожно, как и мне здесь, на берегу. Лист покинул раскидистую ветвь, где весной пророс из маленькой почки и где еще юнцом, весело шелестел с родными братьями, радуясь, что он такой же зеленый как и они. Но вернуться туда он уже не сможет. Как и я не вернусь в свою прежнюю жизнь. Все, что мне объясняли в детстве, все, что внушали в школе и все к чему стремилась я сама – рухнуло. Осталась неизвестная дорога засыпанная шипами, пугающая, но такая манящая!.. Кто я? Почему так? Вопросы мучают меня, не дают спать, разрывают изнутри, но ответить на них пока не могу. Просто не знаю ответа. И я бьюсь до крови об острые прутья морали, ограждающие меня от познания самой себя. Зачем?..

— Надо… — говорили всегда в детстве, одевая на меня, купленную мамой, новую юбку.

А мне хотелось брюки клеш и кепку на глаза надвинуть, сигарету закусить зубами и на скамейке, под ее окном спеть под гитару.

— Так нельзя! – кричали все, заставляя устыдиться самой себя.

— Хорошо, — послушно я шептала и забывала ее плечо, обвитое сияньем звезд, — не буду…

И твердо веря, что скоро все пройдет, покорно позволяла кольцо себе на палец надевать. Но становилось, почему-то, тошно очень и я опять одна встречала вечер. «Как надоело все!» — улыбаясь мило кому-то, в душе рвала себя я на куски. И выходила ночью под моросящий дождь. Закрыв глаза, я позволяла каплям прикоснуться к себе, отдавая им все то, что мне не нужно. Но робкий жест ее руки разрушил, нанесенный на меня запретом, кокон.

— Привет! Ты почему одна? И под дождем?

— Мне нравится…

И больше ничего. Ее дыханье только огнем жгет щеку, заставляя растворяться в звонких каплях, пронизанных прозрачным лунным светом. И мира – нет вокруг меня. Лишь дождь бежит по листьям, смывая прошлое, да осень плетет ажур из паутинки дней…