в парке.

Парк. Мягкий июньский вечер. Уставшее солнце отдыхает на ветках, спуская на землю только самые тонкие лучи, от того все краски ярче и сочнее. Отсутствие ветра создает ощущение театральных декораций. По такой бутафорской аллее, на встречу друг другу шли две женщины элегантного возраста, одного роста и даже с одинаковым размером ноги. Остальное у них было полярно разным.

Необузданная энергия и жизненная сила одной из них выражалась во всем: пружинистой, почти скачущей походке, в размашистых движениях рук. Волосы этой дамы были цвета фуксии, собранные на макушке высокой раскидистой пальмой. Наряд подчеркивал неординарность и смелость натуры. Лимонная размахайка казалась бледной в сочетании с ярко-бирюзовыми брюками, которые слегка попискивали от напряжения на ее налитых формах. Круглое лицо дышало розовым здоровьем. Небольшие, но мерцающие агатом глаза, искрились озорством и задором школьницы.

Другая женщина была воплощением изысканности. Ее изящная фигура смотрелась еще утонченнее в светло-бежевом строгом костюме. В каждом движении читалась воспитанность и сдержанность. А из-под шляпки смотрели широко распахнутые глаза цвета осеннего неба. Высоко поднятые брови и опущенные уголки губ выдавали надменность и брезгливость ко всему .

Обе сделали попытку улыбнуться. Не получилось.

— Здрасьте, Софья Санна, че-то ты сегодня особенно бледная! Как не здоровая! — сказала обладательница розовой пальмы. И от сочувствия даже цокнула языком.

— Ну зато вы, голубушка, Зинаида Ивановна, глаза своим здоровьем режете. Вы еще немного округлились, не так ли?

Ответила Софья Александровна и уголки губ опустились еще ниже.

— Я, знаете ли, сантиметрами тело не подсчитываю. А то ты, смотрю, одни огурцы с морской капустой ешь и цвет лица у тебя стал какой-то зеленоватый.

Женщины сели на скамейку, закурили.

— Я вчера весь день по ярмарке бегала — начала примирительно Зинаида Ивановна — вечером с соседками обновы обмывали. Сама понимаешь, дети выросли, могу себе позволить пожить в свое удовольствие.

Софья Александровна, не готовая к приятельской беседе, ответила:

— Вы, милая, лучше бы книгу почитали, или на выставку сходили. У Вас через день обновы.

— Ох, глазастая ты, Санна, все видишь! Твоя правда, люблю хорошо, с шиком приодеться. А вот ты все носишь. костюмчики цвета не то моли, не то пыли. Глядишь на тебя, сердце тоской и жалостью заходится. Понятно, что мужик твой меланхолии не выдержал и убег! На меня зла не держи, я тебе добра желаю. Может ты хоть к старости костюмчик понаряднее найдешь?

От такого дружеского участия у Софьи Александровны задрожал подбородок, возмущенные брови уползли под шляпку. Ответ пришел на ум не сразу, но достойный. Растягивая слова и превращая их в тягучую, липкую массу, она стала выливать, ее с дрожью нетерпения, на обидчицу.

— Уважаемая Зинаида Ивановна, о вашем вкусе и манерах ходят легенды весьма не лестные. Вам, конечно, голубушка невдомек, почему приличные семьи Вас в дом не приглашают? Только Вы приглашения не ждете, а приходите сюрпризом и весьма не приятным. Придете, выпьете все спиртное, вплоть до одеколона, а потом закусываете, хрюкая и чавкая, пока не уничтожите месячный запас! Софья Александровна пыталась сдерживаться, но обида изливалась желчью по жилам и звала в атаку. Ее голос дрогнул, глаза сошлись в резкие щелки, а худая шея вытянулась как гофрированный шланг, покачивая шляпку в разные стороны. Шипящие звуки, окрашенные присвистом, стали собираться в слова. Казалось, открой она пошире рот и наружу вырвется раздвоенный змеиный язычок.

— Я уж не говорю о Вашем не дамском складе ума. Надо быть совсем не в себе, чтобы носить такое! И она сделала многозначительный жест рукой в сторону Зинаиды Ивановны, у которой лицо уже стало багровым с белыми пятнами и гневно искаженным лбом. Из недр своего объемного тела она изрыгнула почти басом, накопленные за всю ее жизнь, крепкие бранные выражения, тряся у шатающейся шляпки плотно сжатым, почти мужским кулаком.

Тишину аллеи разрывала брань двух дам. Воздух наполнился рычанием и шипением. Женщины обильно поливали друг друга грязью и забрызгивали слюной. Вдруг их выпученные гневом глаза, преобразились, как по волшебству. Лица засветились. Замерев, они одинаково нежно и с любовью посмотрели на бегущего к ним мальчика. Он был не по— детски одет в светло-серый строгий костюм. Маленькие цепкие ручки прижимали к груди скрипку. Улыбающиеся глаза мерцали агатом. Набрав целую грудь воздуха, он что было мочи, звонко и радостно крикнул:

— Урааа! Мои бабушки приехали!