Как Михаил за медом ходил.

О том, как Михаил за медом ходил.

Над темными верхушками вековых елей медленно и лениво, как бы еще раздумывая, вставать ли уже или еще понежиться в мягких перинах облаков, поднималось утреннее солнце. Сначала только самый маленький край свой показало оно из-за сонного еще леса. Но уже через несколько минут, откинув в сторону белое облачное одеяло, поднявшись и проснувшись как следует, ясное дневное светило уже широко и лучезарно улыбалось мирной тишине пробуждающейся на опушке елового леса деревни.

— Вот, и еще одна ночь прошла… Пора на боковую, — потягиваясь с видимым удовольствием, негромко произнес Михаил, деревенский сторож.

Аккуратно повесив на гвоздь, вбитый в сторожке, теплый овчинный тулуп и положив деревянную колотушку на полку у зашторенного цветастой ситцевой занавеской оконца, Михаил взял гремучее жестяное ведро и отправился за утренней росой — умыться и напиться перед сном горячего чаю с душистым, соблазнительно пахнущим, янтарным липовым медом. Эльфы, а Михаил, как, впрочем, и все жители деревни, эльф — не заяц, не медведь и не человек, знают толк в меде почище иного косолапого. В буфете сторожа стоял не один горшок этого дивного и, на редкость, полезного продукта. Тут и липовый мед, и гречишный, и… На любой вкус, как говорится. Вскоре томно засипел на столе пузатый медный самовар, доставшийся Михаилу, еще от прадеда. Старый эльф, раскрасневшись с горячего чаю, завтракал медом с баранками… Он, не торопясь, готовился отойти ко сну в то время, когда на улицах деревни стали появляться первые, самые ранние, жители и лениво, спросони, тявкали первые за сегодня лохматые местные псы. Начинался новый будний день.

— Миша! Михайло! Михаи-и-ил! Что ли ты спишь? Али как!?

— Кого там нелегкая принесла? Ох, Настенька! Прости… Заходи давай. А я тут, и впрямь, спать, было, лег… Заходи, ангел, заходи, не стой в дверях. Да не мельтеши ты крыльями так — на солнце бликуют, глаза режет. Заходи. Садись… Самовар еще горячий совсем. Как Антоша?

— Да я об Антоше и поговорить пришла… Заболел сыночек, еле дышит, Миша. Скорую вызывала давеча. Прилетали, крылышками пожали да… убыли восвояси. Наш доктор приходил, здоровья ему, Гиппократусу…

— Да ты не реви, Настя, ты толком объясняй.

— А я тебе чего толкую!? Меду, говорит, надобно…

— И всего делов? Настя, милая… Любого, да сколько угодно… Вон — полный буфет в твоем с Антошкой распоряжении.

— А то я не знаю… — Настя разревелась в голос. — Миша, да Гиппократус говорит, ни липовый мед, и никакой иной, кроме эдельвейсового, тут не помогут!

— Эдельвесовый…

— Что молчишь?!

— Я думаю.

— Что тут думать!? Струсил!?

— Я!? Струсил!? Да я за тебя, Настя… и за Антошку. Настя, ты присядь толком. Без стакана крепкого чая тут не разобраться. Ты уж прости, всю ночь бродил…

— Недосуг мне сидеть. Тошка горит весь…

— Ну, беги, беги… Я за тобой. Там все и объяснишь.

— Ой! Настя… Сколь лет тебя знаю, столь лет зайти лишний раз стесняюсь… К притолоке твоей низенькой не попривыкну. Всякий раз — шишку набиваю на голове.

— Иди. Заходи уж, сосед.

— Дядя Миша…

— Что, Тошенька? Что, милый? Вот он, я. Вот…

— Дядя Миша, худо мне совсем… Помру, наверное.

— Что ты, глупый!? О чем толкуешь?

— Жарко…

— Настя, говори толком. По порядку.

— Гиппократус сказал, что вирус не прост… Фиалковым даже медом — не пронять. Миша… Но ведь горные же пчелы — это смерть. Злющие! Как собаки лесные. Бешенные! Кто к ним в здравом уме близко сунется? Кого просить? Сама бы отправилась… Тошу боюсь оставлять!

— Тихо-тихо-тихо-тихо! Не реви, тебе говорю.

— А без меда с эдельвейса Антоша помрет! Да и так — сроку неделя. Так Гиппократус говорит…

— Настя, ты, давай, успокойся уже. Тоше мама нужна сейчас спокойная… Я собираться пошел. Вот…

— Миша! Ты настоящий друг… Тошин отец жив бы был, таким другом гордился бы.

— Настя, Егора сейчас не вспоминай. Спасу его сына — честью помянем вместе, не спасу — отчет буду держать перед ним уже там…

— Спасибо… Миша… Спасибо.

«Нет… Без товарища мне горных пчел не одолеть», — думал сторож, выйдя от Насти. — «Смерть такая же верная, как от огня или, скажем, в лапах дракона… Но Антоша!»

— Михайло! Что не весел!? И что голову повесил!? — колесом перед ним прошел Архипушка — местный юродивый эльф, скорбный не только на крыло, нет левой пары… но и на голову, как говорят вокруг.

Как-то, приняв эльфа за стрекозу, один очень «добрый» мальчик, играя в хирурга, оторвал ему левую пару крылышков и уложил эльфа, обмотав нитками, в травяную койку. Под наблюдение «врача». Летать, понятно, Архипушка с той поры уже не мог, но с койки удрал… Беда, что скорбен он стал и… на голову. Повредился парень в вере своей. С рождения верил парнишка в людей. То, что мальчик с ним сотворил, тело Архипа пережило. Разум — повредился… Не то, чтобы идиот совсем, об отвлеченном мыслил парень здраво. Людей не обижал… обижали его. Вот, как-то так… Сердце Архипушки каким было, таким и после несчастья осталось. Добрым. Отзывчивым…

— Тоша заболел, понимаешь…

— Ну!?

— В горы собираюсь, Архип. Мед эдельвейсовый нужен.

— А знаешь ли ты, как мой прадед в горы ходил? Он мечтал на вершине горы замок отстроить. Мечтал, что жить когда-нибудь будет среди облаков. А орлы под ногами у него и его семейства реять будут. Деньги всю жизнь собирал на строительство…

— Да, богат был Иван… И про замысел его много говорили в свое время люди. Я помню… Ну?

— Вот, как раз уже размечать участок прадед шел. Колышки с бечевой на вершину нес.

— И…

— И не дошел. Как ноги унес, и сам не помнит. Три дня, говорят, заикался прадед. Из дому нос боялся высунуть. Так ведь… Одна лишь пчела ему попалась-то. А неровен час — цельный рой!? Так, с той поры и слушать ничего о горах не желает. И говорить зарекся. Наотрез. А тебе то, Миша, как не боязно?

— И я боюсь. Еще как боязно-то! Только Гиппократус говорит, лишь мед с эдельвейса Антошу поправит. И сроку, говорит, неделя. А где ж его еще отыщешь!?

— Миш… Можно мне с тобой?

— Архипушка, ты меня не задерживай… Пей чай. Сушки ешь. Пряники в буфете, в корзинке, консервы в углу свалены… А за домом, я тебя прошу, присмотри. И за скотиной то ж… Мышка Луша в норке — доить надо трижды в день. И причесывать… Лягушка Зайка в кадушке. Нет, шерсть с нее стричь не надо, много, все одно, не настрижешь. Надо хвалить и холить. Погоду за ней в тетрадку записывай. В НТВ, ОРТ, Эфир… ну, всем по списку звони насчет прогнозу. Ты Зайкины прогнозы давай, не стесняйся. Ее все телеканалы в России знают… И газеты… И журналы… Вплоть до «желтой» прессы.

— Ты как хочешь, Миша, но я с тобой пойду! И мне Тошу жалко!

— Ох, Архип… Оно, может, на смерть верную иду.

— Двум смертям не бывать…

— И то — верно. Но… Я один.

Михаил взял на поводок свою собаку — крупного лохматого сторожевого муравья, взвалил на плечо короб с провизией да кринкой из-под меду и бодрым шагом, тихо бубня себе под нос древний эльфийский походный марш, зашагал по пыльной извилистой тропе. Шалый, так звали сердитого пса, молча семенил рядом. Шли уже четвертый час. Дорога, сначала — едва заметно, но с каждой пройденной эльфийской верстой — все круче и круче, забирала вверх. И если бы не густая крона леса, с обеих сторон тесно обступившего тропу, заслоняя Михаила от палящего немилосердно солнца, поход стал бы уже для эльфа сущим наказанием. На большие расстояния эльфу легче летать, чем ходить. Но как же Шалый!? Ведь он-то летать не умел. Он, как-никак, из породы крупных, но совершенно бескрылых муравьев. А без него Михаил отправляться в пчелиное царство попросту побоялся. Другого такого преданного и сурового пса, как Шалый в деревне припомнить не могли даже старожилы. Да как же без него!? С той самой минуты, как Михаил покинул деревню и оказался под сводами леса, Шалый, отпущенный с поводка, бежал то сзади, то впереди хозяина, внимательно вынюхивая окрест себя — не запахнет ли какой нежданной опасностью из-за вон той елки или, скажем, неприятностями из-за вот этого куста. Вот он сурово рявкнул на непочтительно рассевшегося прямо на тропе пожилого толстокожего майского жука. А вот — надменно гавкнул на вереницу лесных муравьев. Те, правда, тоже в долгу не остались, облаяв Шалого «барской сволочью». Но так или эдак, а Шалый не упускал случая лишний раз показать Михаилу, что не зря ест свой хлеб.

— Не худо бы уже передохнуть… Баста! Шалый, привал! — Михаил, скинув с плеча короб, устало опустился на мягкий травяной ковер под сень тенистого куста.

Просторный, как скатерть, платок лег перед ним. А на платке, в свою очередь, появились хлеб, сыр и фляга с изюмовым квасом. Шалый чинно уселся рядом с Михаилом, ожидая своей доли угощения. Но, не успев получить из рук хозяина и кусочка сыра, вдруг зарычал на соседний куст, подняв шерсть на загривке.

— Нет, нет, Шалый! Не тронь меня! Свои! — отозвался куст…

— Архипушка… Выходи. Шалый, фу!!!

— Михайло… Да как же ты без меня!? — опасливо косясь на Шалого, выбрался из-за куста Архип. Пес, впрочем, уже не проявлял никакой агрессии. Лишь, положа голову на передние лапы, чуть слышно ворчал. Так, для порядка.

— Увязался таки… — Михаил протянул Архипу хлеб и сыр, взглядом приглашая, присесть рядом. — А дом на кого оставил?

— Так, на брата моего. Младшего. Степка — парень надежный… Не подведет. Не сомневайся даже.

— Да что с тобой поделаешь? Не прогонять же с пол-дороги… Да как же ты за мной столько шел, что и Шалый тебя не учуял?

— У-у-у… — виновато подвыл пес.

— Так… Как без крыла-то остался, я ж чуять стал, не хуже собаки. Я за вами на отдалении шел. По запаху. Дело не хитрое.

— Оно и ладно. Вдвоем веселее.

— Гав! — подтвердил Шалый. — Гав, гав!

Часы шли за часами, дело — к сумеркам. В компании, за разговорами, и время текло незаметно.

— А далеко еще, Михайло?

— А я знаю!? Да ты не волнуйся, мимо пчелиного царства не проскочим. Там такой гул должен стоять — только уши береги!

— Скорей бы уж… Сил нет уже бояться!

— Это ты верно сказал, Архип… Тс-с-с! Тихо!

— Что такое?

— Р-р-р… — негромко зарычал Шалый.

— Тихо, Шалый. Тихо! — шипящим шепотом приказал Михаил. — Слышишь, Архип, жужжат, будто?

— Ой, мамочки! Пчелой пахнет…

— Ж-ж-жесть! Ж-ж-жесть… Ж-ж-жало переж-ж-жало! Ж-ж-жизнь моя тяж-ж-жкая!

Путники тихонько отодвинули лист подорожника, закрывающий от них жужжащую от боли пчелу. Пчела, при всем своем устрашающе огромном, больше Михаила, росте, выглядела жалко, а не страшно. Поперек ее тела лежал огромный сук. Из последних сил пчела пыталась выбраться из-под него, но безуспешно — сук держал крепко.

— Ой, Михайло, пойдем отсюда скорее, пока чудище в тисках…

— Сж-ж-жальтесь! Пож-ж-жалейте, эльфы… Обож-ж-ждите! Заж-ж-жало меня.

— Да… Освободишь тебя, а ты нас всех и пережалишь за здорово живешь.

— Не переж-ж-жалю. Ж-ж-жутко, ж-ж-жутко болит! Ну, пож-ж-жалуйста.

— Ишь ты! — Архипка удивленно посмотрел на пчелу. — Зверь лютый, а и тот приличия понимает! Слово волшебное сказала… Жалко ее, Миша.

— Дай слово, что не перекусаешь нас, на воле-то, — потребовал от пчелы Михаил.

— Ж-ж-железно! — поклялась пчела.

Михаил вцепился в тяжелый сук, силясь его приподнять. Бешенно зажужжали за его спиной крылья, помогая рукам. Но — бестолку. Неподъемный сук.

— А ну-ка… Вместе давайте!

Архипушка подскочил на подмогу и стал тянуть сук вместе с Михаилом, а Шалый, ухватив лапу пчелы, потянул ее, стараясь выволочь пчелу из деревянных тисков. Сначала ничего не получалось, но в какой-то момент Архип с Михаилом, потеряв равновесие, опрокинулись на спины, а Шалый с пчелой кувырком вылетели прочь от сука… Пчела была, наконец, освобождена!

— Ж-ж-жутко, ж-ж-жутко вам благодарна, спасители! Что могу сделать для вас, эльфы? Пож-ж-желайте только.

— Мы сюда за медом пришли. Эдельвейсовым. Нам, в сущности, не много и надо-то. Кринку всего, — Михаил достал из короба кувшинчик. — Можешь помочь? Больному ребенку надо.

— Пож-ж-жалуй… Ж-ж-ждите здесь. — Пчела ухватила кувшин, взлетела, и уже через мгновение скрылась за лесом.

— А говорят, пчела — зверь лютый…

— Хорошее обращение, Архип, и чудище понимает.

— Р-р-р, — тихонько заурчал Шалый.

Не прошло и четверти часа, как пчела вернулась назад, неся в лапах полный кувшин меда, совершенно неповторимый запах не мог обмануть, эдельвейсового!

— Ох уж! Ох уж мне этот сорванец! Давно ли оправился-то от хвори, — ворчал Михаил, поправляя опрокинутое Антошкой огородное пугало. — А уже носится, как словно, он — ракета… Вы только посмотрите на него!