Понял.

А я вижу, тут можно и других поэтов цитировать. Тогда вот:

Пётр Орешин (1887 — 1938)

Песня осеннего ветра

Если б знать, о чем поет мне ветер,

Всех полей, дорог и воли страсть.

Пусть плывут туманами столетья,

Мне, звезде, не жалко в них пропасть!

Желтый лес, и осень на уклоне.

Ветер бьет в окно сухой листвой.

Смутно слышу в этом темном стоне

Шум души и сердца тяжкий бой.

Темь дорог, и в небе месяц узкий,

Желтых веток вынужденный гул.

В темном ветре слышу посвист русский,

Посвист красный в ветре потонул.

Осень кроет ливнем и туманом,

Ставень бьет и машет в темный круг.

Дышит поле сказкой и обманом,

В каждом дне — улыбка и испуг.

Желтый лист ссыпается, как годы.

Волос сед, и плачет гребешок.

Ночь в окне, и месяц пьяно бродит

В желтых тучах, — тусклый, как намек.

Вот она — плечей моих сутулость.

Лес морщин на лбу и на лице.

Сколько дум неясных шевельнулось

В этом вот осеннем багреце!

Даль туманна. Лихо ветер кружит.

Может быть, напрасно сердце ждет?

Если б знать, о чем в осенней стуже

Ветер мне за окнами поет!

1922

Не знаю, мне просто видео показали.

Хотя хочется надеяться, что у них всё впереди.))

4-я работа из традиционной живописи, как мне кажется — это иллюстрация к рассказу «Последний штрих».

Может быть и так, что он в своём языческом масонстве даже не обратил на неё внимания. Хотя юмор он понимал, насколько я могу судить, и сам был не дурак пошутить. Иначе бы в мире не появилась Черубина де Габриак.

В физике нет понятие пустота.

Термин «пустота́» имеет несколько значений…

В физике пустота — пространство вселенной, абсолютный антипод материи.

jurnal.org/articles/2013/filos14.html

Если надо, могу найти биографию Хайдеггера, чтобы доказать, что это был философ.

После такого их наверняка «полюбят»

Спасибо за отзыв, Ника. Я думаю, что автору будет приятно это прочитать.

Дословная родословная

Как в строгой анкете —

Скажу не таясь —

Начинается самое

Такое:

Мое родословное древо другое —

Я темнейший грузинский

Князь.

Как в Коране —

Книге дворянских деревьев —

Предначертаны

Чешуйчатые имена,

И

Ветхие ветви

И ветки древние

Упирались терниями

В меня.

Я немного скрывал это

Все года,

Что я актрисою-бабушкой — немец.

Но я не тогда,

А теперь и всегда

Считаю себя лишь по внуку:

Шарземец.

Исчерпать

Инвентарь грехов великих,

Как открытку перед атакой,

Спешу.

Давайте же

раскурим

эту книгу —

Я лучше новую напишу!

Потому что я верю,

и я без вериг:

Я отшиб по звену

и Ницше,

и фронду,

И пять

Материков моих

сжимаются

Кулаком Ротфронта.

И теперь я по праву люблю Россию.

А Вакс Калошин — разбитым горшком…

За мир, что ли. Он всем важен — и народам, и поэтам.

Вот, что-то лирическое даже есть.

Дождь

Дождь. И вертикальными столбами

дно земли таранила вода.

И казалось, сдвинутся над нами

синие колонны навсегда.

Мы на дне глухого океана.

Даже если б не было дождя,

проплывают птицы сквозь туманы,

плавниками черными водя.

И земля лежит как Атлантида,

скрытая морской травой лесов,

и внутри кургана скифский идол

может испугать чутливых псов.

И мое дыханье белой чашей,

пузырьками взвилося туда,

где висит и видит землю нашу

не открытая еще звезда,

чтобы вынырнуть к поверхности, где мчится

к нам на дно, забрасывая свет,

заставляя сердце в ритм с ней биться,

древняя флотилия планет.

А, если так, тогда согласен

* * *

Я вижу красивых вихрастых парней,

Что чехвостят казенных писак.

Наверно, кормильцы окопных вшей

Интендантов честили так.

И стихи, что могли б прокламацией стать

И свистеть, как свинец из винта,

Превратятся в пропыленный инвентарь

Орденов, что сукну не под стать.

Золотая русская сторона!

Коль снарядов окончится лязг,

Мы вобьем в эти жерла свои ордена,

Если в штабах теперь не до нас.

Я вот сейчас думаю: хорошо, наверно, что я погиб в 43-м, когда ещё мы верили и воевали за свою веру. Потому что когда нет веры в то, что ты делаешь — вообще непонятно, зачем ты живёшь.

* * *

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!

Что? Пули в каску безопасней капель?

И всадники проносятся со свистом

вертящихся пропеллерами сабель.

Я раньше думал: «лейтенант»

звучит вот так: «Налейте нам!»

И, зная топографию,

он топает по гравию.

Война — совсем не фейерверк,

а просто — трудная работа,

когда,

черна от пота,

вверх

скользит по пахоте пехота.

Марш!

И глина в чавкающем топоте

до мозга костей промерзших ног

наворачивается на чeботы

весом хлеба в месячный паек.

На бойцах и пуговицы вроде

чешуи тяжелых орденов.

Не до ордена.

Была бы Родина

с ежедневными Бородино.

26 декабря 1942 года.

А ведь верили… Правда ведь?..

Правильно говорите, разные. Но по Вашей эпиграмме выходит, что Вы сводите как раз всё многообразие вещей, куда может быть налито вино (то бишь, поэзия), к двум ёмкостям. При этом совершенно игнорируя то, что находится между ними. Ну вот зачем так?

Не знаю, знакомы ли Вы с нашими поэтами — Маяковским, например, или Хлебниковым. Ну, наверняка знакомы — Маяковский же ездил в Париж. У него и стихи про это есть. Так вот: у них же — совсем другая форма. Вот с чем бы Вы её сравнили? Уж это точно не хрусталь.

* * *

Высокохудожественной

строчкой не хромаете,

вы отображаете

удачно дач лесок.

А я — романтик.

Мой стих не зеркало —

но телескоп.

К кругосветному небу

нас мучит любовь:

боев

за коммуну

мы смолоду ищем.

За границей

в каждой нише

по нищему,

там небо в крестах самолетов —

кладбищем,

и земля все в крестах

пограничных столбов.

Я романтик —

не рома,

не мантий, —

не так.

Я романтик разнаипоследних атак!

Ведь недаром на карте,

командармом оставленной,

на еще разноцветной карте

за Таллином

пресс-папье покачивается, как танк.