А есть прекрасный и жизнеутверждающий Джек-с-фонарём (https://cheyzheon.livejournal.com/)
Оффтопик
в двадцать не жизнь, а сплошные схемы: куча намёток и чертежей. вот ты плетешься домой со смены — вырастешь в Джеймса, пока что Джей. куртка, наушник с плохим контактом, рваные кеды, огонь в глазах — осень на два отбивает такты и залезает к тебе в рюкзак. кончилось лето — волшебный бисер, туго сплети, сбереги навек, память ступает проворной рысью, ждёт темноты в городской траве. вроде не то чтобы зол и загнан — нервые стальные, пока щадят…
но накрывает всегда внезапно — бомбой на скверах и площадях.
мы научились различным трюкам — так, что не снилось и циркачам. стерпим уход и врага и друга, небо попрём на своих плечах. если ты сильный, пока ты молод — что тебе горе и нищета?
только когда настигает холод — Бог упаси не иметь щита. это в кино всё легко и колко — помощь друзей, волшебство, гроза… здесь на окне ледяная корка, и у метели твои глаза. если бесцветно, темно и страшно, выход не виден и за версту…
… те, кто однажды вступил на стражу, будут стоять на своем посту.
***
старый трамвай тормозит со стоном, ярко искрятся во тьме рога. сумку хватай и беги из дома, кто будет вправе тебя ругать? мысли по ветру — легко и быстро, будто вовек не прибавят лет… значит, шли к чёрту своих Магистров, быстро садись и бери билет. небо — чужое, свои кумиры, кружит волшебной каймою стих… даже пусть где-то ты центр Мира — сможет ли это тебя спасти? в Ехо дела не бывают плохи, беды — нестрашные мотыльки. вот мне пятнадцать, и я в лоохи — кто еще помнит меня таким? гибель моя обитает в птице, жизнь обращается к нам на «вы» — эй, а не хочешь ли прокатиться вниз по мерцающим мостовым? орден за Орден, и брат за брата, только звенит в глубине струна — мысль о том, что пора обратно — и есть твоя Тёмная Сторона. мантию снять, и стянуть корону, скабой завесить дверной глазок; бросить монетку на дно Хурона, чтобы приснился еще разок.
в мире другом зацветает вереск, как не тасуй — наверху валет. где бы ты ни был, я здесь надеюсь, что ты умеешь вставать на след.
поезд летит, заедают дверцы, в Лондоне холодно в ноябре. если еще не разбито сердце, так ли уж важно, кто здесь храбрей? гул заголовков — «волна террора», «происки Лорда», «борьба за трон»… только какая судьба, авроры, если семнадцать, и ты влюблен? хитрость, мозги, доброта, отвага, страшно ли, мальчик? ничуть, ничуть… можно не быть с гриффиндорским флагом, чтобы сражаться плечом к плечу. старая песня, тебе не знать ли: дружба — и воин, и проводник; самого сильного из заклятий нет ни в одной из запретных книг. палочка, клетка, за плечи лямка, чуточку пороха брось в камин — глупо всю жизнь ждать письма из замка, нужно садиться писать самим. здесь не заклятья — скорей патроны, маггловский кодекс, извечный рок… где-то вдали стережёт Патронус зыбкие грани твоих миров. старые сны накрывают шалью, чьи-то глаза сберегут от пуль — я замышляю одну лишь шалость, карта, скорей, укажи мне путь.
раз уж пришёл — никуда не деться, строчки на стенах укажут путь. волчья тропа охраняет детство — значит, мы справимся как-нибудь. струйка из крана — заместо речки, зубы порою острей меча; ночь старых Сказок продлится вечно — или пока не решишь смолчать. кто выделяется — тот опасен, лучше не знать ни о чём лихом… но почему в надоевшем классе пахнет корою и влажным мхом? но почему всё сильнее знаки, руки — прозрачнее и светлей? странные песни поёт Табаки, древние травы бурлят в котле, пальцы Седого скользят небрежно, вяжет холщовый мешок тесьма… если сумеешь найти надежду, то соберёшь её в талисман. но почему всё сильнее знаки, ветер за окнами сер и тих; все коридоры ведут к Изнанке — хватит ли духа туда пойти? пусть нелегко и пусты пороги, истина, вообщем, совсем проста — здесь ты становишься тем в итоге, кем ты нашёл в себе силы стать.
строчки из книги — тоска, потеха, пусть тебе скажут, мол, что на том?..
Дом никогда не бросает тех, кто взял, и однажды поверил в Дом.
***
знаю, ты скажешь — «всего лишь книги», я не дурак, отдаю отчет. будут любимых родные лики, будет опорой в беде плечо. будет несметная сотня плюсов, что в своё время пришлёт судьба; полную цену своих иллюзий я отложил в кладовые лба. знаю, что скоро добью все цели, смело решится любой вопрос…
ну а пока — кружит домик Элли, трубку в дыму набивает Холмс. чай наливает, смеясь, Алиса, Хаку летит — за верстой верста, тихо шагают за дудкой крысы, робко подходит к звезде Тристан, Мортимер вслух оживляет строчки — эй, Сажерук, вот и твой черед!.. Бильбо сбегает от эльфов в бочке, Герда бежит через колкий лёд. в детстве бежать при любой погоде с книжкой во двор — и пойди найди…
вот вспоминаешь, и так выходит — ты никогда не бывал один.
путь до окраин довольно долог; Джей задремал, опустив лицо.
войско выходит из книжных полок и окружает его кольцом.
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!
Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
милорды, что творится на земле — чудные вещи, право же, чудные. дотрюхать, дотянуть нам до весны бы, не зная смут и смены королей. а то опять в седле трястись по милям, вопить, кинжалом клясться на крови. в деревне, говорят, видали змия — летал по небу, требовал девиц. зачем, скажите, гаду те девицы? коль жрать — матроны всяко понежней. бродяги, тунеядцы и провидцы предсказывают ночь белее дней. комету слуги видели вчера… поехали к барону в Ля-Рошали? по слухам, что тут мечутся с утра, барон родил мальчишку из бедра; но разве это выпить помешает?
милорды, что творится на земле? тут, верно, не захочешь — надерешься. вот тянется к реке коровий след, и семь коров тучны, а восемь — тощи. на поле сушь и тучи саранчи, но, впрочем, это было каждым летом, и у гадалок хмурятся валеты, и мошки вьются в пламени свечи. в церквушке, что за речкой у плетня, святой Георгий, повернув коня, тому две ночи взял, ушел с иконы. его-то, впрочем, можно и понять, чего смотреть на этих пустозвонов? конец-то света, видно, недалек, а может, и далек, но люди брешут: Грааль, святой поход, несжатый лен, монета десять раз упала решкой. кричать опять трактирщику «налей»? нет, лучше выйду, лошадь заседлаю, отправлюсь в путь, была ли, не была ли… милорды, что творится на земле?
за годом год, за веком — век и десять, мир вечно юн и вечно на краю. и чьи-то карты биты, чьи-то бьют, и за столом еще изрядно места. крик ястребиный, роза золотая, и отблесками танец по ножу. других держать — затея непростая, повторный крик — и птица улетает, не бойся, я сумею, удержу. за годом год, за февралем весна, рассвет назавтра будет алый, ранний. мир держится, пока мы держим нас, пока звенит последняя струна, пока еще шатается на грани.
пока — стоим, и в выси вьется кречет, крылатый крест в узорной синеве. пусть «преданный» на нашем-то наречьи одновременно значит вещи две; пусть грязь, от ливней развезло дорогу, держи, держись, хоть из последних сил: не лги друзьям, ученикам и Богу, раз взялся — то бери и донеси. не забывай в пылу, что ты живой, не подгоняй коня напрасно плетью. пусть мир на грани — миру не впервой, какое нынче там тысячелетье?
дай руку — я сумею, удержу. хоть за двоих… но, впрочем, так нечестно. вот скачет мимо запыленный вестник, пока не к нам — мерси, тужур, бонжур. всего два шага, дальше сможешь сам, светает — станет видно чуть получше. там будут горы, лисы и леса, копье, единорог и небеса, рябинный сок и зреющие груши.
покуда люди держат, мир стоит; покуда друг вытягивает друга — не лопнет, разлохматившись, подпруга, и каждый шрам хоть криво, но зашит. еще остались и вино, и хлеб, который даже не поели мыши… какая, право, разница, дружище, что там еще творится на земле?
Это осень, детка, а ты что хотела? Разноцветные листья в дорожной пыли. И у осени этой особые мысли, мифы, сказки, легенды и запах земли. Осень — время рассказа печальных историй, но запомни ты — только с хорошим концом! Например, жили раньше царевич с царевной, был он мужем отличным и лучшим отцом. Но однажды скрутила его боль-хвороба, стал он словно прозрачным, не ел и не пил. И пустилась царевна тогда в путь-дорогу, была осень — дождило и ветер кружил. И конечно, она разыскала лекарство, спасла мужа и царство от верной беды: ведь в груди у царевича бились два сердца — одно только его, а второе — страны.
Сказки, мифы легенды — сплетение судеб, Карл знает историй пятьсот наизусть. Он расскажет их всем, от него не убудет, только сердце сжимает неясная грусть.
Карл знает, легенды — отнюдь не легенды — это было когда-то. Во сне. Наяву. Карл — сказочник мира, дающий надежду, и во сне часто сказки приходят к нему. Недописаны кем-то… А то ещё хуже — где-то зло навсегда победило добро. Карл стонет от боли в такие моменты и в руке возникает жар-птицы перо.
Утром сон вспоминается с лёгкой улыбкой: снова всё завершилось хорошим концом. И ещё одна сказка ложится в копилку, обретая, казалось, потерянный дом.
Карл машет рукою осеннему небу, в парке тихо и пусто, лишь листья шуршат. Только осенью мир оживляет легенды, и ему помогает в том маленький Карл.
Сказки в ветре живут, в красных гроздьях рябины, в листопаде кленовом и звонких дождях. Завари ярко-алые ягоды в чае, и волшебными снами развеет печаль.
Когда моросью серой наполнено сердце, когда кажется — в мире так мало добра, когда даже у жаркой печи не согреться — помни в каждом из нас живёт маленький Карл.
Тебе спасибо за вдохновляющий флешмоб
Ладно, я уже дала название На будущее буду знать.
А есть прекрасный и жизнеутверждающий Джек-с-фонарём (https://cheyzheon.livejournal.com/)
в двадцать не жизнь, а сплошные схемы: куча намёток и чертежей. вот ты плетешься домой со смены — вырастешь в Джеймса, пока что Джей. куртка, наушник с плохим контактом, рваные кеды, огонь в глазах — осень на два отбивает такты и залезает к тебе в рюкзак. кончилось лето — волшебный бисер, туго сплети, сбереги навек, память ступает проворной рысью, ждёт темноты в городской траве. вроде не то чтобы зол и загнан — нервые стальные, пока щадят…
но накрывает всегда внезапно — бомбой на скверах и площадях.
мы научились различным трюкам — так, что не снилось и циркачам. стерпим уход и врага и друга, небо попрём на своих плечах. если ты сильный, пока ты молод — что тебе горе и нищета?
только когда настигает холод — Бог упаси не иметь щита. это в кино всё легко и колко — помощь друзей, волшебство, гроза… здесь на окне ледяная корка, и у метели твои глаза. если бесцветно, темно и страшно, выход не виден и за версту…
… те, кто однажды вступил на стражу, будут стоять на своем посту.
***
старый трамвай тормозит со стоном, ярко искрятся во тьме рога. сумку хватай и беги из дома, кто будет вправе тебя ругать? мысли по ветру — легко и быстро, будто вовек не прибавят лет… значит, шли к чёрту своих Магистров, быстро садись и бери билет. небо — чужое, свои кумиры, кружит волшебной каймою стих… даже пусть где-то ты центр Мира — сможет ли это тебя спасти? в Ехо дела не бывают плохи, беды — нестрашные мотыльки. вот мне пятнадцать, и я в лоохи — кто еще помнит меня таким? гибель моя обитает в птице, жизнь обращается к нам на «вы» — эй, а не хочешь ли прокатиться вниз по мерцающим мостовым? орден за Орден, и брат за брата, только звенит в глубине струна — мысль о том, что пора обратно — и есть твоя Тёмная Сторона. мантию снять, и стянуть корону, скабой завесить дверной глазок; бросить монетку на дно Хурона, чтобы приснился еще разок.
в мире другом зацветает вереск, как не тасуй — наверху валет. где бы ты ни был, я здесь надеюсь, что ты умеешь вставать на след.
поезд летит, заедают дверцы, в Лондоне холодно в ноябре. если еще не разбито сердце, так ли уж важно, кто здесь храбрей? гул заголовков — «волна террора», «происки Лорда», «борьба за трон»… только какая судьба, авроры, если семнадцать, и ты влюблен? хитрость, мозги, доброта, отвага, страшно ли, мальчик? ничуть, ничуть… можно не быть с гриффиндорским флагом, чтобы сражаться плечом к плечу. старая песня, тебе не знать ли: дружба — и воин, и проводник; самого сильного из заклятий нет ни в одной из запретных книг. палочка, клетка, за плечи лямка, чуточку пороха брось в камин — глупо всю жизнь ждать письма из замка, нужно садиться писать самим. здесь не заклятья — скорей патроны, маггловский кодекс, извечный рок… где-то вдали стережёт Патронус зыбкие грани твоих миров. старые сны накрывают шалью, чьи-то глаза сберегут от пуль — я замышляю одну лишь шалость, карта, скорей, укажи мне путь.
раз уж пришёл — никуда не деться, строчки на стенах укажут путь. волчья тропа охраняет детство — значит, мы справимся как-нибудь. струйка из крана — заместо речки, зубы порою острей меча; ночь старых Сказок продлится вечно — или пока не решишь смолчать. кто выделяется — тот опасен, лучше не знать ни о чём лихом… но почему в надоевшем классе пахнет корою и влажным мхом? но почему всё сильнее знаки, руки — прозрачнее и светлей? странные песни поёт Табаки, древние травы бурлят в котле, пальцы Седого скользят небрежно, вяжет холщовый мешок тесьма… если сумеешь найти надежду, то соберёшь её в талисман. но почему всё сильнее знаки, ветер за окнами сер и тих; все коридоры ведут к Изнанке — хватит ли духа туда пойти? пусть нелегко и пусты пороги, истина, вообщем, совсем проста — здесь ты становишься тем в итоге, кем ты нашёл в себе силы стать.
строчки из книги — тоска, потеха, пусть тебе скажут, мол, что на том?..
Дом никогда не бросает тех, кто взял, и однажды поверил в Дом.
***
знаю, ты скажешь — «всего лишь книги», я не дурак, отдаю отчет. будут любимых родные лики, будет опорой в беде плечо. будет несметная сотня плюсов, что в своё время пришлёт судьба; полную цену своих иллюзий я отложил в кладовые лба. знаю, что скоро добью все цели, смело решится любой вопрос…
ну а пока — кружит домик Элли, трубку в дыму набивает Холмс. чай наливает, смеясь, Алиса, Хаку летит — за верстой верста, тихо шагают за дудкой крысы, робко подходит к звезде Тристан, Мортимер вслух оживляет строчки — эй, Сажерук, вот и твой черед!.. Бильбо сбегает от эльфов в бочке, Герда бежит через колкий лёд. в детстве бежать при любой погоде с книжкой во двор — и пойди найди…
вот вспоминаешь, и так выходит — ты никогда не бывал один.
путь до окраин довольно долог; Джей задремал, опустив лицо.
войско выходит из книжных полок и окружает его кольцом.
А этого поэта знаете? kladbische.livejournal.com/
Ещё одно печальное, со слезами в горле…
Френсису несколько лет за двадцать,
он симпатичен и вечно пьян.
Любит с иголочки одеваться,
жаждет уехать за океан.
Френсис не знает ни в чем границы:
девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!
Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.
Я тоже всегда слёзы глотаю
Ага
Я тоже
Ок ))) Уговорили. Но он грустный.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Прилепилась запятая к ссылке сейчас всё ок…
Ну это: мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать… ©
Да Аля просто чудесна
(http://izubr.livejournal.com/)
Я у неё вот это просто обожаю: izubr.livejournal.com/218085.html в дни, когда особо печально перечитываю...
Есть совершенно прекрасная Волколис (https://wolfox.livejournal.com/ ну или кому удобнее vk.com/onceuponatale)
lance, unicorn and road
милорды, что творится на земле — чудные вещи, право же, чудные. дотрюхать, дотянуть нам до весны бы, не зная смут и смены королей. а то опять в седле трястись по милям, вопить, кинжалом клясться на крови. в деревне, говорят, видали змия — летал по небу, требовал девиц. зачем, скажите, гаду те девицы? коль жрать — матроны всяко понежней. бродяги, тунеядцы и провидцы предсказывают ночь белее дней. комету слуги видели вчера… поехали к барону в Ля-Рошали? по слухам, что тут мечутся с утра, барон родил мальчишку из бедра; но разве это выпить помешает?
милорды, что творится на земле? тут, верно, не захочешь — надерешься. вот тянется к реке коровий след, и семь коров тучны, а восемь — тощи. на поле сушь и тучи саранчи, но, впрочем, это было каждым летом, и у гадалок хмурятся валеты, и мошки вьются в пламени свечи. в церквушке, что за речкой у плетня, святой Георгий, повернув коня, тому две ночи взял, ушел с иконы. его-то, впрочем, можно и понять, чего смотреть на этих пустозвонов? конец-то света, видно, недалек, а может, и далек, но люди брешут: Грааль, святой поход, несжатый лен, монета десять раз упала решкой. кричать опять трактирщику «налей»? нет, лучше выйду, лошадь заседлаю, отправлюсь в путь, была ли, не была ли… милорды, что творится на земле?
за годом год, за веком — век и десять, мир вечно юн и вечно на краю. и чьи-то карты биты, чьи-то бьют, и за столом еще изрядно места. крик ястребиный, роза золотая, и отблесками танец по ножу. других держать — затея непростая, повторный крик — и птица улетает, не бойся, я сумею, удержу. за годом год, за февралем весна, рассвет назавтра будет алый, ранний. мир держится, пока мы держим нас, пока звенит последняя струна, пока еще шатается на грани.
пока — стоим, и в выси вьется кречет, крылатый крест в узорной синеве. пусть «преданный» на нашем-то наречьи одновременно значит вещи две; пусть грязь, от ливней развезло дорогу, держи, держись, хоть из последних сил: не лги друзьям, ученикам и Богу, раз взялся — то бери и донеси. не забывай в пылу, что ты живой, не подгоняй коня напрасно плетью. пусть мир на грани — миру не впервой, какое нынче там тысячелетье?
дай руку — я сумею, удержу. хоть за двоих… но, впрочем, так нечестно. вот скачет мимо запыленный вестник, пока не к нам — мерси, тужур, бонжур. всего два шага, дальше сможешь сам, светает — станет видно чуть получше. там будут горы, лисы и леса, копье, единорог и небеса, рябинный сок и зреющие груши.
покуда люди держат, мир стоит; покуда друг вытягивает друга — не лопнет, разлохматившись, подпруга, и каждый шрам хоть криво, но зашит. еще остались и вино, и хлеб, который даже не поели мыши… какая, право, разница, дружище, что там еще творится на земле?
У меня много любимых, боюсь засыпать Счас найду самые прекрасные
Красивое Особенно круто, что человеку 19 лет
Точно И тебе спасибо за чудесный текст
Соглашусь с автором, кем бы он ни был
Лови
А название обязательно?
Карл
Это осень, детка, а ты что хотела? Разноцветные листья в дорожной пыли. И у осени этой особые мысли, мифы, сказки, легенды и запах земли. Осень — время рассказа печальных историй, но запомни ты — только с хорошим концом! Например, жили раньше царевич с царевной, был он мужем отличным и лучшим отцом. Но однажды скрутила его боль-хвороба, стал он словно прозрачным, не ел и не пил. И пустилась царевна тогда в путь-дорогу, была осень — дождило и ветер кружил. И конечно, она разыскала лекарство, спасла мужа и царство от верной беды: ведь в груди у царевича бились два сердца — одно только его, а второе — страны.
Сказки, мифы легенды — сплетение судеб, Карл знает историй пятьсот наизусть. Он расскажет их всем, от него не убудет, только сердце сжимает неясная грусть.
Карл знает, легенды — отнюдь не легенды — это было когда-то. Во сне. Наяву. Карл — сказочник мира, дающий надежду, и во сне часто сказки приходят к нему. Недописаны кем-то… А то ещё хуже — где-то зло навсегда победило добро. Карл стонет от боли в такие моменты и в руке возникает жар-птицы перо.
Утром сон вспоминается с лёгкой улыбкой: снова всё завершилось хорошим концом. И ещё одна сказка ложится в копилку, обретая, казалось, потерянный дом.
Карл машет рукою осеннему небу, в парке тихо и пусто, лишь листья шуршат. Только осенью мир оживляет легенды, и ему помогает в том маленький Карл.
Сказки в ветре живут, в красных гроздьях рябины, в листопаде кленовом и звонких дождях. Завари ярко-алые ягоды в чае, и волшебными снами развеет печаль.
Когда моросью серой наполнено сердце, когда кажется — в мире так мало добра, когда даже у жаркой печи не согреться — помни в каждом из нас живёт маленький Карл.
Это я завсегда Но отзывы тоже были бы не лишними
Маш, ну хоть ты скажи пару слов
Не везде, но да