Избиение младенцев. Дания

Я стоял за занавесом и осторожно выглядывал в щель между скатертями. Блин, Мария, давай двигай задом! И без того фанера с овцами обзор заслоняет. Во, так-то лучше. Какого хрена?! А где Ян? Я точно помню, он тут сидел — между бабкой в розовом жабо и бородатым негром! А теперь там только пустой стул.

Я лихорадочно обшарил глазами зал. Нету! Неужели мне все-таки показалось? Ну да, это было жуткое, но безобидное привидение. Ахаха.

Наверное Ян увидел то, за чем пришел, и теперь спокойно поджидает меня на выходе. Чтобы сцапать без шуму и пыли. А вдруг он уже здесь? Прямо за сценой?!

Судорожно обернувшись, я чуть нос к носу не столкнулся с Глэдис. Она как раз вернулась с парковки. Я уже разинул рот, чтобы спросить про тойоту, но звуки замерли в горле. Блин, я ж типа немой. Это во-первых. А во-вторых, Мила же наверняка не сказала, что тойота — моя проблема. Ясно же, чем меньше народу знает о Яне, тем лучше для меня и безопаснее для них.

Глэдис глянула на меня как-то странно — грим гримом, а скомканные чувства на морде, видать, отразились — и пролезла между скатертями. Мария уже извелась на сцене без Иосифа. Я остался за занавесом кусать кулаки. По-хорошему, хотелось валить из гребаного скова со спринтерской скоростью, но выход из зала был только один — на его противоположной стороне. И кто знает, что там, за дверью? После спектакля у меня хоть будет шанс раствориться в толпе — все же ломанутся в столовку за жрачкой.

Внезапно чья-то рука опустилась на плечо. Я с воплем взвился в воздух и чуть не оборвал занавес. Бедняга Ахмед напугался не меньше меня, ему много не надо, он еще с войны пуганый. Парень всего-то хотел напомнить, что сейчас снова очередь волхвов, а тут русский придурок скачет так, будто в него гранату кинули. Пришлось мне же еще пацана и успокаивать. В общем, выползли мы на сцену оба на подгибающихся ногах, придерживаясь друг за друга. Хорошо, слова в этой сцене были только у косоглазого.

Сам не помню, как все закончилось. Вокруг, вроде, пели, в зале хлопали. А у меня веко дергается, шею от напряжения сводит, под халатом мокрый весь, того и гляди шаровары гребаные снова соскользнут. Потому что торчу я на сцене, как мишень в тире. Весь свет на меня. Кажется, вот-вот Ян из-за стульев выпрыгнет или ствол в дверь засунет. Умом понимаю, конечно, что такое только в кино случается. Вокруг же полно людей!

Вот только на вокзале в Берлине народу тоже хватало. Что никому не мешало пялить меня в ближайшем сортире. В то время мне часто казалось, будто я, как в фантастической повести, провалился в другое измерение, в параллельную реальность. Одной гранью она соприкасается с нормальным миром — ведь я мог видеть снующих мимо людей, слышать их голоса, ощущать случайные прикосновения — а всеми остальными уходит глубоко в Сумеречную зону. И между этими двумя мирами — невидимая, но невероятно прочная стена. Можешь биться об нее до крови, как мотылек об стекло, а стена даже не дрогнет, только тебе будет больно.

И вот теперь меня снова охватило это чувство. Будто все вокруг остались по ту сторону стекла, а меня снова выбросило за стену, в грязь и сумерки. И я здесь один на один с Яном. И никто мне не поможет.

Кто-то пихнул меня в спину, заставляя поклониться. А, Абдулкадир! Неужели этот кошмар закончился?! Да, вон уже и стулья задвигались, и училки счастливые летят нас тискать и лапы пожимать. Кто-нибудь, накапайте мне яду, сам отравлюсь!

Между плечами поклонников протиснулась Мила, успевшая стянуть с головы платок, а потому особенно розово-лохматая. Сцапала за рукав и утащила меня за занавес.

— Глэдис не видела твоей тойоты, — быстро прошептала она. — Но это еще ничего не значит. Давай так: вот тебе ключ, — в руку мне сунулось что-то зазубренное и холодное. — Сейчас все пойдут лопать, а ты потихоньку отделись от массы и дуй в мою комнату. Я там с Глэдис живу, но она нормальная девчонка, не против.

— Ты ей что, все рассказала?! — офигел я.

— Только то, что ты заметил в зале кое-кого из прошлой жизни, с кем очень не хотел бы встречаться. Без всяких подробностей, — успокоила Мила. — Так что можешь перекантоваться у нас. А мы за фрокостом присмотримся. Как он, Ян твой, выглядит?

— Никакой он не мой! — буркнул я. — И если он тут, отсиживаться за вашими спинами мне не поможет...

— Да не отсживаться, а разведать обстановку и разработать план действий!

Блин, по ходу, Мила плавно переключилась с роли девы Марии на Штирлица.

— Короче, ты сиди тихо, а я пораньше из столовки свалю и пайку тебе прихвачу. А там по обстоятельствам видно будет. Ну так какой он, Ян этот?

— Ну, он...

— Хо-хо-хо! — между скатертями просунулась рожа косоглазого, сменившего чалму на красный колпак с помпоном. — Ва лава и ха? Кюсса? — И придурок зачмокал, изображая поцелуи.

У меня прям руки зачесались вмазать ему так, чтоб зенки на лоб выскочили. И без его приколов, блин, весь на нервах. Но Мила меня опередила: натянула бывшему волхву колпак на нос и вытолкала за занавеску.

Тут меня озарило. Я слазил в карман халата, развернул скрученный в трубочку листок и буквально на коленке набросал Янову морду. Благо среди реквизита и карандаши валялись.

— Вот, — я сунул Миле рисунок. — Это, конечно, очень приблизительно, но...

— Э-э, чего-то я не догоняю, — девчонка подозрительно на меня прищурилась. — Получилось, конечно, очень живо, но неужели я так похожа на злодея?!

Теперь уже явно не догонял я, пока наконец не сообразил, что повернул листок не той стороной, и теперь Мила смотрит на свой собственный портрет — мой так и не подаренный подарок.

— Нет! — замахал я руками. — Это не ты… То есть, да, это, конечно ты, но… Я хотел тебе… — чувствуя, что совсем сбился, я в отчании двинул себе кулаком по лбу. Это немного помогло. — Там на другой стороне...

Мила наконец перевернула листок:

— Типа-аж, — протянула она.

— Все, пошли, — заторопился я, внезапно сообразив, что шум за знавесом стал постепенно затихать. — А то все разойдутся.

Меньше всего сейчас мне хотелось остаться одному в темном углу за сценой. Даже если со мной в этом углу была Мила. Особенно потому что она тут была.

— Ладно, — девчонка быстро задрала подол платья и спрятала рисунок в карман джинсов. — Только вот сниму это барахло. А почему ты мой портрет с собой таскал, можно спросить?

Я отвернулся, типа весь такой скромный, и стянул под халатом ненавистные шаровары.

— Ну, я это… Хотел подарить. Рождество же, новый год, все дела. А ты на каникулы уезжаешь...

Не успел я договорить или поймать ногой штанину джинсов, как сзади меня обхватили руки. Ухо защекотали волосы, в щеку ткнулись мягкие, пахнущие жвачкой губы. Киви и клубника. Фруктовый взрыв. Шепот:

— Спасибо, Пикассо.

А потом я потерял равновесие, запутавшись в штанах и халате, и рухнул на пол, подбив ноги Милы. Косоглазый выбрал именно этот момент, чтобы отдернуть треклятый занавес. Взору артистов и оставшихся еще в зале зрителей предстала чудная картина: я на полу в задравшемся халате и спущенных джинсах. Мария на мне, хоть и при штанах, но в одном лифчике и без младенца. Дева согрешила с волхвом — жесть! Абдулкадир теперь точно спать не будет — эротические фантазии замучают! И Ютте снова не повезло. Она не успела убраться с первого ряда и теперь хваталась за сердце. Не растерялся один косоглазый: вытащил мобильник и давай снимать. Вот тогда я и побил сразу два рекорда — скорости бега и натягивания штанов, одновременно.

Даже не помню, как оказался в коридоре. Уфф, никакого Яна! Ладно, если бы не скорая помощь косоглазого, я, может, так и остался бы ночевать в спортзале — или уж пересрался бы по дороге оттуда, это точно. А вышло все легко и изящно, как пробка из шампанского.

Я сбавил шаг, чтоб народ не пугать, потихоньку стянул чалму, но краску с лица пока стирать не стал — все-таки маскировка. Думал, вот щас на улицу выйдем, и я спокойно так — шмыг-шмыг и к корпусу. Как бы не так. Румыны с Лешкой как специально меня оджидали. Георг с Тома зацепили под ручки, как лучшие друганы, а шестерка их от важности прямо захлебывается:

— Тебя тут один человек ждет. Так что давай с нами.

Я уперся ногами в пол, хотя, по ходу, они уже в желе превратились.

— Говорит, ты его наебал.

Блин, я чуть на месте не сдох от такого юмора. Это кто кого наебал-то?! Ладно, ребята, давайте по-хорошему.

— Леш, слушай, а пусть он ждет там… до хуевых седин и турецкой пасхи. Вы меня искали, не нашли. Он вам ничего не сделает. А вот мне — очень даже. Скажи парням, чтоб отпустили, будь человеком!

У Лехи глаза стали большие-пребольшие, а лоб прорезала вертикальная морщина — наверное, извилина напряглась. Единственная. Как это так — немой и заговорил! Даже румын моя речь впечатлила, жаль только держали меня по-прежнему крепко. Леха чего-то им перевел, но они только поржали, перекинулись парой слов, как харкнули, и к дверям меня потащили.

— Не отпустят они, — потрусил рядом Лешка. — Они думают, из-за тебя черножопые от нас подорвали. Теперь траву брать негде. То есть, говорят, Мемет со второго корпуса тоже барыжит, но у него, суки, дорого. А когда ты говорить научился?

Я чуть не взвыл. То есть мне теперь из-за петрушки их гребаной в могилу ложиться?! Ха! Жаль, у меня полотенца под рукой нету. Зато есть кое что другое. Пожестче. Стальное и зазубренное.

Я перестал упираться, подался чуть вперед и развернулся в сторону Георга. Тома, ясно дело, потянул меня обратно, чем удобно подставился. Наверное, парень даже не понял, что лягнуло его по яйцам, а потом в коленку. Об этом у него появилось время подумать, пока он валялся на полу. И смотрел, как щеку Георга вспарывает кровавая полоса — до мяса. Румын заорал и попер на меня. Я махнул перед собой кулаком с зажатым в нем ключом. Георг отшатнулся, но Тома уже прочухался и подбирался сзади. И еще Лехе орал — явно, чтоб тот не стоял дубом, а подключался к событиям.

Пацаны вокруг, почуяв, что махач грядет эпический, забыли о жрачке. Наоборот, теперь с улицы пер народ, заметивший кроищу сквозь стеклянную дверь. А то их на вторую часть представления не пригласили! Нет, чтоб помочь суки!

Я поднырнул под руку Тома и сунул ключом ему в ребра. Что-то сдавило мое запястье и вывернуло, ключ со звоном брякнулся на пол. Ну все, хана мне! Щас Георг мне точно руку сломает. В глазах уже темнело от боли, когда я заметил возвышающуюся над головами орущих пацанов черную макушку в короне.

— Абдулкади-ир! — со всей мочи заорал я.

Человеческие волны расступились, и на сцену царственно вступил Ирод. Хватка на моей руке внезапно разжалась. Я обернулся. Георг сидел на полу, тряся головой. Тома с Лешкой нервно переглядывались — рядом с Абдулкадиром выросли иракец и Ахмед с очень недобро сжатыми кулаками. Расклад стал четверо против троих. Воспользовавшись временным затишьем, я присел и подобрал ключ. Не успел встать, как волны над моей головой сомкнулись.

Когда я дополз до двери, колошматили, по ходу, уже все и всех: арабы румын, румыны узкоглазых, негры арабов… Учителя обмирали по стеночкам, кто-то успел запереться в спортзале. Розовые волосья Милы развивались в эпицентре, как флаг революции — кажется, девочнка успела взобраться кому-то на плечи, и визжала как банши, предрекающая чью-то кончину. Хоть бы не мою...

Не дожидаясь исхода побоища, я тихонько выскользнул на улицу.