Непризнанный гений был взбешен: его попытка уничтожить Лондон проваливалась, поговаривали, что против армии голубей, которые должны были загадить Лондон, был выписан сам Шварцнеггер – а это значило, что город будет непременно спасен. В довершение всех несчастий Измысляшка объелся ста порциями мороженного, теперь тихонько стонал на кровати, держась за живот. К счастью, у непризнанного гения был еще один козырь – он похитил юную помощницу Шварцнеггера и обещал выпустить её только если Терминатор уберется восвояси и оставит город на растерзание голубям.
Внезапный стук открываемой двери отвлек непризнанного гения от размышлений. Обернувшись, гений с ужасом увидел, что темница открыта, а пленница и Измысляшка уже стоят в дверях.
— Это еще что? – спросил злобный гений, — немедленно вернись! Я приказываю тебе!
— Вы мне не можете приказать, — ответил Измысляшка, — я больше не принадлежу вам. Здесь мне открылось чувство, доселе мне незнакомое, чувство любви…
С этими словами он бросился в распахнутую дверь, увлекая за собой пленницу.
Чегой-то ничего умного в голову не приходит. Разве что как непризнанный гений напустит на Лондон голубей, которые обгадят весь Лондон, и бедные горожане призовут на помощь Шварцнеггера, который в очередной раз спасет мир. А Измысляшка, на радостях, что вырвался на свободу из хранилища, обожрется ста порциями мороженного. А вот куда сюда впихнуть любовь… Любовь Шварцнеггера и Измысляшки, которая предаст своего нового хозяина и перейдет на светлую сторону… Но вроде в тексте Измысляшка был мужчиной…
— Звездный мальчик? Вы представляете, Кимберли, он сбежал сегодня ночью.
— Сбежал? Невозможно.
— Поверьте мне. Подкупил сторожа ящиком водки, и был таков.
— Немыслимо. Такой уникальный экземпляр…
— Мало того. Насколько мне стало известно, он угнал дирижабль.
— Маскелайн, вы хотите сказать, он хочет на этом дирижабле…
— …добраться до луны, откуда упал на землю.
— Мне кажется, он все-таки не с луны… а со звезд, недаром я назвал его звездным мальчиком. Что же, нам остается ждать сообщения о разбившемся дирижабле.
— Но я надеюсь…
— Я надеюсь, что он разобьётся. Если он доберется до звезд и расскажет своим сородичам, как с ним обошлись на Земле, нашу цивилизацию уничтожат.
Подробность — маленькая планета на границе галактики.
Биос рассекает пепелище – все, что осталось от когда-то огромной армии. Биос перебирает стальными ногами, подсвечивает фонариком, тонкий луч скользит по равнине, вылавливает из полумрака обугленные скелеты, оскаленные черепа.
Неприютно смотрит с холодных небес крохотное светило, бессильное согреть этот мир вечного льда и вечного холода на отшибе галактики.
Ну да ничего. Батареи у Биоса под завязку заряжены, на что ему это светило.
Генерал выходит на связь. Как-то неуверенно выходит на связь, как будто сам не верит себе, что в этой бойне хоть кто-то уцелел.
— Биос слушает, — говорит Биос.
— Какие новости? – спрашивает генерал.
— Мы победили, мой генерал, — отвечает Биос.
— Повторите.
— Мы победили. Белковые уничтожены. Полностью.
— Сколько осталось наших солдат?
— Только я один, мой генерал.
— Вы приставлены к награде, Биос.
— Служу Конфедерации.
— Возвращайтесь на базу, Биос.
— Слушаюсь, мой генерал.
Биос обшаривает лучом фонарика выжженную равнину безымянной планеты. То есть, нет, почему безымянной, есть какое-то название по классификации, и не по классификации, собственное название есть – Мегиддо.
А полностью – Армагеддон.
Что-то шевелится в груде обломков, что-то прячется от яркого света фонарика. Биос разбрасывает куски искореженного металла, вытаскивает влажное, животрепещущее, смотрит, думает, что с этим делать дальше. Подхватывает, тащит к флаеру, животрепещущее даже не сопротивляется.
Лежит под светом далекой звезды выжженная планета.
Мегиддо.
А полностью – Армагеддон.
Флаер поднимается в холодное небо, что-то живое корчится в судорогах, раскрывает пасть, из пасти подтекает мутная слизь.
Биос вспоминает. Подходит к существу, подносит к высохшей пасти кусочки сахара.
Белковая тварь отталкивает протянутую руку.
— С-суки… чтоб вам…
Биос отворачивается. Белковый шепчет.
— Пить… пить дай… сволочь…
Биос подносит к пасти флягу с водой. Белковый жадно пьет.
Флаер швартуется к шестьсот шестьдесят шестому, это корабль генерала, хороший номер, три шестерки, мало памяти занимает.
— Этот день войдет в историю, как день величайшего сражения, положившего конец войне миров, — говорит генерал, — день окончательной победы чистого разума над диким, звериным началом…
Биос молчит. Когда вручают награду, нужно молчать. А потом сказать:
— Служу Конфедерации.
— Лейтенант Биос, вы хорошо проверили поле боя?
— Да, мой генерал.
— На планете не осталось живого мяса?
— Нет, мой генерал. Я проверил все.
— Отлично, Биос.
Биос возвращается в свою каюту. Темнеет в иллюминаторе выжженная планета на окраине мира, последнее пристанище жизни.
Кусок мяса прячется было под стеллажами, узнает Биоса, выбирается снова. Биос кладет на стол кусочки сахара для живого мяса.
Через стёкла морозного льда,
Её лампа вдали голубела
Над судьбою моей, как звезда.
В убелённом метелью просторе
Дремлет дальняя цепь фонарей, —
О былое, безгрешное горе
Лишь о ней, незабвенной, о ней!
Плавный вальс, и напевы, и пары,
А на стуже, за сонным драпри —
Облечённые в иней бульвары,
Без конца, без конца фонари,
Незабвенной и горькой святыней
Будешь ты до конца моих дней,
Ты, мерцавший над городом иней,
Ты, сверкавшая цепь фонарей.
И казались таинственным даром
Каждый угол, урочище, сад,
Ветви белые над тротуаром,
Нависавшие из-за оград.
И далёко внизу, под балконом,
Я едва различал, как во сне,
Что идёшь ты под снегом влюблённым
Не со мной, – не за мной, – не ко мне.
Д. Андреев.
Петербургские сумерки снежные.
Взгляд на улице, розы в дому…
Мысли — точно у девушки нежные,
А о чем — и сама не пойму.
Всё гляжусь в мое зеркало сонное…
(Он, должно быть, глядится в окно...)
Вон лицо мое — злое, влюбленное!
Ах, как мне надоело оно!
Запевания низкого голоса,
Снежно-белые руки мои,
Мои тонкие рыжие волосы,—
Как давно они стали ничьи!
Муж ушел. Свет такой безобразный…
Всё же кровь розовеет… на свет…
Посмотрю-ка, он там или нет?
Так и есть… ах, какой неотвязный!
А. Блок