Глава 3. Пересечение линий

Студенты четвертого курса исторического факультета ЛГУ Вася Гладких, и Алексей Субботин пили чай в своей комнате, в факультетском общежитии на Мытнинской набережной. За окном полуденное сияние озаряло неповторимую панораму Невы, стрелку Васильевского острова, лодочные пристани и мосты. Невероятное питерское небо реяло надо всем этим простором словно Андреевский флаг. Белые облака и бирюзово-лазурные просветы. День ветреный и солнечный расцвечивал гладь реки яркими бликами, катера проносились, вздымая волны и бороздя кильватерными бурунами серебристо-серое зеркало Большой Невы. Когда оно вновь ненадолго обретало покой, то едва успевало отражать стремительно летевшие по небу белые облака. Чайки мелькали, расчеркивая зигзагами пространство. Их крики призывали парней выйти в этот мир за окнами. Непостижимый и непостигаемый, магический, мистический, питерский простор.

— Самый красивый вид из угловой комнаты девчонок абитуриенток, — вздохнув, неосмотрительно обмолвился Алексей, — Там еще и Кронверк видно.

— Так ты, Леха, туда видами любоваться ходишь, — прищурив один глаз, с намеком спросил Василий.

— Дубина ты стоеросовая, — обиделся Леха, — там две девчонки поступают как раз к нам на факультет, я им помогаю.

— И нет чтобы и меня пригласить, я бы тоже помогал.

— Тебя? — искренне удивился Алексей, — И чем бы ты им помог? Рассказал бы про керамику «импрессо»?

— Ну вот опять… — обиделся Василий, вечно ему теперь будут этой чертовой керамикой в нос тыкать.

— А слушай, я вот что надумал, кое в чем и правда помоги. Там девчушка есть одна, Ленка Лемешева. Стрекотунья и болтает беспрерывно на грани пятьдесят восьмой. Того и гляди услышит ее кто не в добрый час, отошлют клюкву рубить.

Алексей старший сын в семье колымских ссыльнопоселенцев, вероятно знал, о чем говорил. Василий задумался. Корефан явно рассчитывал на его природную смекалку, которая не раз и не два вывозила его в сложных ситуациях. Хоть как на том экзамене по археологии Южной Европы, когда он разъяснил старушке экзаменаторше, божьему одуванчику, что, по его мнению, означает термин импрессо. Василий отогнал бередящее его эго воспоминание и посоветовал:

— Нд-а-а… А ты ей намекни так прозрачно, что вокруг нас могут быть сексоты.

— Да намекал уже! — досадливо прихлопнул по столу ладонью Леха, — Она бестолочь такая, ответила, что любого сексота за версту видит.

— Это не она тогда текст про Никсона на Красной площади выдала?

— Именно, ты же сам ржал, хоть водой отливай тебя. Да что я тебе рассказываю.

— Ну вот и скажи ей напрямую, что я сексот, а она меня и не углядела. А ты дескать с великим трудом отговорил меня в тот раз идти стучать. За шпаргалки по научному коммунизму.

Лешенька раздумчиво кивнул.

— Может сработать.

— Ну так и иди тогда, лови свою желанную. Вон она на лодочной пристани на набережной Макарова за Биржевым мостом стоит над водой. Провалила небось и топиться собралась.

Лешенька взметнулся как подстреленный и подлетел к окну. Действительно, на пристани за мостом стояла девушка в светлом платьице, но углядеть с такого расстояния тоненькую фигурку мог с первого беглого взгляда только Василий, зоркий охотник.

Василий подлил в кружку кипятку и усмехнулся, провожая взглядом пронесшегося к двери стремительного, как чайка, легковеса Леху. Парни сошлись еще на подготовительном факультете, рабфаке. Лешенька, худенький, субтильный тихий паренек с Колымы и сибиряк Василий, богатырь, сам не ведающий меры своей силе. Выглядел их неразлучный дуэт довольно комично. Пат и Паташон. Илья Муромец и калика перехожий. Линкор и канонерка. Как только не изгалялись гораздые зубоскалы на их счет. Но парни воспринимали насмешки стоически и пятый год оставались неразлучными друзьями.

***

«Вот ведь, мелкая паршивка, — мысленно клял Ленку Лешенька, — Нет бы прийти домой сразу, так она по набережным шастает. Ну как она там справилась? Сдала? Провалила? Провалила наверняка. Если бы сдала прилетела бы летом… Ника Самофракийская…»

Чайки с криками носились над водой у набережного адмирала Макарова. Ленка пригоршнями швыряла в этот крикливый белокрылый смерч крошки хлеба, с бездумной легкостью кромсая свежий батон. Лешенька аж замер на миг. Для него такое обращение с хлебом было сродни святотатству.

«Вот ведь паршивка! Ремня бы ей хорошего!» Ленка прикончила батон и швырнув последнюю пригоршню подальше от берега, отряхнула ладони. Лешенька с грозным видом двинулся на нее.

— Представляешь! — опередила его реляцию Ленка, едва он попал в поле ее зрения, — Фифа какая-то швырнула хлеб прямо на парапет. С катера… Чайки бы его в воду обронили. Я вот раскрошила. Нет, ну кто так с хлебом обращается!

Лешенька проглотил свои грозные речи и сумрачно спросил:

— Провалилась?

— А! — беспечно отмахнулась Ленка, — Этого и следовало ожидать. Декабристы, блин, разбудили Герцена! А уж дальше сам понимаешь пошла такая свистопляска с побудками… Просто как костяшки домино посыпались революционеры И, в итоге, какая-то личность разбудила…

— Молчать! — выкрикнул Лешенька побледнев до синевы, ему то очень хорошо было известно продолжение начатой баллады об историческом недосыпе, — Ты чего добиваешься? А! Ты баланду хлебать собираешься?

Голос у парня дрогнул и Ленку наконец проняло.

— Да кто нас слышит здесь?

— Если бы ты только здесь свои тексты озвучивала! Ты знаешь сколько народу за такие вот речи сгинуло на Колыме?

— Не те времена.

— Дура ты, Лемешева! Мы с тобой не доживем до тех времен, когда эти песни можно будет свободно петь.

— Ой, ладно, угомонись, не буду больше петь.

Ленка засмеялась, глядя в лицо оторопевшему парню, и Лешенька почувствовал головокружение. Пространство над Невой, чайки, ветер, улыбка девушки, — все это разом словно окрылило его. Лешенька всей душой постиг, это с ним останется навсегда. Этот миг, этот стоп кадр, это ощущение полета и… счастья? Да, это счастье. Оно такое. Оно бывает и таким…

Лемешева почти никогда не понимала какое впечатление она производит на парней в некоторые моменты. И сейчас ей тоже было невдомек что именно происходит с добросердечным Лешенькой. Он для нее был как тот самый старший брат, которого ей в жизни так не хватало. И бестолочь эта тут же выпалила, не задумываясь:

— Лешенька! Я всегда мечтала о старшем брате, но такого доброго и заботливого как ты, лаже вообразить не могла. Ты настоящее чудо.

— Это ты, Лемешева, чудо, — не вдруг ответил парень, у него опять перехватило дыханье, — Причем в перьях. Как у сороки. Не трещи где ни попадя! Хоть бы о родителях подумала! Им ведь тоже прилетит…

— Все, все убедил. Не стану. Буду хорошей.

— В общагу-то пойдешь?

— Не сейчас… Прогуляюсь, продумаю дальнейшие действия. А ты? На факультет?

— Слышь-ка, двоечница, пойдем со мной в ЛОИА, я там с Разореновым встречаюсь. Мы с Васькой к нему в экспедицию нанимаемся, может и тебя пристроим?

— А! Ура! Ты за меня слово замолвишь?

— Даже не надейся. Мы с тобой не знакомы, сама с ним будешь договариваться…

***

Давешняя Ленкина «фифа с катера» сидела в кафе Дома ученых, куда абы кого не пускали и сумрачно наблюдала сквозь витринное окно вид на Дворцовую набережную. Интерьер старинного помещения — большой столовой бывшего дворца Великого князя Владимира, с дубовыми резными панелями как нельзя лучше соответствовал нестандартной внешности «фифы». Девушка, который исполнялось сегодня, как она сама говорила, в последний раз двадцать лет, одетая элегантно, но неброско, с едва заметным макияжем не смуглом лице, притягивала взгляды немногочисленных посетителей. Людей очень ограниченного круга — ленинградской научной и околонаучной интеллигенции. Темные волосы, уложенные с великолепной небрежностью в полутьме зала казались написанными кистью мастера японской живописи. Да и сама девушка, с ее слегка раскосыми темными и загадочными глазами, четко прорисованными скулами и неулыбчивыми губами словно явилась сюда со страниц "Записок у изголовья". Ее сотрапезник, человек, чью внешность не вспомнишь, едва потеряв его из виду, сосредоточенно молчал, вращая на полированной столешнице полотняную салфетку, в мельхиоровом кольце.

— Так кристалл все-таки у вас? — еле заметно шевельнув губами спросила девушка, которой этим утром исполнилось двадцать в последний раз.

— Может быть, — сухо ответил ее сотрапезник.

— Вы сможете помочь мне? Вернуть его… Вернуть Сашу?

— Камилла, вы напрасно пытаетесь вновь вступить в тот же поток. То бытие кануло. Не трудитесь, не вернете, и ни к чему вам это.

Она вскинула безупречно накрашенные фирменной французской тушью ресницы и черным взглядом обожгла своего визави.

— Я готова заплатить любую цену!

— Меня не интересуют деньги…

— Что же тогда? Я отдам все. Даже душу.

— Это мне не по чину, — засмеялся неброский собеседник Камиллы, — Но вот что, милая леди, я вам посоветую.

Мужчина отбросил салфетку и взял девушку за руку. Тонкие, нервные пальцы с безупречным маникюром ответили невольной дрожью, но Камилла сдержалась и не отдернула руку.

— Отправляйтесь-ка вы в дальнее путешествие. Круиз по Прибалтике, например. А еще лучше съездите в Сочи или Минводы. Там сейчас самая благодатная пора. Отдохните, соберитесь с мыслями, подышите воздухом. Воздуху вам нужно, милая барышня, воздуху глотнуть…

— Ах, оставьте! — скривила губы Камилла и выдернула руку из твердой и удивительно гладкой ладони своего советчика, — Какие поездки! Моя душа в аду… Ах, вот опять она! Уже в третий раз попадается мне на глаза эта девчонка! Просто будто преследует с самого утра.

Собеседник Камиллы взглянул в окно, но не успел увидеть преследовательницу своей визави.

— Где же она?

— Пронеслась вдоль парапета… На этот раз не одна. С пареньком каким-то. Чересчур он для нее простоват. Намучается только. Влюблен, разумеется, по уши. А она ни сном, ни духом.

— Вам-то что?

— Душа болит. Как болит, — прошептала Камилла, — Безумие какое-то… Мне так больно, что чужая боль хоть немного скрадывает мою… Так что вы готовы сделать для меня? Сделайте, прошу вас!

— Вопрос в том, что вы готовы сделать для меня, милая леди.

Она вновь стрельнула в собеседника черным взглядом из-под ресниц, но таинственный владетель чужих судеб, не смотрел своей собеседнице в глаза. Он смотрел как формируются легкие складки вниз от уголков губ, накрашенных коралловой помадой, как трепещет лиловая жилка над ключицей, как зловеще мерцает матовым блеском в полумраке дубового зала, колье из черного янтаря.

— Я готова на многое…

— Для начала я представлю вам карту его встреч на ближайшие две недели. Где он будет встречаться, с кем и когда… Никаких чудес. Просто страницы перекидного календаря на столе в его кабинете. Это чтобы вы не заподозрили меня в том, что мне совсем не по чину… Если вы сумеете его убедить вернуться к вам, дорогая Камилла, то я потребую взамен самую малость — ваше колье. Вот это, что сейчас на вас. Если не преуспеете, а почти в этом уверен, то я ничего с вас не возьму, кроме обещания больше никогда не искать со мной встреч. Никогда.

— Еще одно, — взмолилась Камилла, — Прошу вас…

— Слушаю.

— Вы так уверены, что я не преуспею… Почему?

— Все просто. Вы, девушка, совершили неотмолимый грех. По старым правилам вас и к церкви-то девять лет нельзя подпускать. Вы совершили это. Вас для вашего бывшего жениха больше нет. В его глазах вы мертвы, Камилла.

— Все равно… Дайте мне конверт… Я вам не верю! В наше время никто не может так думать! Женщина свободна и вправе выбирать… Я вам не верю.

— Вот ваш конверт. Там обозначены все его встречи до конца месяца. Затем он уходит в плавание, как вам известно. Удачи не пожелаю. Это просто бессмысленно.

— Значит останетесь без моего ожерелья! Кстати зачем оно вам? Магическое?

— Нет, просто редкой работы. А мастер недавно трагически погиб. Больше никто не сделает ничего подобного.

— Вот как…

Собеседник Камиллы подозвал официантку, расплатился и исчез. А охваченная тоской девушка этого даже не заметила. Она бездумно смотрела в чашку со стынущим кофе и перебирала пальцами гладкие янтарные бусины. Последний шедевр безвестного мастера. Черный янтарь. Колье соломенной вдовы.

***

Собеседник Камиллы вышел на набережную и направился в сторону Летнего сада. Там у него было назначено еще одно свидание. Он вынул из жилетного кармашка серебряные часы на цепочке, щелкнул крышкой и взглянул на циферблат. "Так, еще пара минут у меня в запасе, — подумал таинственный незнакомец, — Пара минут… Их можно провести с толком. Загляну-ка я по дороге в Институт Востоковедения"...

Этот человек с неуловимой внешностью, мог когда он этого желал, изменять свой вид до неузнаваемости. Из фойе Владимирского дворца на набережную вышел скромный чиновник или бухгалтер средних лет. Ступени лестницы, ведущей в вестибюль институтов Востоковедения и археологии небрежно попирал, степенно поднимаясь по ним, сановник очень высокого ранга. Высокий, осанистый, занющий себе цену, холеный барин. Гардеробщик слева от входных дверей выскочил из-за своего закутка и поспешно с поклоном распахнул перед посетителем двери.

— Здравствуй, Григорий, — пророкотал низким баритоном с оттяжкой в хриплый львиный рык, высокий сановник и протянул руку суетящемуся старику.

— Здравия и вам, Василий Алексеевич.

Гардеробщик, осторожно пожал протянутую руку обеими ладонями, и снова поклонился. По лицу старика пробегали мелкие судорожные волны, веки часто мигали, а бледные губы заметно тряслись.

— Еще не скоро, Григорий, не суетись — поморщился Василий Алексеевич, — Сегодня я не к тебе, просто по делу зашел.

— Как вам будет угодно, Василий Алексеевич, как вам будет угодно… Я же всегда готов и долг свой перед вами не забуду...

— Еще нескоро, — вальяжно отмахнулся странный гость, — Живи спокойно.

Эти слова ввергли коллегу Григория, гардеробщика от института археологии в полный ступор. Он недоуменно наблюдал как гость неспешно проследовал из вестибюля направо, в крыло, занятое институтом востоковедения. Григорий же, мятым платком судорожно вытирал холодный по со лба.

— Это кто? — выдохнул гардеробщик археологов.

— Так, знакомый один.

— Да ты на себя-то посмотри в зеркало! Кто этот злыдень?

— Он не злыдень, Иван. Он посредник.

— Чему посредник?

— Помогает он людям. Внучку мою помог устроить в детское отделение к профессору. Вылечили мне внучку. С того света, считай вытащили.

— А он причем? Что с тебя он истребовал?

— Не нужно тебе этого знать, Иван. не спрашивай… — отмахнулся Григорий, — Подмени меня пожалуйста, на остаток дня, я за тебя отработаю когда скажешь.

— Да ступай с богом. Не нужно мне твоей отработки. Так подежурю. Лето же. Кому нужен гардеробщик? Ступай… Отдохни, брат. Эк он тебя...

***

Ленка влетела в полутемный вестибюль через распахнутую Лешенькой дверь и едва не сбила с ног старика с тоскливыми, тусклыми серыми глазами.

— Ой, извините!

— Не стоит хлопот, барышня. Моя вина.

Старик с тоскливыми глазами мертвенно улыбнулся девушке в белом крепдешиновом платье, усеянном мелкими синими горошинками. У него на секунду ожили глаза.

— Вам плохо? — еле слышно пошелестела Ленка.

— Не стоит беспокоиться, дочка. Все хорошо.

Лешенька, кивнув встреченному ими в дверях усталому старику, легонько коснулся руки своей спутницы.

— Нам налево. Подождем в читальном зале библиотеки. Разоренов обещал спуститься к нам в четверть первого.

— В библиотеке? А меня туда пустят?

— Со мной пустят, — скромно потупился Лешенька, и Ленка улыбнулась.

Еще бы его не пустили в библиотеку, этого книжного червя! Нет на свете такого библиотекаря, у которого рука поднимется закрыть этому пареньку доступ к книжным полкам.

Едва оказавшись в библиотеке, Ленка сразу же невольно, как примагниченная, приблизилась к столу у окна, выходившему на набережную. Пушка с Нарышкинского бастиона Петропавловской крепости выстрелом оповестила о наступлении полудня. Ленка как всегда слегка вздрогнула и улыбнулась своему испугу. Наверное только коренные питерцы не вздрагивают от выстрелов этой пушки.

— Ну вот, полдень, — кивнул Лешенька и посмотрел на часы на руке. — Сейчас он спустится. Садись, полистай пока САИ.

Ленка взяла с полки переплетенный в коленкор том свода археологических источников, и углубилась в изучение половецких древностей. Лешенька ушмыгнул к столу библиотекаря и принялся о чем-то с ним переговариваться свистящим шепотом.

Ленку не увлекли древности кочевников средневековья, и она принялась любоваться шпилем Петропавловской крепости. Золотое веретено богини судьбы… Сколько же судеб сплело оно невидимыми нитями. Сколько людей за века рассматривали это сияние над Невой с надеждой, отчаянием и снова с надеждой? Как знать. Чьи же судьбы сейчас прядутся этим неумолимым веретеном. Ее? Лешеньки? Того самого старика, с которым они столкнулись в дверях?

***

— Полдень, Сергей Гаврилович, мне к сожалению пора.

— Но мы же не договорили!

— Так и не о чем пока говорить. Предмет неопределенного назначения. Так и пишите.

— Ну, Василий же Алексеевич! Вам ли, такому знатоку, уклоняться от ответа? — собеседник вальяжного знатока, с досадой отбросил на стол фотографию с изображением непонятного ему артефакта.

— Ведь здесь руны! Вы же сами говорили, что у вас есть гипотеза.

— Нет, это не тюркские руны. Я бы счел, что это девангари, но написание очень архаичное, даже ля санскрита. Не стану говрить на бегу. Увидимся.

— Когда?

— Во благовременье. Я вас извещу по телефону.

Во время разговора, востоковед стоял спиной к окну, но несмотря на свою заинтересованность в разгоре со знатоком не мог не заметить, что его собеседник едва бросил взгляд на фото. Зато не переставал пристально рассматривать что-то за окном. Сановник вышел, бесшумным скользящим шагом, едва касаясь палисандрового паркета и тогда востоковед оглянулся через плечо, посмотрев в окно.

— Что он там, черти бы его драли, увидел! — пробормотал востоковед себе под нос.

Но его собеседник казалось услышал вопрос.

— Уже ничего, — произнес он неведомо для кого в глухом пространстве вестибюля, — Но однако на четверть часа позже, чем было положено. Кто же его притормозил?

Таинственный посетитель покинул фойе, а оставшийся на посту гардеробщик, недоуменно гадал о смысле его слов до тех пор, пока взволнованная техничка не принесла страшную весть.

— Григорий-то наш! Скончался скоропостижно! Прямо под окном у Сергея Гаврилыча так и осел на мостовую! Неотложку вызвали с таксофона ребята какие-то! Да куды там!

Гардеробщик побелев как мел, кинулся на улицу.

Ленка и Лешенька, трудоустроенные Разореновым в полтавсий отряд ЛОИА так и не узнав о происшествии, вышли на набережную и неспешно двинулись к Летнему саду, разминувшись с таинственным посетителем. И хотя они шли буквально по его следам, но и в тени парковых лип судьба их до поры пощадила. И они избежали встречи с вершителем. Или судьба решила поберечь совсем не их, а своего вершителя на договоре. Но эта встреча была отложена лишь до поры.

Пожалела судьба и гардеробщика Ивана. Он больше никогда не встречал таинственного знакомца своего покойного коллеги. Но упорно считал его виновным в смерти Григория.

— Сглазил его подлый злыдень.