Книга книг – это когда получаешь телеграмму почему-то среди ночи, как будто среди ночи доставляют телеграммы, почему-то в голову приходит непонятное слово, не то эскимос, не то асамас, не то…
Так вот…
Книга книг — когда получаешь телеграмму, выезжайте скорее, тетушка умирает, и бросаешься среди ночи в аэропорт, это еще что такое, мы что, в этом герметичном в воду погружаться будем, нет, быть не может, чтобы это отрывалось от земли, и огни, огни далеко внизу…
Книга книг – это когда приезжаешь в спешке куда-то в никуда, спохватываешься, что твоя тетушка здесь не живёт, и вообще не было у тебя никогда никакой тетушки, и какого черта вообще случилось, какого черта ты здесь, в стране, где воды кажется больше чем земли, в стране, где земля и море наступают друг на друга, и дома покачиваются на воде, устремив к небу высоченные мачты, и тусклый свет фонарей опрокидывается в прибрежные волны, и пристани пропахли рыбой и фонарным маслом, и громадные сырные головы протяжно мычат, спускаясь вечером с холмов на ночлег в стойло. Какого черта ты здесь, где на улицах растут рядами пряничные домики, и мальчишки бегут наперегонки отломить самый сладкий кусок, и стаи мельниц летят куда-то к югу в свете полной луны, и велосипеды грызут уздечку, почтенные тюльпаны прогуливаются по набережной.
Книга книг – это когда вежливо откланиваешься, садишься в экипаж, запряженный двумя велосипедами, и алый тюльпан нахлестывает велосипеды, гонит к востоку, в аэропорт, где уже стоит самолет, запряженный готовыми взлететь мельницами, у них так принято – и люди в форме говорят вам, вы никуда не летите, просим прощения, ничего не можем сделать, нет, не положено, всего вам хорошего. И останавливаешься в пряничном домике, который покачивается на волнах, оснащенный мачтами, на которые ночью слетаются фонарики, и их свет отражается в волнах. А в полночь в распахнутое окно влетает заблудившаяся мельница, трещит и хлопает крыльями, переворачивает в комнате все буквально вверх дном, и еле-еле прогоняешь её метлой.
Книга книг, это…
… нет, это не книга книг.
Книга книг – это когда в один из вечеров вы видите карнавальную маску со сломанным крылом, думаете, откуда она здесь, хотите поймать, чтобы чем-то помочь, маска не ловится, маска уводит вас куда-то к югу, к югу, где на воде покачивается легкокрылая гондола, маска опускается в неё, давайте прогуляемся, амиго мио, мио аморе, и сам не замечаешь, как оказываешься на холмах, где пасутся стройные кипарисы, и древние храмы переступают колоннами, а по вечерам полурассыпавшиеся статуи собираются в каком-нибудь кафе и пьют по глотку старинные мелодии. И уже забываешь, как сюда попал, и кружишься в танце с какой-нибудь мандолиной, и щебечущие оливки стайками вспархивают с ветвей. А потом спохватишься, — когда тюльпаны верхом на велосипедах будут требовать, чтобы тебя вернули, сию минуту, да как вы смеете, да немедленно, а не то… и потрескавшиеся статуи обнажают свои мечи и копья, и храмы встают на дыбы и бьют колоннами. И понимаешь, что останешься здесь навсегда, и это и будет…
… нет, это не книга книг, а книга книг – это когда однажды на рассвете видишь удивительный замок, настолько прекрасный, что хочется смотреть на него несколько вечностей подряд, и все равно не наглядишься. И ты идешь за замком, и он сам предлагает сесть на него верхом, и скачет куда-то к северу, где замки пасутся на высоких горах, а на ветвях деревьев часы в виде маленьких домиков, оглашая лес звонким ку-ку, и булочники срывают с деревьев урожаи кренделей и штруделей, чтобы подать их к завтраку, а неумелый музыкант бросает горсточку нот, пытается приманить летящие стайками скрипки – но пока не может.
Книга книг – это когда спохватываешься в один из дней, хочешь выбраться из замка, но понимаешь, что никогда не найдешь выход из его бесконечных лабиринтов, навеки останешься со стайками скрипок в глухих лесах, с часовыми кукушками и россыпями нот на лугах, с фахверковыми домиками, которые по вечерам собираются за кружкой пива и рулькой и поют веселые песни. И смиряешься, и понимаешь, что это неизбежно, даже когда видишь где-то на горизонте бронзовые статуи, гневно потрясающие копьями, которые не могут добраться до тебя, потому что их не пускают рогатые рыцарские доспехи с мечами и палицами.
Книга книг – это…
… нет, это не книга книг, а книга книг – это когда однажды приходит снег, не тот, с высоких гор, и не тот, легкий, мимолетный, недолгий на площадях городов – а какой-то студеный, глубокий, утопающий сам в себе. Он поправляет меховую шапку, под которой прячется позолоченный купол, и начинает рассказывать удивительные истории про маленький домик на птичьих лапах, который живет далеко-далеко в лесу, про птицу с головой прекрасной девушки, про огромного кота, который усыпляет путников своим голосом и пожирает их… и сам не замечаешь, как утопаешь в снегу, и засыпаешь на огромном жарко пылающем очаге, укрытый теплыми шкурами, и слушаешь дивные сказки, пропитанные трескучим морозом и сиянием молодого месяца в самую студеную ночь.
И тогда книга книг…
… нет.
Еще нет.
Потому что книга книг – это когда видишь белого кролика с красными глазами, который достает часы из жилетного кармана, и бормочет, что опаздывает. И бежишь за ним сломя голову, и проваливаешься куда-то в никуда. И учишься смазывать часы сливочным маслом, и прыгать верхом на корове выше луны, и перекрашивать белые розы в красные, и смотреть, как рыбы танцуют на блюде под мелодию скрипки, на которой играет кот, и разыскивать сбежавшие чашки и блюдца по следам, которые надо успеть увидеть, пока не затоптали полицейские, и заполмнить, что у одной из чашек сбитый каблук, а старое блюдце чуть прихрамывает на одну ногу, а чайник ходит с тросточкой.
И тогда книга книг…
… нет.
Нет.
И даже тогда – нет, и мраморные статуи потрясают копьями, и рогатые доспехи обнажают мечи, и пряничные домики под мачтами ощериваются пушками, и трескучий мороз готовится вонзить свои смертоносные иглы в каждого, кто хочет забрать тебя, и пять часов, пьющих чай в пять часов, навостряют острые стрелки, готовясь пронзить неприятеля…
И требуешь немедленно прекратить, и даже приставляешь пистолет к виску, и говоришь, что сделаешь это, если они все сию минуту не прекратят, и обещаешь все решить, все уладить, не знаешь, как – но решить и уладить, а если про всех, а если про каждого понемножку, вот и будет книга книг, а? нет, они не согласны, это должно быть что-то одно, или замок в рогатых доспехах или покачивающийся на волнах город, пропахший рыбой, или золотой купол в меховой шапке или стайка мандолин, притулившаяся на гондолах… И говоришь, что что-нибудь придумаешь, хотя даже представить себе не можешь, что тут вообще можно придумать.
Книга книг, это когда… да что когда, что когда, пытаешься собрать по кусочкам, по обрывкам воспоминаний эту книгу книг, и понимаешь, что все не то, не то, не то, что это все твое и в то же время не твое, и в мыслях вырисовывается что-то… нет, не понимаешь, не можешь уловить, мерещится в полусне, в полудреме какая-то земля между всеми этими землями, замки в доспехах с мельничными крыльями, украшенные бронзовыми статуями, которые в трескучий мороз за чашкой чая рассказывают друг другу у огромного очага чудесные истории…
Книга книг – это когда спрашиваешь их всех, мельнично-тюльпановых, оливково-гондольных, штрудельно-скрипочных, снежно-шапковых, чайно-часовых, — где она, где она, та земля, моя земля, куда вы её дели, что вы с ней сделали, вы не дали ей появиться много веков назад, между Альпами, Карпатами, Адриатикой, Северным морем и еще не пойми чем, я даже границ выстроить не могу, не говоря уже о названии, Ва… Ва… Вла… Вал… Во… нет, не помню, не могу помнить, потому что не могу знать, я пришел в этот мир к ней, а не к вам, я…
… книга книг – это памятник, вернее, пять памятников, каждая земля говорит, что у неё памятник самый-самый настоящий, а остальные так, подделка, не верьте, не ходите туда, не смотрите, смотрите у нас, изваяние величайшего из творцов, да книга книг, это его, ну и что, что не написана, да какая разница в самом-то деле, это же книга книг, вот, можете прикупить по экземпляру, ну а как вы хотели, что здесь еще может быть, кроме чистых страниц, с вас столько-то, сегодня с персональной скидкой…
… левее нельзя, — одергиваю я Гиппу, когда она собирается свернуть на дорогу чуть севернее. Гиппа оборачивается, недоуменно смотрит на меня, как нельзя, почему нельзя, ты сравни дороги-то, ты дороги-то сравни, по какому бездорожью мы едем сейчас, я так ноги себе переломаю, и смотри как хорошо там дальше, ровнехонькое шоссе…
Да как ты не понимаешь, говорю я Гиппе, как ты понять не можешь, ты на границы-то посмотри, вот они, границы между книгами, тонюсенькие-тонюсенькие, в этой-то книге, по которой мы сейчас едем, я еще более-менее порядочный, а в той книге, которая там дальше начинается, я безжалостный хищник, и тебе горло в два счета прокушу…
Так что давай правее, правее, к югу, ну и что, что бездорожье, иначе не получится. А дальше не радуйся, что чистое поле, его обходить придется, крюк делать, вон, видишь на добрую часть поля расстилается та книга, где меня заманили и убили, ну и что, что в дом заманили, а тут не дом, а поле, все равно умру… вот, смотри… – вытягиваю руку, показываю, как на руке проступают следы тления, Гиппа тут же шарахается в сторону, не надо, не надо, ну пожа-алуйста…
— Ничего, ничего, — стараюсь утешить свою спутницу, — скоро приедем…
— А куда мы едем? – не выдерживает Гиппа.
Тихонько усмехаюсь, вот так вот, только что говорила, что со мной хоть на край света, и вот уже настораживается, а куда мы едем вообще…
— Тут неподалеку дом, где меня примут с радостью…
— … родственники твои?
— Не, друзья… что ты, родственники бы меня на клочки разорвали…
— А что так?
— А так… они же появляются только в той книге, где я предал свой род и уничтожил его…
— Ну, ты даешь…
— Я виноват, что ли, что про меня так написали?
Она косо смотрит на меня, думает, виноват я или нет, потом решает, что все-таки не виноват, хотя кто меня знает, может, это я сам все про себя писал…
— А сколько про тебя томов вообще?
— Да каких томов, одна книга…
— Так ты сам говоришь, то убили тебя, то…
— Так это все одна книга…
— Варианты, что ли?
— Да не варианты, вообще черт пойми что такое…
Холод подступающей ночи бросает в нас горсть облетевшей осени – не листьев, а именно осени, Гиппа зябко поеживается. Утешаю её, что осталось немного, только надо вот тут рощицу обогнуть, там начинается книга, где я какой-то выходец из мертвых, а вот тут можно проехать, осторожнее только, да нет, тут никаких книг нет, только мостик подгнил совсем…
Что-то не нравится мне, что-то настораживает темноте ночи, еще не могу понять, что именно, а, ну, конечно же, реальность книги, где меня должны убить, потихоньку оживает, шевелится, движется в нашу сторону, так что надо бы поторопиться, по мостику, по мостику, осторожнее… чер-рр-т…
Доски обрушиваются под копытами Гиппы, она перепугано отскакивает, — волей-неволей начинаю пришпоривать свою спутницу, забываю, что этого делать нельзя. Гиппа рычит, будешь меня каблуками колотить, скину тебя в реку, и дело с концом…
Спрашиваю как можно осторожнее:
— Перепрыгнуть… сможешь?
— Не думаю…
— А придется… боюсь, другого выхода у нас нет…
Гиппа подбирается, готовится к прыжку…
— Скорее… – умоляю, скорее, книга уже близко… совсем близко…
Гиппа замирает, шагает в сторону книги, какого черта она делает, еще надеюсь выпрыгнуть из седла, понимаю, что не успею…
— Ты… ты чего?
— Не бойся… ничего не случится…
Все буквально переворачивается внутри, когда книга наваливается на нас – жду неминуемой погибели, ничего не происходит, осень в самом своем разгаре все так же молчит, глядя на нас далекими звездами.
— Ты… ты чего… мы же сейчас чуть не погибли…
— Ничего бы не случилось.
— С чего ты взяла, это же… та книга, которая…
— Это одна и та же книга, как ты не понимаешь?
— В смысле… одна и та же?
Одна и та же книга в восприятии разных читателей… разных людей… кому-то ты показался героем, кому-то предателем, кто-то запомнил, что тебя убили…
Мне становится не по себе, мир настолько неожиданно встает на свои места, что у меня кружится голова.
— А ведь верно… здорово ты заметила, как я раньше не замечал… Ладно, поедем, еще немного, и будем дома…
— … а утром снова в путь?
Не понимаю, в какой путь, куда, зачем, если мы уже дома, почти дома, у людей, которых я спас, и которые готовы принять меня… и тебя…
— … мы должны найти книгу, — не соглашается Гиппа.
— Книгу? Зачем?
— Ты должен сам её прочитать… сам! И составить свой мир… настоящий…
Поторапливаю Гиппу, думаю, нужен ли мне этот путь, в который она меня зовет, и каким будет мир, который я прочитаю сам…
В тот момент, когда автор поставил последнюю точку.
Неправильно.
В тот момент, когда автору пришла идея.
И…
… и тоже неправильно.
… если кто будет говорить, что книга появляется в тот момент, когда автор её придумал – вы такого сразу поднимайте на смех, а то и вовсе предайте анафеме. А кто про издательство будет завирать, с тем вообще говорить не о чем.
Книга появляется в момент своей наивысшей славы, когда она у всех на устах, когда становится достаточно энергии, чтобы осознать себя, чтобы понять – я есть.
Особенно интересно это происходит у книг, которые почти никто не читает, у книг, которая едва-едва найдет пару десятков читателей, если и не того меньше – вот если человек, читая книгу, что-то почувствует, что-то вспыхнет в душе – вот тогда книга оживает, оглядывается на саму себя, говорит себе – я есть.
Отдельный вопрос – как оживают книги, которые никто не прочел – и тем не менее, им это как-то удается, какое-то странное непостижимое самоосознание. Этот секрет до сих пор не разгадан, и многие книги дорого бы отдали, чтобы узнать, как такое происходит.
Осознав себя, книга ждет – иногда несколько лет, иногда десятилетия, а то и века – пока не канет в забвение или не исчезнет совсем, пока последний экземпляр не рассыплется в прах в забытом всеми хранилище или не вспыхнут в пламени пожара. И вот когда книга совсем перестает быть – тогда-то она и начинает действовать…
Книга плывет против течения времени – это сложно, плыть против течения, не каждой книге это удастся, кое-кто и сгинет в бесконечных бешеных времяворотах, кто-то не мог подняться во времяпадах – до истоков добираются единицы, а еще меньше книг понимает, где они, эти истоки, какого именно человека выберет книга себе в создатели. Тут-то между книгами начинаются настоящие побоища, — каждый тянет сознание автора в свою сторону, каждый кричит – мое, каждый врывается в сны автора, беспокойные, тревожные, непонятные. Кто-то хитрит, да много кто – кто-то, поднимается как можно выше против течения, подхватывает автора в самой ранней юности, когда человек еще сам толком не знает, кто он, что он, какой он – тут-то и появляются мысли, огромные, всеобъемлющие, после которых хочется весь мир перевернуть, мысли, которые готовы сами рваться на бумагу в обход человека – не могут, рассыпаются бессвязными фразами. Человек комкает записи, не то, не то, не то, бросает в костер, но рукописи не горят.
Годы идут, автор плывет по времени, тут-то и поджидают его другие книги, осторожные, вкрадчивые, они не набрасываются на человека, они выжидают, заметит их автор или нет – писатель еще сам должен поискать книги, которых еще нет, еще сам должен заметить, поймать, ухватить за длинный ускользающий хвост, разматывать по ниточкам, осторожно раскладывать на бумаге. и не с первого раза, и не со второго, а с какого-то не пойми какого – появля… то есть, книга не появляется, книга уже была, она появилась уже давно, а теперь она проходит новый этап своей жизни, уже вместе с автором – в будущее все дальше и дальше, летят книги, машут страницами. И мечется первая книга, глупая, торопливо книга, которая поспешила, и теперь рассыпалась в пух и прах, осталась горьким воспоминанием, юношеской мечтой, к которой не хочется возвращаться. Книга беспокойно мечется, в отчаянии бросается от автора к автору, ищет хоть кого-нибудь – не находит…
— Ужинать будете? — спрашиваю я у человека без лица.
Человек без лица отвечает, что ужинать он, пожалуй, не хочет, а вот кофе с удовольствием выпьет. Мы пьем кофе, и я думаю, как человек без лица ухитряется говорить и уж тем более пить кофе. Хотя иногда кажется, что внизу лица есть какая-то щель, чтобы глотать, но вот именно что только кажется, — это я сам домысливаю, мое воображение отказывается представлять, что у кого-то нет лица.
Я убиваю человека без лица в половине шестого вечера — я всегда убиваю его в это время. Потом я кропотливо рисую пентаграммы — мне не сказали, что именно рисовать, и я домысливаю на вершинах пентаграммы алхимические знаки или зодиакальные символы. Я воскрешаю человека без лица как всегда ровно в шесть — он сдержано благодарит меня за спасение жизни, хотя не должен этого делать.
Я ничего про него не знаю. Вернее, знаю только одно — он мой враг. Почему он мой враг, за что я убил его, где получил способности воскрешать умерших — об этом я ничего не знаю.
Самое страшное — я не знаю, кто я такой.
Богатый дом.
Я.
Мой враг, которого я убиваю в половине шестого.
И кофе.
По крайней мере, у нас есть кофе.
ВТОРОЙ МЕРТВЫЙ
Иногда я утешаю себя тем, что я — правитель целой страны. Утешение получается слабое, потому что здесь все — правители целой страны, правда, ни один из нас не знает, какой страной управляет. Впрочем, где-то есть и официанты, и уборщики, но про них настолько ничего не известно, что мы не можем уловить не только их лица, но и силуэты — лишь размытые, расплывчатые тени где-то в стороне. У нас у самих нет лиц, — почти нет, иногда удается увидеть чьи-то глаза или изгиб рта — но не более того.
За нашим отелем расстилается пустой город, в котором никто не живет. Иногда мы развлекаем себя тем, что гуляем по пустому городу и даже заходим в дома. А больше, собственно, развлечений нет.
Когда мне совсем тоскливо, я утешаю себя тем, что я живой и настоящий — в отличие от них ото всех, порожденных неким темным властителем мира. Утешение опять же получается слабое, потому что еще неизвестно, кем здесь выгоднее быть. Остальные не знают, что я живой, вернее, делают вид, что не знают, — моя тайна раскроется в финале, когда я не смогу сделать чего-то, что для них очень просто, например, расправить перепончатые крылья и полететь.
Официанты, которых нет, приносят вино, которое есть — мы пьем за что-то, сами не знаем, за что, и чем дальше, тем больше мне кажется, что все должно быть совсем, совсем не так…
ТРЕТИЙ МЕРТВЫЙ
Хань, Цзинь, Чжоу, ацтеки, майя…
…я все думаю, какой империей я был в прошлой жизни — и все не могу вспомнить. Помню одно — был. А вон тот, другой (или та, другая) был какой-то другой империей, тоже не знаю, какой, и он не знает, какой, но какой-то был.
Иногда мы замечаем друг друга в толпе, и не знаем, кивнуть друг другу или нет. Иногда мы встречаемся, сами не знаем, зачем, говорим, сами не знаем, про что, тут бы поговорить о прошлом, только мы не знаем, какое у нас должно быть прошлое. Мы не любим встречаться в более поздние времена — когда каждый из нас соберет вокруг себя толпы единомышленников, подчинит своей воле полмира, чтобы сразиться друг с другом — и стать единоличным властителем земного шара. Эти времена кажутся нам… неуютными, что ли, и непонятными, что там вообще должно происходить. Вот посидеть где-нибудь в кафе или в парке, поговорить о чем-то ни о чем, это да, это даже приятно, в такие минуты даже не хочется докапываться до правды, кто мы, и что мы…
МАЛЕНЬКИЙ КНИЖОНОК
…маленький книжонок бежит по лестнице, бегом-бегом, не оборачиваться, главное, не оборачиваться, если обернется, точно схватит это… это… которое там, за окнами… Книжонок-то совсем маленький, двадцать страничек всего, где ж ему совладать с тем, страшным, что за окнами, с… с… даже подумать страшно, что там было, не то, что сказать.
Вот маленький книжонок и бежит по лестнице, чуть подсвеченной тусклыми фонарями, скорей-скорей, на второй этаж, где спят старшие…
— Там… там!
— Да что такое, я тебя убью щас, будешь мне спать мешать!
— Да там… там же…
Старшие книги недовольно смотрят на маленького книжонка, вот ведь, обоих перебудил, а еще чего доброго наверх кинется, где комната самого старшего книга, а дальше святая святых, спальня самого…
— Спать иди, кому говорят! — шипит старший книг.
— Да там же…
— Послушай… тебе приснился кошмар, — средний книг садится на корточки перед маленьким книжонком, — это бывает… нам снится то, чего нет на самом деле…
— А не, а там по правде-е-е!
— Да тихо ты! Ну вот, старшего разбудил…
Поздно, маленький книжонок уже бежит по лестнице еще выше, раз они глупые не понимают ничего, ну вон пусть то страшное их и съест, а книжонок выше побежит, спрятаться под защиту…
Самый старший выходит из комнаты, перехватывает книжонка, тащит к себе, а давай я тебе сказку расскажу. Книжонок боится, а то страшное к нам не заберется — а не бойся, не заберется, а мы птицу-оберегу на дверь повесим, и сон-траву…
И маленький книжонок успокаивается, хотя и нет-нет тревожно смотрит то на дверь, то на окно, а вдруг проберется сюда это… это… страшное… даже не сказать, что…
ПЕРВЫЙ ЖИВОЙ
По вечерам все дома забывают, как ни на жизнь, а на смерть сражались за право обладать человеком — и собираются к вечернему чаю. Председательствует почтенный Смокинг-Холл, Крикет-Холл разливает чай, и все даже ненадолго забывают, что он преступник в этом детективе. Мэджик-Холл старается держаться особняком, но его усаживают на почетное место — ненадолго забывают, что он не старинный особняк, а всего лишь самозванец, который косит под особняк. И даже про Памкин-Холл забывают, что он убил какую-то там тетушку, да никого он не убивал, вот она сидит живая и здоровая…
ВТОРОЙ ЖИВОЙ
По вечерам затихают все войны — с самого сотворения мира и до самого Армагеддона — чтобы безвестный композитор в каком-то там веке смог сыграть свою лучшую мелодию — чтобы ни вздох, ни шорох, ни дуновение ветерка не нарушили чарующую гармонию нот. И кто-то бесконечно далеко в будущем подхватывает мелодию — чтобы она звучала через века.
ТРЕТИЙ ЖИВОЙ
Сегодня сын в кои-то веки убрал свалку в своей комнате, открыл какую-то научную статью — и властелин Марса понял, что это уже не его сын, и вообще это все не их дети, это вернулись те, первые, которые строили здесь город, которые пали замертво в песках, которые погребены в пустыне. И нужно взять дробовик, и застрелить сына, потому что — не сын, и нет сил взять дробовик и застрелить сына, потому что — сын. И надо бы радоваться, что в кои-то веки за ум взялся, и не получается радоваться, потому что как бы это не кончилось тем, что сын возьмет дробовик…
МАЛЕНЬКИЙ КНИЖОНОК
Сиводни я апять видил етих трех каторыи ни живыи и ни настоящии а старшии книшки мине ни паверили и сказали што я фсе предумываю и ничево такова не было а мине абидна што мине ни верят.
САМ
Он оторопело смотрит на старшего книга, который про живые дома, он не понимает, почему старший книг пришел сюда, в святую святых, в неурочное время, стоит на пороге, переминается с ноги на ногу, не знает, как начать разговор.
— Ну что… что такое?
— Господин автор… мы все-таки просим за младшего.
— В смысле?
— Мы знаем… вы не собираетесь его дописывать…
— Ну не собираюсь, и…
— …мы просим за младшего.
— Что… да что вы просите?
— Допишите его… пожалуйста…
Автор даже вздрагивает от неожиданности:
— А вам-то… какое…
— Ну как — какое, он же наш брат все-таки!
— Ничего себе…
— А разве нет?
— Да-то да, только… только… слушайте, чего-то я не ожидал даже, что вы так… ну… молодцы… Ладно, ступайте…
— Так вы… допишете нашего братика?
— Слушайте, это я решаю, а не вы…
— …мы вас очень просим, уважаемый автор… даже нет, не так, мы настаиваем…
— Все, все, свободны! — автор хлопает в ладоши, — ну-ка, все по местам!
— А может… а может, его спрятать как-нибудь? — спрашивает младший книг. Нет, не маленький книжонок, а младший книг, который про Марс.
— Да, пожалуй, это единственное, что нам остается, — соглашается старший книг, — автор забудет… не сожжет рукопись…
— …не сотрет, а не не сожжет, знаток вы наш, — смеется средний книг, который про музыку через столетия.
— Друг мой, ну что вы хотите, меня писали, когда еще не было всех этих… этих всех… не было… что же, давайте ближе к делу, у меня на примете есть комнатка в башне…
— Тише, тише, автор услышит… Ну что ты, в самом деле, такой большой, и плачет…
— Ма-а-а-ленький…
— Тише, тише… ну что там такого в этой башне, ты сам-то посмотри, как здорово тут!
— А они… а эти… а придут…
Средний книг садится на корточки перед маленьким книжонком:
— Послушай… нет никаких тех… тебе что-то приснилось, что-то привиделось, кто-то тебя напугал… ветка в окне… тень от облака… блик луны… на самом деле ничего не было…
Маленький книжонок хочет возразить, что было, было, еще как было — не говорит, сам не знает, почему — не говорит, ну а как тут скажешь, когда большие книги, важные такие, говорят, что не было ничего такого, и маленький книжонок все выдумывает, и вообще.
Маленький книжонок ложится спать, и так непривычно тут, на диванчике в комнате, и так хочется назад, в свою кроватку, а нельзя, а то автор заметит. И надо укрыться пледом, вот так, и спать, если вообще можно заснуть тут, когда окно так близко, ну и что, что зарешечено и занавешено, и дверь так близко, а совсем рядом прихожая, и входная дверь, а за ней то, страшное, что приходит по ночам, скрипит половицами…
Скрип.
Показалось.
Нет, не показалось, снова скрипят половицы, кто-то проник в дом, кто-то здесь, совсем рядом, и надо спрятаться под пледом, и затаиться, и лежать тихо-тихо, не шевелиться, стараться не дышать, может, это за дверью не заметит маленького книжонка. Книжонок-то маленький совсем, всего-то двадцать страничек…
Но все-таки, все-таки, книжонок-то маленький еще, книжонку-то все интересно, а что там за дверью, что такое…
…маленький книжонок выглядывает.
Смотрит на то, что в холле, вот они, совсем рядом, и надо закричать громко-громко, и нельзя…
Старший книг оглядывается, нет ли автора.
Тихонько идет по лестнице, несет горячий шоколад и ванильный пирог для маленького книжонка. Осторожно, шепотом-шепотом стучит в дверь, толкает дверь на себя, оглядывает комнатку в башне, не понимает…
…а где книжонок?
А книжонка и нет.
Старший книг оглядывает комнату, смотрит под диванчик, под плед, в шкаф, под стол — нет книжонка, как испарился.
Старший книг бросается наверх, где на втором этаже средний книг и младший книг, вот как назло с автором что-то обсуждают, старший книг знаками-знаками показывает, что с книжонком беда случилась, надо что-то делать, да что тут делать, непонятно, где его вообще искать…
— …а вы… а вы давно здесь? — спрашивает маленький книжонок.
Старший черновик начинает припоминать, да вроде год с небольшим, с две тысячи пятого…
Маленький книжонок спохватывается:
— Так сейчас ведь уже двадцать первый год, это значит, вы уже…
И старые черновики перепугано хлопают страницами, да как так, да быть не может, ничего себе время летит…
Сидят в старой беседке, невесомые, призрачные, с остатками подгоревших страниц, недосожженных в пламени очага.
Светит луна.
— …ну и вот… — говорит младший черновик, — а потом они каждый собрали вокруг себя единомышленников… каждый объединил полмира… планета разделилась на две величайшие империи… и каждый хотел быть единоличным властителем земли, и никто не хотел уступать, и мир был на грани войны, из которой никто бы не вышел победителем… а вот чем кончилось, я не знаю…
Ночь молчит.
Слышно, как в зарослях ночи поет луна.
— А давайте я вас допишу, — говорит маленький книжонок.
Старший черновик изумляется:
— Давай ты… что?
— А вы вот недописаны…
— …малыш, это невежливо, напоминать про такие вещи, в конце-то концов…
— Так давайте я вам помогу, вот допишу вас…
— Да ты… да ты что?
— Я, правда, не умею… но я постараюсь… обязательно…
— Малыш, предоставь это мне… — говорит средний черновик, — у меня побольше опыта… побольше знаний…
Младший книг прислушивается, настораживается, — что-то померещилось в тишине ночи, нет, не померещилось, и правда шорох там, внизу, на первом этаже, где холл и кухня. Младший книг настораживается, осторожно выбирается из своей спальни, прислушивается…
Так и есть.
Кто-то внизу.
Даже подрагивает огонек фонаря.
Младший книг бросается в комнату среднего, вставай, вставай, ну просыпайся же скорее, там кто-то… кто-то…
Младший книг и средний книг спускаются вниз, смотрят на…
…на…
— Книжонок!
И видят позади книжонка этих трех, каких трех, да не пойми каких трех, размытые, расплывчатые, призрачные, не то сожженные дотла, не то нет…
Средний книг хватает удачно подвернувшуюся кочергу:
— А ну… а ну отойдите от него! Немедленно!
И книжонок вперед выбегает, кричит, что вы, что вы, это мои друзья, они знаете, какие хорошие, это вот про властелинов мира, которые на самом деле порождения дьявола, а этот вот про некроманта, который врага своего оживил, а этот…
— …да что здесь такое?
Распахивается дверь где-то наверху, выглядывает автор, заспанный, в халате, ругается, да что такое, да что у вас там случилось-то вообще…
Смотрит.
Не верит своим глазам.
Как такое может быть, что происходит вообще… он же их сжигал, он же точно помнит — сжигал, а они вот они, все трое, что за черт…
…телефонный звонок прерывает уютную семейную трапезу, старший черновик (теперь даже язык не поворачивается назвать его черновиком) встает из-за стола, вопросительно смотрит на автора:
— Разрешите, я отвечу на звонок? Должно быть, это из издательства…
— Из издательства?
— Ну да… — кивает средний черновик, — они подписали с нами договор на публикацию.
— Неужели? Поверить не могу…
— …но вы не беспокойтесь, — добавляет младший черновик, берет себе вторую порцию тостов с джемом, — мы укажем вас, как соавтора…
Ну вообще чтобы в нейросети сделать, достаточно одной минуты. Но может кто-то захочет и от руки, и с нейронкой как следует поработать, поискать варианты… Через пару недель спрошу народ — если все желающие уже все послали, больше никто не хочет — выложу работы, будем голосовать…
Книга книг – это когда получаешь телеграмму почему-то среди ночи, как будто среди ночи доставляют телеграммы, почему-то в голову приходит непонятное слово, не то эскимос, не то асамас, не то…
Так вот…
Книга книг — когда получаешь телеграмму, выезжайте скорее, тетушка умирает, и бросаешься среди ночи в аэропорт, это еще что такое, мы что, в этом герметичном в воду погружаться будем, нет, быть не может, чтобы это отрывалось от земли, и огни, огни далеко внизу…
Книга книг – это когда приезжаешь в спешке куда-то в никуда, спохватываешься, что твоя тетушка здесь не живёт, и вообще не было у тебя никогда никакой тетушки, и какого черта вообще случилось, какого черта ты здесь, в стране, где воды кажется больше чем земли, в стране, где земля и море наступают друг на друга, и дома покачиваются на воде, устремив к небу высоченные мачты, и тусклый свет фонарей опрокидывается в прибрежные волны, и пристани пропахли рыбой и фонарным маслом, и громадные сырные головы протяжно мычат, спускаясь вечером с холмов на ночлег в стойло. Какого черта ты здесь, где на улицах растут рядами пряничные домики, и мальчишки бегут наперегонки отломить самый сладкий кусок, и стаи мельниц летят куда-то к югу в свете полной луны, и велосипеды грызут уздечку, почтенные тюльпаны прогуливаются по набережной.
Книга книг – это когда вежливо откланиваешься, садишься в экипаж, запряженный двумя велосипедами, и алый тюльпан нахлестывает велосипеды, гонит к востоку, в аэропорт, где уже стоит самолет, запряженный готовыми взлететь мельницами, у них так принято – и люди в форме говорят вам, вы никуда не летите, просим прощения, ничего не можем сделать, нет, не положено, всего вам хорошего. И останавливаешься в пряничном домике, который покачивается на волнах, оснащенный мачтами, на которые ночью слетаются фонарики, и их свет отражается в волнах. А в полночь в распахнутое окно влетает заблудившаяся мельница, трещит и хлопает крыльями, переворачивает в комнате все буквально вверх дном, и еле-еле прогоняешь её метлой.
Книга книг, это…
… нет, это не книга книг.
Книга книг – это когда в один из вечеров вы видите карнавальную маску со сломанным крылом, думаете, откуда она здесь, хотите поймать, чтобы чем-то помочь, маска не ловится, маска уводит вас куда-то к югу, к югу, где на воде покачивается легкокрылая гондола, маска опускается в неё, давайте прогуляемся, амиго мио, мио аморе, и сам не замечаешь, как оказываешься на холмах, где пасутся стройные кипарисы, и древние храмы переступают колоннами, а по вечерам полурассыпавшиеся статуи собираются в каком-нибудь кафе и пьют по глотку старинные мелодии. И уже забываешь, как сюда попал, и кружишься в танце с какой-нибудь мандолиной, и щебечущие оливки стайками вспархивают с ветвей. А потом спохватишься, — когда тюльпаны верхом на велосипедах будут требовать, чтобы тебя вернули, сию минуту, да как вы смеете, да немедленно, а не то… и потрескавшиеся статуи обнажают свои мечи и копья, и храмы встают на дыбы и бьют колоннами. И понимаешь, что останешься здесь навсегда, и это и будет…
… нет, это не книга книг, а книга книг – это когда однажды на рассвете видишь удивительный замок, настолько прекрасный, что хочется смотреть на него несколько вечностей подряд, и все равно не наглядишься. И ты идешь за замком, и он сам предлагает сесть на него верхом, и скачет куда-то к северу, где замки пасутся на высоких горах, а на ветвях деревьев часы в виде маленьких домиков, оглашая лес звонким ку-ку, и булочники срывают с деревьев урожаи кренделей и штруделей, чтобы подать их к завтраку, а неумелый музыкант бросает горсточку нот, пытается приманить летящие стайками скрипки – но пока не может.
Книга книг – это когда спохватываешься в один из дней, хочешь выбраться из замка, но понимаешь, что никогда не найдешь выход из его бесконечных лабиринтов, навеки останешься со стайками скрипок в глухих лесах, с часовыми кукушками и россыпями нот на лугах, с фахверковыми домиками, которые по вечерам собираются за кружкой пива и рулькой и поют веселые песни. И смиряешься, и понимаешь, что это неизбежно, даже когда видишь где-то на горизонте бронзовые статуи, гневно потрясающие копьями, которые не могут добраться до тебя, потому что их не пускают рогатые рыцарские доспехи с мечами и палицами.
Книга книг – это…
… нет, это не книга книг, а книга книг – это когда однажды приходит снег, не тот, с высоких гор, и не тот, легкий, мимолетный, недолгий на площадях городов – а какой-то студеный, глубокий, утопающий сам в себе. Он поправляет меховую шапку, под которой прячется позолоченный купол, и начинает рассказывать удивительные истории про маленький домик на птичьих лапах, который живет далеко-далеко в лесу, про птицу с головой прекрасной девушки, про огромного кота, который усыпляет путников своим голосом и пожирает их… и сам не замечаешь, как утопаешь в снегу, и засыпаешь на огромном жарко пылающем очаге, укрытый теплыми шкурами, и слушаешь дивные сказки, пропитанные трескучим морозом и сиянием молодого месяца в самую студеную ночь.
И тогда книга книг…
… нет.
Еще нет.
Потому что книга книг – это когда видишь белого кролика с красными глазами, который достает часы из жилетного кармана, и бормочет, что опаздывает. И бежишь за ним сломя голову, и проваливаешься куда-то в никуда. И учишься смазывать часы сливочным маслом, и прыгать верхом на корове выше луны, и перекрашивать белые розы в красные, и смотреть, как рыбы танцуют на блюде под мелодию скрипки, на которой играет кот, и разыскивать сбежавшие чашки и блюдца по следам, которые надо успеть увидеть, пока не затоптали полицейские, и заполмнить, что у одной из чашек сбитый каблук, а старое блюдце чуть прихрамывает на одну ногу, а чайник ходит с тросточкой.
И тогда книга книг…
… нет.
Нет.
И даже тогда – нет, и мраморные статуи потрясают копьями, и рогатые доспехи обнажают мечи, и пряничные домики под мачтами ощериваются пушками, и трескучий мороз готовится вонзить свои смертоносные иглы в каждого, кто хочет забрать тебя, и пять часов, пьющих чай в пять часов, навостряют острые стрелки, готовясь пронзить неприятеля…
И требуешь немедленно прекратить, и даже приставляешь пистолет к виску, и говоришь, что сделаешь это, если они все сию минуту не прекратят, и обещаешь все решить, все уладить, не знаешь, как – но решить и уладить, а если про всех, а если про каждого понемножку, вот и будет книга книг, а? нет, они не согласны, это должно быть что-то одно, или замок в рогатых доспехах или покачивающийся на волнах город, пропахший рыбой, или золотой купол в меховой шапке или стайка мандолин, притулившаяся на гондолах… И говоришь, что что-нибудь придумаешь, хотя даже представить себе не можешь, что тут вообще можно придумать.
Книга книг, это когда… да что когда, что когда, пытаешься собрать по кусочкам, по обрывкам воспоминаний эту книгу книг, и понимаешь, что все не то, не то, не то, что это все твое и в то же время не твое, и в мыслях вырисовывается что-то… нет, не понимаешь, не можешь уловить, мерещится в полусне, в полудреме какая-то земля между всеми этими землями, замки в доспехах с мельничными крыльями, украшенные бронзовыми статуями, которые в трескучий мороз за чашкой чая рассказывают друг другу у огромного очага чудесные истории…
Книга книг – это когда спрашиваешь их всех, мельнично-тюльпановых, оливково-гондольных, штрудельно-скрипочных, снежно-шапковых, чайно-часовых, — где она, где она, та земля, моя земля, куда вы её дели, что вы с ней сделали, вы не дали ей появиться много веков назад, между Альпами, Карпатами, Адриатикой, Северным морем и еще не пойми чем, я даже границ выстроить не могу, не говоря уже о названии, Ва… Ва… Вла… Вал… Во… нет, не помню, не могу помнить, потому что не могу знать, я пришел в этот мир к ней, а не к вам, я…
… книга книг – это памятник, вернее, пять памятников, каждая земля говорит, что у неё памятник самый-самый настоящий, а остальные так, подделка, не верьте, не ходите туда, не смотрите, смотрите у нас, изваяние величайшего из творцов, да книга книг, это его, ну и что, что не написана, да какая разница в самом-то деле, это же книга книг, вот, можете прикупить по экземпляру, ну а как вы хотели, что здесь еще может быть, кроме чистых страниц, с вас столько-то, сегодня с персональной скидкой…
Книга книг – это когда…
… левее нельзя, — одергиваю я Гиппу, когда она собирается свернуть на дорогу чуть севернее. Гиппа оборачивается, недоуменно смотрит на меня, как нельзя, почему нельзя, ты сравни дороги-то, ты дороги-то сравни, по какому бездорожью мы едем сейчас, я так ноги себе переломаю, и смотри как хорошо там дальше, ровнехонькое шоссе…
Да как ты не понимаешь, говорю я Гиппе, как ты понять не можешь, ты на границы-то посмотри, вот они, границы между книгами, тонюсенькие-тонюсенькие, в этой-то книге, по которой мы сейчас едем, я еще более-менее порядочный, а в той книге, которая там дальше начинается, я безжалостный хищник, и тебе горло в два счета прокушу…
Так что давай правее, правее, к югу, ну и что, что бездорожье, иначе не получится. А дальше не радуйся, что чистое поле, его обходить придется, крюк делать, вон, видишь на добрую часть поля расстилается та книга, где меня заманили и убили, ну и что, что в дом заманили, а тут не дом, а поле, все равно умру… вот, смотри… – вытягиваю руку, показываю, как на руке проступают следы тления, Гиппа тут же шарахается в сторону, не надо, не надо, ну пожа-алуйста…
— Ничего, ничего, — стараюсь утешить свою спутницу, — скоро приедем…
— А куда мы едем? – не выдерживает Гиппа.
Тихонько усмехаюсь, вот так вот, только что говорила, что со мной хоть на край света, и вот уже настораживается, а куда мы едем вообще…
— Тут неподалеку дом, где меня примут с радостью…
— … родственники твои?
— Не, друзья… что ты, родственники бы меня на клочки разорвали…
— А что так?
— А так… они же появляются только в той книге, где я предал свой род и уничтожил его…
— Ну, ты даешь…
— Я виноват, что ли, что про меня так написали?
Она косо смотрит на меня, думает, виноват я или нет, потом решает, что все-таки не виноват, хотя кто меня знает, может, это я сам все про себя писал…
— А сколько про тебя томов вообще?
— Да каких томов, одна книга…
— Так ты сам говоришь, то убили тебя, то…
— Так это все одна книга…
— Варианты, что ли?
— Да не варианты, вообще черт пойми что такое…
Холод подступающей ночи бросает в нас горсть облетевшей осени – не листьев, а именно осени, Гиппа зябко поеживается. Утешаю её, что осталось немного, только надо вот тут рощицу обогнуть, там начинается книга, где я какой-то выходец из мертвых, а вот тут можно проехать, осторожнее только, да нет, тут никаких книг нет, только мостик подгнил совсем…
Что-то не нравится мне, что-то настораживает темноте ночи, еще не могу понять, что именно, а, ну, конечно же, реальность книги, где меня должны убить, потихоньку оживает, шевелится, движется в нашу сторону, так что надо бы поторопиться, по мостику, по мостику, осторожнее… чер-рр-т…
Доски обрушиваются под копытами Гиппы, она перепугано отскакивает, — волей-неволей начинаю пришпоривать свою спутницу, забываю, что этого делать нельзя. Гиппа рычит, будешь меня каблуками колотить, скину тебя в реку, и дело с концом…
Спрашиваю как можно осторожнее:
— Перепрыгнуть… сможешь?
— Не думаю…
— А придется… боюсь, другого выхода у нас нет…
Гиппа подбирается, готовится к прыжку…
— Скорее… – умоляю, скорее, книга уже близко… совсем близко…
Гиппа замирает, шагает в сторону книги, какого черта она делает, еще надеюсь выпрыгнуть из седла, понимаю, что не успею…
— Ты… ты чего?
— Не бойся… ничего не случится…
Все буквально переворачивается внутри, когда книга наваливается на нас – жду неминуемой погибели, ничего не происходит, осень в самом своем разгаре все так же молчит, глядя на нас далекими звездами.
— Ты… ты чего… мы же сейчас чуть не погибли…
— Ничего бы не случилось.
— С чего ты взяла, это же… та книга, которая…
— Это одна и та же книга, как ты не понимаешь?
— В смысле… одна и та же?
Одна и та же книга в восприятии разных читателей… разных людей… кому-то ты показался героем, кому-то предателем, кто-то запомнил, что тебя убили…
Мне становится не по себе, мир настолько неожиданно встает на свои места, что у меня кружится голова.
— А ведь верно… здорово ты заметила, как я раньше не замечал… Ладно, поедем, еще немного, и будем дома…
— … а утром снова в путь?
Не понимаю, в какой путь, куда, зачем, если мы уже дома, почти дома, у людей, которых я спас, и которые готовы принять меня… и тебя…
— … мы должны найти книгу, — не соглашается Гиппа.
— Книгу? Зачем?
— Ты должен сам её прочитать… сам! И составить свой мир… настоящий…
Поторапливаю Гиппу, думаю, нужен ли мне этот путь, в который она меня зовет, и каким будет мир, который я прочитаю сам…
Когда появляется книга?
В тот момент, когда её выпустили в издательство.
Неправильно.
В тот момент, когда автор поставил последнюю точку.
Неправильно.
В тот момент, когда автору пришла идея.
И…
… и тоже неправильно.
… если кто будет говорить, что книга появляется в тот момент, когда автор её придумал – вы такого сразу поднимайте на смех, а то и вовсе предайте анафеме. А кто про издательство будет завирать, с тем вообще говорить не о чем.
Книга появляется в момент своей наивысшей славы, когда она у всех на устах, когда становится достаточно энергии, чтобы осознать себя, чтобы понять – я есть.
Особенно интересно это происходит у книг, которые почти никто не читает, у книг, которая едва-едва найдет пару десятков читателей, если и не того меньше – вот если человек, читая книгу, что-то почувствует, что-то вспыхнет в душе – вот тогда книга оживает, оглядывается на саму себя, говорит себе – я есть.
Отдельный вопрос – как оживают книги, которые никто не прочел – и тем не менее, им это как-то удается, какое-то странное непостижимое самоосознание. Этот секрет до сих пор не разгадан, и многие книги дорого бы отдали, чтобы узнать, как такое происходит.
Осознав себя, книга ждет – иногда несколько лет, иногда десятилетия, а то и века – пока не канет в забвение или не исчезнет совсем, пока последний экземпляр не рассыплется в прах в забытом всеми хранилище или не вспыхнут в пламени пожара. И вот когда книга совсем перестает быть – тогда-то она и начинает действовать…
Книга плывет против течения времени – это сложно, плыть против течения, не каждой книге это удастся, кое-кто и сгинет в бесконечных бешеных времяворотах, кто-то не мог подняться во времяпадах – до истоков добираются единицы, а еще меньше книг понимает, где они, эти истоки, какого именно человека выберет книга себе в создатели. Тут-то между книгами начинаются настоящие побоища, — каждый тянет сознание автора в свою сторону, каждый кричит – мое, каждый врывается в сны автора, беспокойные, тревожные, непонятные. Кто-то хитрит, да много кто – кто-то, поднимается как можно выше против течения, подхватывает автора в самой ранней юности, когда человек еще сам толком не знает, кто он, что он, какой он – тут-то и появляются мысли, огромные, всеобъемлющие, после которых хочется весь мир перевернуть, мысли, которые готовы сами рваться на бумагу в обход человека – не могут, рассыпаются бессвязными фразами. Человек комкает записи, не то, не то, не то, бросает в костер, но рукописи не горят.
Годы идут, автор плывет по времени, тут-то и поджидают его другие книги, осторожные, вкрадчивые, они не набрасываются на человека, они выжидают, заметит их автор или нет – писатель еще сам должен поискать книги, которых еще нет, еще сам должен заметить, поймать, ухватить за длинный ускользающий хвост, разматывать по ниточкам, осторожно раскладывать на бумаге. и не с первого раза, и не со второго, а с какого-то не пойми какого – появля… то есть, книга не появляется, книга уже была, она появилась уже давно, а теперь она проходит новый этап своей жизни, уже вместе с автором – в будущее все дальше и дальше, летят книги, машут страницами. И мечется первая книга, глупая, торопливо книга, которая поспешила, и теперь рассыпалась в пух и прах, осталась горьким воспоминанием, юношеской мечтой, к которой не хочется возвращаться. Книга беспокойно мечется, в отчаянии бросается от автора к автору, ищет хоть кого-нибудь – не находит…
— … когда началась охота на книги?
-Э… в будущем.
-А точнее?
-А точнее не знаю.
-А кто знает?
-А… а никто не знает.
-Правильно.
-И...?
-Что и?
-Ну… это… и…
-А, ну да. На пересдачу.
-На…
-… и вам не хворать. Дверь там.
-… что будут делать с книгами?
-Стрелять по ним… из ружья…
-Ой ли?
-Из луков…
-Ой ли?
-Тогда не знаю.
-А если подумать?
-А-а… сначала из ружей, потом из луков.
-Вот молодец, если подумать, сразу столько всего придумывается…
-И...?
-Что и?
-Ну… это…
-… а-а-а… на пересдачу?
-На пере…
-… всего хорошего.
-… ну что… почему книги-то стрелять будут?
-Там про людей написано.
-А почему про людей нельзя?
-Ну… вроде как обезьяны прочитают, и сами людьми быть захотят…
-Верно говорите…
-И...?
-Что и?
-Ну…
-А-а, это… на пересдачу.
-На пе…
-… привет родителям.
-… какие книги будут стрелять?
-В которых написано про человека, потому что…
-Тпр-ру, стойте, куда вас понесло… книги, значит… про людей… Какой процент людей остался через пять лет после начала охоты на книги?
-Э-э-э… неизвестно.
-Правильно, неизвестно.
-И...?
-Что и?
-Ну… это…
-А, да. На пересдачу.
-А…
-… бэ.
-… а… а можно вопрос?
-Вообще-то на экзамене я вопросы задаю, или правила поменялись, а я не в курсе?
-Да нет… ну… нельзя, так нельзя.
-Ладно, давайте свой вопрос… или нет, знаю я ваш вопрос, можно автоматом. Нет, нельзя.
-Да нет, другой.
-Ну давайте другой.
-А… почему вот мы знаем, что все это будет…
-… ну и вопросы вы задаете, кто ж ответит…
-Да нет, это еще не вопрос.
-Ну, давайте вопрос.
-… вот мы знаем, что так будет… но почему мы ничего не делаем… чтобы это… предотвратить?
-Вот как, значит.
-Ну да, а почему…
-… зачетку давайте… годен.
Ссылка на мультфильм про Маленького Книжонка
yandex.ru/video/preview/204545167159497498
МАЛЕНЬКИЙ КНИЖОНОК
ПЕРВЫЙ МЕРТВЫЙ
— Ужинать будете? — спрашиваю я у человека без лица.
Человек без лица отвечает, что ужинать он, пожалуй, не хочет, а вот кофе с удовольствием выпьет. Мы пьем кофе, и я думаю, как человек без лица ухитряется говорить и уж тем более пить кофе. Хотя иногда кажется, что внизу лица есть какая-то щель, чтобы глотать, но вот именно что только кажется, — это я сам домысливаю, мое воображение отказывается представлять, что у кого-то нет лица.
Я убиваю человека без лица в половине шестого вечера — я всегда убиваю его в это время. Потом я кропотливо рисую пентаграммы — мне не сказали, что именно рисовать, и я домысливаю на вершинах пентаграммы алхимические знаки или зодиакальные символы. Я воскрешаю человека без лица как всегда ровно в шесть — он сдержано благодарит меня за спасение жизни, хотя не должен этого делать.
Я ничего про него не знаю. Вернее, знаю только одно — он мой враг. Почему он мой враг, за что я убил его, где получил способности воскрешать умерших — об этом я ничего не знаю.
Самое страшное — я не знаю, кто я такой.
Богатый дом.
Я.
Мой враг, которого я убиваю в половине шестого.
И кофе.
По крайней мере, у нас есть кофе.
ВТОРОЙ МЕРТВЫЙ
Иногда я утешаю себя тем, что я — правитель целой страны. Утешение получается слабое, потому что здесь все — правители целой страны, правда, ни один из нас не знает, какой страной управляет. Впрочем, где-то есть и официанты, и уборщики, но про них настолько ничего не известно, что мы не можем уловить не только их лица, но и силуэты — лишь размытые, расплывчатые тени где-то в стороне. У нас у самих нет лиц, — почти нет, иногда удается увидеть чьи-то глаза или изгиб рта — но не более того.
За нашим отелем расстилается пустой город, в котором никто не живет. Иногда мы развлекаем себя тем, что гуляем по пустому городу и даже заходим в дома. А больше, собственно, развлечений нет.
Когда мне совсем тоскливо, я утешаю себя тем, что я живой и настоящий — в отличие от них ото всех, порожденных неким темным властителем мира. Утешение опять же получается слабое, потому что еще неизвестно, кем здесь выгоднее быть. Остальные не знают, что я живой, вернее, делают вид, что не знают, — моя тайна раскроется в финале, когда я не смогу сделать чего-то, что для них очень просто, например, расправить перепончатые крылья и полететь.
Официанты, которых нет, приносят вино, которое есть — мы пьем за что-то, сами не знаем, за что, и чем дальше, тем больше мне кажется, что все должно быть совсем, совсем не так…
ТРЕТИЙ МЕРТВЫЙ
Хань, Цзинь, Чжоу, ацтеки, майя…
…я все думаю, какой империей я был в прошлой жизни — и все не могу вспомнить. Помню одно — был. А вон тот, другой (или та, другая) был какой-то другой империей, тоже не знаю, какой, и он не знает, какой, но какой-то был.
Иногда мы замечаем друг друга в толпе, и не знаем, кивнуть друг другу или нет. Иногда мы встречаемся, сами не знаем, зачем, говорим, сами не знаем, про что, тут бы поговорить о прошлом, только мы не знаем, какое у нас должно быть прошлое. Мы не любим встречаться в более поздние времена — когда каждый из нас соберет вокруг себя толпы единомышленников, подчинит своей воле полмира, чтобы сразиться друг с другом — и стать единоличным властителем земного шара. Эти времена кажутся нам… неуютными, что ли, и непонятными, что там вообще должно происходить. Вот посидеть где-нибудь в кафе или в парке, поговорить о чем-то ни о чем, это да, это даже приятно, в такие минуты даже не хочется докапываться до правды, кто мы, и что мы…
МАЛЕНЬКИЙ КНИЖОНОК
…маленький книжонок бежит по лестнице, бегом-бегом, не оборачиваться, главное, не оборачиваться, если обернется, точно схватит это… это… которое там, за окнами… Книжонок-то совсем маленький, двадцать страничек всего, где ж ему совладать с тем, страшным, что за окнами, с… с… даже подумать страшно, что там было, не то, что сказать.
Вот маленький книжонок и бежит по лестнице, чуть подсвеченной тусклыми фонарями, скорей-скорей, на второй этаж, где спят старшие…
— Там… там!
— Да что такое, я тебя убью щас, будешь мне спать мешать!
— Да там… там же…
Старшие книги недовольно смотрят на маленького книжонка, вот ведь, обоих перебудил, а еще чего доброго наверх кинется, где комната самого старшего книга, а дальше святая святых, спальня самого…
— Спать иди, кому говорят! — шипит старший книг.
— Да там же…
— Послушай… тебе приснился кошмар, — средний книг садится на корточки перед маленьким книжонком, — это бывает… нам снится то, чего нет на самом деле…
— А не, а там по правде-е-е!
— Да тихо ты! Ну вот, старшего разбудил…
Поздно, маленький книжонок уже бежит по лестнице еще выше, раз они глупые не понимают ничего, ну вон пусть то страшное их и съест, а книжонок выше побежит, спрятаться под защиту…
Самый старший выходит из комнаты, перехватывает книжонка, тащит к себе, а давай я тебе сказку расскажу. Книжонок боится, а то страшное к нам не заберется — а не бойся, не заберется, а мы птицу-оберегу на дверь повесим, и сон-траву…
И маленький книжонок успокаивается, хотя и нет-нет тревожно смотрит то на дверь, то на окно, а вдруг проберется сюда это… это… страшное… даже не сказать, что…
ПЕРВЫЙ ЖИВОЙ
По вечерам все дома забывают, как ни на жизнь, а на смерть сражались за право обладать человеком — и собираются к вечернему чаю. Председательствует почтенный Смокинг-Холл, Крикет-Холл разливает чай, и все даже ненадолго забывают, что он преступник в этом детективе. Мэджик-Холл старается держаться особняком, но его усаживают на почетное место — ненадолго забывают, что он не старинный особняк, а всего лишь самозванец, который косит под особняк. И даже про Памкин-Холл забывают, что он убил какую-то там тетушку, да никого он не убивал, вот она сидит живая и здоровая…
ВТОРОЙ ЖИВОЙ
По вечерам затихают все войны — с самого сотворения мира и до самого Армагеддона — чтобы безвестный композитор в каком-то там веке смог сыграть свою лучшую мелодию — чтобы ни вздох, ни шорох, ни дуновение ветерка не нарушили чарующую гармонию нот. И кто-то бесконечно далеко в будущем подхватывает мелодию — чтобы она звучала через века.
ТРЕТИЙ ЖИВОЙ
Сегодня сын в кои-то веки убрал свалку в своей комнате, открыл какую-то научную статью — и властелин Марса понял, что это уже не его сын, и вообще это все не их дети, это вернулись те, первые, которые строили здесь город, которые пали замертво в песках, которые погребены в пустыне. И нужно взять дробовик, и застрелить сына, потому что — не сын, и нет сил взять дробовик и застрелить сына, потому что — сын. И надо бы радоваться, что в кои-то веки за ум взялся, и не получается радоваться, потому что как бы это не кончилось тем, что сын возьмет дробовик…
МАЛЕНЬКИЙ КНИЖОНОК
Сиводни я апять видил етих трех каторыи ни живыи и ни настоящии а старшии книшки мине ни паверили и сказали што я фсе предумываю и ничево такова не было а мине абидна што мине ни верят.
САМ
Он оторопело смотрит на старшего книга, который про живые дома, он не понимает, почему старший книг пришел сюда, в святую святых, в неурочное время, стоит на пороге, переминается с ноги на ногу, не знает, как начать разговор.
— Ну что… что такое?
— Господин автор… мы все-таки просим за младшего.
— В смысле?
— Мы знаем… вы не собираетесь его дописывать…
— Ну не собираюсь, и…
— …мы просим за младшего.
— Что… да что вы просите?
— Допишите его… пожалуйста…
Автор даже вздрагивает от неожиданности:
— А вам-то… какое…
— Ну как — какое, он же наш брат все-таки!
— Ничего себе…
— А разве нет?
— Да-то да, только… только… слушайте, чего-то я не ожидал даже, что вы так… ну… молодцы… Ладно, ступайте…
— Так вы… допишете нашего братика?
— Слушайте, это я решаю, а не вы…
— …мы вас очень просим, уважаемый автор… даже нет, не так, мы настаиваем…
— Все, все, свободны! — автор хлопает в ладоши, — ну-ка, все по местам!
— А может… а может, его спрятать как-нибудь? — спрашивает младший книг. Нет, не маленький книжонок, а младший книг, который про Марс.
— Да, пожалуй, это единственное, что нам остается, — соглашается старший книг, — автор забудет… не сожжет рукопись…
— …не сотрет, а не не сожжет, знаток вы наш, — смеется средний книг, который про музыку через столетия.
— Друг мой, ну что вы хотите, меня писали, когда еще не было всех этих… этих всех… не было… что же, давайте ближе к делу, у меня на примете есть комнатка в башне…
Маленький книжонок заливается слезами:
— А-а-а-а-не-хо-чу-у-у-у-в-ба-а-а-а-ш-н-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
— Тише, тише, автор услышит… Ну что ты, в самом деле, такой большой, и плачет…
— Ма-а-а-ленький…
— Тише, тише… ну что там такого в этой башне, ты сам-то посмотри, как здорово тут!
— А они… а эти… а придут…
Средний книг садится на корточки перед маленьким книжонком:
— Послушай… нет никаких тех… тебе что-то приснилось, что-то привиделось, кто-то тебя напугал… ветка в окне… тень от облака… блик луны… на самом деле ничего не было…
Маленький книжонок хочет возразить, что было, было, еще как было — не говорит, сам не знает, почему — не говорит, ну а как тут скажешь, когда большие книги, важные такие, говорят, что не было ничего такого, и маленький книжонок все выдумывает, и вообще.
Маленький книжонок ложится спать, и так непривычно тут, на диванчике в комнате, и так хочется назад, в свою кроватку, а нельзя, а то автор заметит. И надо укрыться пледом, вот так, и спать, если вообще можно заснуть тут, когда окно так близко, ну и что, что зарешечено и занавешено, и дверь так близко, а совсем рядом прихожая, и входная дверь, а за ней то, страшное, что приходит по ночам, скрипит половицами…
Скрип.
Показалось.
Нет, не показалось, снова скрипят половицы, кто-то проник в дом, кто-то здесь, совсем рядом, и надо спрятаться под пледом, и затаиться, и лежать тихо-тихо, не шевелиться, стараться не дышать, может, это за дверью не заметит маленького книжонка. Книжонок-то маленький совсем, всего-то двадцать страничек…
Но все-таки, все-таки, книжонок-то маленький еще, книжонку-то все интересно, а что там за дверью, что такое…
…маленький книжонок выглядывает.
Смотрит на то, что в холле, вот они, совсем рядом, и надо закричать громко-громко, и нельзя…
Старший книг оглядывается, нет ли автора.
Тихонько идет по лестнице, несет горячий шоколад и ванильный пирог для маленького книжонка. Осторожно, шепотом-шепотом стучит в дверь, толкает дверь на себя, оглядывает комнатку в башне, не понимает…
…а где книжонок?
А книжонка и нет.
Старший книг оглядывает комнату, смотрит под диванчик, под плед, в шкаф, под стол — нет книжонка, как испарился.
Старший книг бросается наверх, где на втором этаже средний книг и младший книг, вот как назло с автором что-то обсуждают, старший книг знаками-знаками показывает, что с книжонком беда случилась, надо что-то делать, да что тут делать, непонятно, где его вообще искать…
— …а вы… а вы давно здесь? — спрашивает маленький книжонок.
Старший черновик начинает припоминать, да вроде год с небольшим, с две тысячи пятого…
Маленький книжонок спохватывается:
— Так сейчас ведь уже двадцать первый год, это значит, вы уже…
И старые черновики перепугано хлопают страницами, да как так, да быть не может, ничего себе время летит…
Сидят в старой беседке, невесомые, призрачные, с остатками подгоревших страниц, недосожженных в пламени очага.
Светит луна.
— …ну и вот… — говорит младший черновик, — а потом они каждый собрали вокруг себя единомышленников… каждый объединил полмира… планета разделилась на две величайшие империи… и каждый хотел быть единоличным властителем земли, и никто не хотел уступать, и мир был на грани войны, из которой никто бы не вышел победителем… а вот чем кончилось, я не знаю…
Ночь молчит.
Слышно, как в зарослях ночи поет луна.
— А давайте я вас допишу, — говорит маленький книжонок.
Старший черновик изумляется:
— Давай ты… что?
— А вы вот недописаны…
— …малыш, это невежливо, напоминать про такие вещи, в конце-то концов…
— Так давайте я вам помогу, вот допишу вас…
— Да ты… да ты что?
— Я, правда, не умею… но я постараюсь… обязательно…
— Малыш, предоставь это мне… — говорит средний черновик, — у меня побольше опыта… побольше знаний…
Младший книг прислушивается, настораживается, — что-то померещилось в тишине ночи, нет, не померещилось, и правда шорох там, внизу, на первом этаже, где холл и кухня. Младший книг настораживается, осторожно выбирается из своей спальни, прислушивается…
Так и есть.
Кто-то внизу.
Даже подрагивает огонек фонаря.
Младший книг бросается в комнату среднего, вставай, вставай, ну просыпайся же скорее, там кто-то… кто-то…
Младший книг и средний книг спускаются вниз, смотрят на…
…на…
— Книжонок!
И видят позади книжонка этих трех, каких трех, да не пойми каких трех, размытые, расплывчатые, призрачные, не то сожженные дотла, не то нет…
Средний книг хватает удачно подвернувшуюся кочергу:
— А ну… а ну отойдите от него! Немедленно!
И книжонок вперед выбегает, кричит, что вы, что вы, это мои друзья, они знаете, какие хорошие, это вот про властелинов мира, которые на самом деле порождения дьявола, а этот вот про некроманта, который врага своего оживил, а этот…
— …да что здесь такое?
Распахивается дверь где-то наверху, выглядывает автор, заспанный, в халате, ругается, да что такое, да что у вас там случилось-то вообще…
Смотрит.
Не верит своим глазам.
Как такое может быть, что происходит вообще… он же их сжигал, он же точно помнит — сжигал, а они вот они, все трое, что за черт…
…телефонный звонок прерывает уютную семейную трапезу, старший черновик (теперь даже язык не поворачивается назвать его черновиком) встает из-за стола, вопросительно смотрит на автора:
— Разрешите, я отвечу на звонок? Должно быть, это из издательства…
— Из издательства?
— Ну да… — кивает средний черновик, — они подписали с нами договор на публикацию.
— Неужели? Поверить не могу…
— …но вы не беспокойтесь, — добавляет младший черновик, берет себе вторую порцию тостов с джемом, — мы укажем вас, как соавтора…
Совершенно верно про фон. Как один из вариантов создания фона
На внек принесу ведро уже засвеченных вещей…
Можно!
Ой, как здорово получилось!
Отлично!
Ну вообще чтобы в нейросети сделать, достаточно одной минуты. Но может кто-то захочет и от руки, и с нейронкой как следует поработать, поискать варианты… Через пару недель спрошу народ — если все желающие уже все послали, больше никто не хочет — выложу работы, будем голосовать…
Ждем иллюстраций!
Голосование окончено, всем спасибо
голос принят!