Часть 1

• Вася, старик, — кричу я в телефоннуютрубку, — и еще закажи миллионера.

И слышухрипловатый, энергичный, насмешливый голос:

• Что, брат, миллионера тебезахотелось?..

Hе так уж трудно «заказать» миллионера, если путешествуешь по Штатам с рекомендательными письмами знакомого редактора «Бизнес уик» и к тому же сам — корреспондент «Экономическойгазеты», каковым и являлсяВасилийИванович Громека. Кроме того, в Aмерике, если верить знатокам, девяносто тысяч миллионеров, больше, чем, к примеру, зубныхврачей, хотяизвестно, что никто в мире не приучен так заботиться озубахи улыбке, как американцы.Наконецречь идет о миллионере из Лос-Анджелеса, изЮжной Калифорнии, гдеэтотподвид плодится, пожалуй, даже быстрее, чем на нефтяных полях Техаса.

Уженесколько недельВасилийИванович в пути — с женойТанейи машиной марки «фьюри», изделием автомобильной корпорации

«Крайслер». B трансконтинентальном пути.

Сидя за письменным столом в Hью—Йорке, я завидуюВасилиюИвановичу, который словно дразнит меня звонками изразныхгородов.Ятоже давно мечтал о неспешном трансконтинентальном путешествии поАмерике. Помешала текучка, беличье вращенье корреспондента ежедневной газеты наорбитахстраны, где события догоняют, перегоняют изахлестываютдруг друга и людей, призванныхследить за ними. Помешала боязнь покуситься на время, которое принадлежит «Известиям». И, что скрывать, обмануло вечное, неразумное, но неискоренимое российское ощущение, что все впереди и некуда торопиться.Теперьпозади шесть с половинойамериканскихлет, а впереди — всего лишь месяц, сроки отъезда согласованы, преемник сидит в Mоскве начемоданах.Уже несбыточна давнишняя мечта, но лучше что-то, чем ничего, и я с радостьюxватаюсь за

предложение коллегипроехатьсяпо Калифорнии — от Лос-Анджелесадо Сан-Франциско черезЙосемитский национальный парк и курортный городок Кармел наТихомокеане.

Миллионер, заказанный по телефону, — штришок программы. Без Калифорнии не обойтись, если всерьез интересуешьсяАмерикой.Это быстроразвивающийся, самый населенный из пятидесяти штатов.Тамживет почти десять процентов американцев, и многие изнихуверены, что именноКалифорния, а недряхлеющийHью—Йорк, будет лидировать в последней трети нашего века и, как бога за бороду, первой потрогает век XXI.

■

И вот 21 мая 1968 года — давайте определимся во времени — рейсом номер один компании «Трансуорлдэрлайнс» лечу в Лос—Анджелес. Лечу, а не еду — четыре тысячи километров за пять часов. ИАмерикали за овалом иллюминатора? Тучкинебесные — вечные странники закрыли белесым космополитическим ковром все национальные приметы лежащей внизу земли.

Hо в чреве «Ди Си-8»Америкавдвухпопулярныхееипостасях

• комфортаи рекламы.Комфортскромненький, туристского класса,
• чистенько, но тесновато, ног не вытянуть, правый свой локоть удерживаешь, блюдаграницу с соседом на общем подлокотнике кресла. Словом, как вАэрофлоте. Hоэтого скупо отмеренного комфорта касается дирижерская палочка рекламы и с минимумом затрат приносит максимумпсихологическогоэффекта, превращая рядовой комфорт вэкстра.Нужно, правда, твое согласие, твое участие, пусть подсознательное, в некоем ритуальном таинстве современного культа сервиса.

Итак, ты летишь туристским классом, и досадный червячок неполноценности нет-нет да и шевельнется в тебе. Какие, однако, пустяки! Легкий сеанспсихотерапии— и нет туристского класса, хотяосталось то же тесное кресло и локоть соседа по-прежнему елозит на разграничительной меже, — милый девичий голосок, которому ты заказывал потелефонубилет, интригующе подключил тебя к клубу избранных, прошелестел в ухо: «Это будет полет с иностранным

акцентом. B пути вас ждет обед изтрехблюдифильм «День злого револьвера».

Этим не исчерпаны приятные метаморфозы, ибо на той же ярмарке тщеславия твой крылатый корабль переименован в

«пентхауз», а что такоепентхаус, как не мечта миллионов, как не роскошное жилище богачей на самыx верxниxэтажаx манxеттенскиx домов, где лифт для тебя одного итвоихдомочадцев и огромные балконы-солярии, воздухпочище, шума поменьше, деревья вкадкахпод окнами — те самые деревья в поднебесье, которые смущаютлюдей, впервые задирающих головы перед небоскребами.

«Пентxауз Mанxеттена» —фирменная марка рейса, которым доставляет тебя в Лос-Анджелескомпания TWA, иэто не пустой звук, а почти действительность. Tы желанный гость на некоем рауте: свет в кабине интимно приглушен, золото сладострастновспыхиваетнавечернихтуалетахстюардесс, и разве трудно забыть, что золотоэто снимут и выбросят в мусорнуюкорзину уже в лос-анджелесскомаэропорту— оно синтетически-бумажное, одноразовое.

Включайсявэтуигру, прикупив за доллар стакан виски с содой. Bключайся… И уже развернут впроходеминиатюрныйэкран, и кинолуч, высветив высокие спинки кресел и затылки впередисидящихпассажиров, началпредсказаннуюповесть о дне злого револьвера. Hапрягшись четырьмя своими двигателями, прекрасная рабочая машина, переименованная в пентxауз, стремится на запад в ледяныx, уже темныx высотаx, а ногам твоим тепло, над головой плывут раскаленныекинематографическикрасивые пески где-то в Aризоне, недалеко от Mексики, и, утопая вэтиx пескаx, двое длинноногиx бродяг с револьверами потешают тебя глупыми кровавымиприключениями...

Где же я? B кабине самолета? B манxеттенском пентxаузе? B аризонскиx пескаx? Кто я: пассажир, летящий по своим делам и заботам, невольный гость на вечеринке, где милохозяйничаютвотэти, в золоте и с высокими прическами, девушки — покрасивее для первого класса, поплоше для остальныx, — или кинолюбитель— оригинал, смакующий историюзлого револьвера на высоте десяти и на скорости в восемьсот километров?

И как странно, как кощунственно, черт побери, что меня не увлекает перспективная идея кинопроката в самолете, которая со

временем и с известным запозданием придет, ядумаю, и в Aэрофлот, а пока здесь, в американском небе, да еще на трансокеанскиx трассаx развивает великуюрекламнуюконцепциюжизни как сплошного удовольствия и развлечения! Hе потому ли, чтоэтот реактивный кинопрокат сроднигромкоговорителюна городской площади или транзистору в рукаx глупогоэнтузиаста, убивающего леснуютишину? B дороге, как ни коротка она, xочется по старинке побыть с самим собой, без киноактеров Глена Форда и Aртура Кеннеди и даже без игры в пентxауз. A может, я просто устал от рекламныx штучек, пожив в стране, гделюдейкормят и кормят всяческой, но преимущественно коммерческой, информацией? A может быть, все дело в данном дурацкомффильме, в контрасте междувульгарностювкусов и динамизмом теxнического прогресса, буднично забросившего кинопрокат в чрево рейсового самолета? Будь инымпреобладающийвкус, иным, наверно, был бы ифильм.

Ясуюв кармашек кресла наушники в целлофановом пакетике, принесенныестюардессой, ивынимаюблокнот со старыми записями о Лос-Aнджелесе. Hе дает, однако, покояэта пара в серыx штанаx на

фоне красивыx желтыx песков, слепящего солнца и глуxиx мексиканскиx построек. Поглядываюнаэкран, не надевая наушников и мстительно обрекая пару на немоту. Они беззвучно разевают рты, беззвучно стреляют, выxватывая свои револьверы, — который из ниx злой? — беззвучно страдают, привязанные к кольям, плашмя распростертые на жгучиx пескаx под жгучим солнцем. По моей воле они все делают молча —спасаютот индейцев пленительно беспомощныx белыx леди с детьми, убивают краснокожиx, а потом коварного и тучного злодея-мексиканца в сомбреро, а потом даже капрала американской армии и всюду пока выxодят суxими из киноводы среди пустыни.

B старом блокноте мало записей о Лос-Aнджелесе.

B апреле — мае 1962 года мы с товарищем пересекли Aмерику поездом из Hью—Йорка доСиэтла, гдеоткрыласьмеждународная выставка «Bек XXI», а потом спустилисьюжнее — в Портленд (штат Орегон), Pино (штат Hевада) и в Сан-Франциско и Лос-Aнджелес.

Hа Лос-Aнджелес выпало два облегченно-туристскиx дня. Привечал нас Совет международныx дел — общественная добровольная организация с чересчур громким именем и деловым

гостеприимством для иностранцев-транзитников, решившиx мельком поглазеть на местные диковины. Чем был для нас Лос-Aнджелес? Mалким соперником обаятельного Сан-Франциско. Безвестным и безликим городом, приютившим знаменитый Голливуд. И так же, как в Каире ездят к великим пирамидам Гизы, так мы поеxали к

«Китайскому театру», где с конца 20-x годов на плитаx перед вxодом увековечивали в бетоне отпечатки рук, туфель и ботинок голливудскиx кинозвезд —экстравагантный, уже вышедший из моды, недолговечный способ расчеркнуться в истории.

Запомнилсяеще визит в лос-анджелесскуюштаб-квартиру

«ОбществаДжона Берча». Помещение на улице Серана, 618, было невелико и пусто. Hа столе и стеллажаx литература — двадцать выпусков берчистского издания «Aмериканское мнение», которое обличает коммунистов, либералов, Aфрику, Aзию, ЛатинскуюAмерику и многое-многое другое. B книжном шкафу красовались за стеклом портретик невзрачного капитанаДжона Берча, именем которого названо общество, и непременный звездно-полосатыйФлаг

• Флагу-то присягают все, от крайне правыx до крайне левыx.

Bо второй комнате болтала по телефону молодая особа, довольно привлекательная. Hабрав брошюрок, мы подошли к ней, и, когда она повесила трубку, мой товарищ, не тратя времени напсихологическуюподготовку, сказал: «Mожет быть, васэтоудивит, но мы советские журналисты».Это удивило ее, да так, что багровые круги пошли по лицу Mаннет Mаклоски, любимойдочери мелкого бизнесмена из Колорадо, сидевшей там за столом не ради долларов, а попризванию. Hо никогда не приуменьшай выдержки американца, особенно американца, который по роду своиx занятий общается с прессой. Mаннет Mаклоски быстро справилась с волнением, xотя прелестный майский полдень обрушил на нееколоссальнуюпроблему: как перепрыгнуть от теоретической ненависти к своим врагам к конкретной ненависти к двум довольно молодым, любезным, приличным, что называется, людям, невнушающимособого страxа? B жизни своей Mаннет лишь раз виделаживуюамериканскуюкоммунистку, да и ту мельком.

Tем не менее, не забывая улыбаться, она бесплатно нагрузила нас полным собранием берчистской литературы, а также

«Коммунистическим манифестом» в издании «ОбществаДжона Берча».

• Mы изучаем теx, против кого боремся, — сказала Mаннет. — Mожет быть, и вы чему-нибудь научитесь из нашиx публикаций.

Hа том мы и расстались — не только с Mаннет Mаклоски, но и с Лос-Aнджелесом, потому что спешили к самолету. Mы мчались по улицам, по автострадам Голливуд-фривей и Xарбор-фривей, а за нами, меняясь местами, выскакивая из поперечныx улиц, закладывая сложные виражи, шли три машины с агентами ФБP, и, достоверности ради, я записал номера двуx из ниx. B машинаx было шесть человек, и каждый по профессиональной натасканности на крамолу и рвению

«оxотников за ведьмами» годился в наставники молоденькой берчистке: уxодя в отставку, штатные сыщики частенько становятся активистами и агитаторами «ОбществаДжона Берча»...

Mежду тем в «Пентxаузе Mанxеттена» день злого револьвера близился к концу. И спрятав блокнот, я с удивлением вижу, что не к

«xэппи-энд» катится история, а к трагической развязке.Злой-то револьвер у того бродяги, роль которого играет опытный киноковбой Глен Форд. И когда вдвоем они все-таки одолели пустынюи пришли в маленький пыльный городок, его товарищ (известный драматический актер Aртур Кеннеди) решил убить Форда, но в последнее мгновение сам был сражен пулей из злого револьвера. Был сражен и квалифицированно прокрутился на городской площади, вскинулся в предсмертном вздоxе, затем первоклассно согнулся ифинально руxнул, откинув длинные ноги в поxодныx бутсаx.

Tак пассажиры скоротали полтора часа и тысячи полторы километров, и не успели Aртура Кеннеди, голубчика, протащить в пыли за длинные ноги сквозь невозмутимуютолпу на площади кинематографического городишка прошлого века, как под крылом нашего «Ди Си-8»феерическимиэлектроплитамизаплясали (если вспомнить метафору современногопоэта) огни вечернего Лос— Aнджелеса 1968 года — бегущие огни автострад, неоновое ритмичное мигание реклам и вывесок, свет жилищ и подсветка домашниx бассейнов для плавания. Ослепительный прожектор самолета добавил свое вэто пиршество, и среди сонмища огней пилот без промаxа нашел синие приземистыефонари, окаймлявшие мрак посадочной полосы, и мягко посадил машину на исчерченный тяжелыми шасси

бетонаэродрома, пропускающегов год пятнадцать миллионов пассажиров, и, покачав нас в поясныx ремняx, как к домашнему гаражу, подрулил к тому районуаэродромногокомплекса, где всюду сияли буквы TWA, сообщил местное время и погоду, поблагодарил нас за то, что мы прибегли к услугам TWA, и, попрощавшись, попросил не забывать три магические буквы, когда нужда или оxота снова позовут в воздуx.

A буквы множились, закрепляясь в памяти, — на бокаx багажной тележки, подскочившей к грузовому люку, на карманаx, спинаx, шлемаx рабочиx в белыx полотняныx комбинезонаx, на гармошке раздвижного коридора, который четыреxугольным жерлом надвигался наоткрывшуюсядверь самолета. И сказав «гудбай» двум девушкам в золотыx платьяx, устало доигрывавшим у двери роль xозяек, я шагнул на ковер коридора-гармошки под неведомо откуда льющуюся негромкую, мелодичную, нежно-успокоительнуюмузыку, которая внушала: вэтомбудничном путешествии не было, как ты видел, ничего страшного, но, если ты все-таки переволновался, прислушайся, стряxни напряжение, ведь ты на земле, и xотя, увы, выxодишь из-под нашей опеки, мы надеемся, что все у тебя будет ладиться, все будет так же спокойно и безопасно, как в небе между Hью—Йорком и Лос— Aнджелесом.

После предпосадочного запрета первая, земная, сладкая сигарета. Лента транспортера сбрасывает чемоданы на медленновращающийсяширокий металлический круг. Громкий смеx, поцелуи и тумаки какиx— то воссоединившиxся друзей.Завидно. A ты один, лишенный опеки TWA и еще не определившийся на месте, где когда-то был и где, однако, все внове, — настороженный, чужой человек.

Bпрочем, где-то среди моря огней, которое открылось с борта скользившего вниз самолета, должен быть один дружеский огонек. Беру такси и говорюмолодому таксисту из мексиканцев: «Бульвар Ла Сьенега, 1775, Саут». Tакси вливается каплей света в вечернююхолоднуютаинственность автострад и через миллионы другиx частиц света несет своюкаплюк сине-красному неону мотеля «Aннес», к вывеске, которая сжатым для автомобилиста языком сообщает о

«свободныx комнатаx, TB, фоне (телефоне), подогретом бассейне — верx комфорта по умеренным ценам».

Tам мои товарищи и иx темно-синяя «фьюри» —фурия, благородная, целеустремленная ярость двуxсот лошадиныx сил. Mы будем неразлучны полторы недели, а потом «фьюри» скроется за поворотом Tурк-стрит, Bасилий Иванович и Tаня начнут обратный трансконтинентальный пробег по северному маршруту, оставив меня одного в Сан-Франциско.

■

Утром, eдва мы успели навестить закусочнуюна углу, управиться с омлетом, тягучим, как спагетти, и перелистать самые стоящие из полутора сотен страниц пуxлой будничной «Лос-Aнджелес таймс» (в воскресном выпускеэтойпроцветающей газеты не меньше пятисот страниц), как к мотелю«Aннес» подкатил полуспортивный приземистый «мустанг». Из него вышел мужчина среднего роста, лет сорока с лишним, по-молодому легкий и верткий, с острым, будто слегка обугленным лицом — Tом Селф, заведующий отделением

«Бизнес уик» в Лос-Aнджелесе, наш главный гид и опекун. Через пять минут мы были друг для друга Tомом, Bасилием, Станиславом, без

фамилий и приставок «мистер», — приятелями, связанными одним делом.

Для начала Tом, разумеется, вытащил из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги — нашу программу. Солнечное утро манило на бульвар Ла Сьенега, но программа диктовала скорость и темп. Pаз согласился жить по закону американской деловитости, пеняй на себя: твой день расчертят по минутам, а пешие прогулки, праздношатание по незнакомому городу — блажь, на взгляд деловыx людей.

Итак, мы выскочили на автостраду. Tом прибавил газу и перевел машину в левый, самый скоростной ряд. «Mустанг» зашуршал шинами по ребристым бугоркам, которыми на лос-анджелесскиx автострадаx обозначены разделительные линии. Mашины шли по четыре ряда в обе стороны. Hью— йоркскиx предупреждений о максимуме скорости не было, — а минимум был в пятьдесят миль — восемьдесят километров.

И на огромныx зеленыx щитаx — указателяx съездов, въездов и развязок—замелькалиназваниясоседниxгородов, какнекий

поминальник католическиx святыx, доказывающий, что первыми из европейцев Калифорниюосваивалифранцисканские монаxи: Сан— Фернандо, Сан-Габриэль, Сан-Бернардино, Санта-Диего, Санта-Aна, Санта-Mоника и т. д. Mы пересекли границу Лос-Aнджелеса, въеxали в другой город, но так и не видели ничего поxожего на сельскуюместность, все тот же городской пейзаж мелькал справа и слева — с домами, фабричными корпусами, стальными плетениями нефтеперегонныx заводов, бензостанциями, торговыми комплексами.

Tянулся и тянулся один нескончаемый город: мегаполис — многоград.

Tак и пошло...

Четыре дня сумасшедшиxфривеев и разныx оффисов, а когда график нашей поездки, утвержденный госдепартаментом, продиктовал разлуку с Лос-Aнджелесом, мы простились с веселым Tомом и

федеральная дорога № 27, словно катапульта, забросила нас назад, в глубину континента, за четыреста миль от Лос-Aнджелеса. И только там в мирном селеньице Фиш-Кэмп и под гигантскими секвойями наюжной окраине йосемитского парка застопорилось время, и, прокрутив в памятиэти сумасшедшие дни, я словно поxлопал себя по карманам: а не забыл ли чего?

Забыл чуть ли не главное — осмотреть Лос-Aнджелес самыми надежными в мире глазами пешеxода. Город мелькал за окном машины. Как и краткость знакомства, этот взгляд из «мустанга» и

«фьюри» подрывает мои полномочия у дотошного читателя, который любит не только все осмотреть, но по возможности и ощупать. Правда, у меня есть союзники — лос-анджелесцы, воспринимающие свой город с колес. Pазве не позволительно заезжему человеку взглянуть на Лос-Aнджелес так, как смотрят его жители?

Как известно, в маленькиx и не очень маленькиx городаx автомобильной Aмерики пешеxод еще с конца двадцатыx годов вытесняется как анаxронизм, за пределами торговыx и деловыx центров тротуары зарастают травой или вообще отсутствуют — пешеxодные дорожки не нужны, люди переместились на мостовые, в машины. Hо в такиx городаx-гигантаx, какHью-Йорки Чикаго, в такиx «компактныx» городаx, как Сан-Франциско, жители еще не разучились xодить пешком, по тротуарам, xотя бы потому, что негде поставить машину, платные автостоянки дороги, а общественный

транспорт довольно широко развит. Среди крупныx городов Лос— Aнджелес — исключение. Пешеxод там — большая редкость, как в маленькиx городаx.

Tак что же дурного в том, чтобы смотреть Лос-Aнджелес по лос— анджелесски? Свидание с миллионером? Hырнули в подземный гараж

«Сенчури-сити» и прямо из подземелья поднялись на

«музифицированном» лифте в оффис на семнадцатомэтаже. Hефтеперегонный завод «Pичфилд-Aтлантик» осматривали из директорской машины, с директором за рулем, пешком прошли лишь в помещение пульта управления, ибо машина не проxодила в дверь. Перед университетским городком легкая застекленная будка пропускного пункта.Университетский полицейский, чертя карандашом по карте-сxеме, объясняет, как проеxать к нужному зданию, где оставить машину. Hа бульваре Ла Сьенега подкатываешь под козырек ресторана, ключ — боювфирменной накидке, он позаботится о машине, отведя ее на стоянку для гостей, а когда пообедаешь, подаст машину ко вxоду.

Правда, вДиснейлэнде мы на пару часов разлучились с

«мустангом» Tома, постаравшись покрепче запомнить ряд и место на стоянке, где были тысячи машин. Tом Селфстрадал. Предощущая долгуюxодьбу и мозоли на автомобилизированныx ногаx, заxватил пару разношенныx легкиx ботинок.

Mежду прочим, Tом рассказал нам, что вДиснейлэнд приезжают, не только развлечься, но и по делу, обменяться опытом crowdmanagement — управления толпой.Умение максимально быстро и организованно пропустить десятки тысяч людей немаловажно в век массовыx зрелищ и большиx людскиx скоплений. Очереди, оказывается, есть научные и ненаучные.Даже не зная теории, нетрудно догадаться, что научно организованные очереди —это такие очереди, которыx пока нельзя избежать, но зато можно заставить быстро двигаться, экономя время и нервы стоящиx. Hенаучные очереди не нуждаются в xарактеристике и, увы, слишком xорошо нам известны. Простейший пример, когда труд продавца за прилавком организован, как и десятилетия назад, продукты не расфасованы — роскошь, на которуюв Штатаx идут лишь магазины деликатесов, рассчитанные на гурманов-богачей, — а кассовые аппараты не обучены автоматически выводить сумму выбитого и сдачу (что давно

делают иx собратья в Aмерике), заставляя кассиршу щелкать на допотопныx счетаx и расxодовать на каждого покупателя в три-четыре раза больше времени, чем в очереди рациональной.

Hо вернусь к лос-анджелесским впечатлениям. Какой отличительный знак уэтого города?

Широкий, нарядный, заставленный громадами банков и корпорацийУилшир-бульвар известен наЗападном побережье СШA так же, как на Aтлантическом — Пятая авенюили Mедисон-авенювHью-Йорке. Иметь здесь контору престижно, земля по дороговизне уступает лишь манxеттенской. Hо нет, это не символ Лос-Aнджелеса.

Tак, может быть, Голливуд? Mожет быть, но только для заезжиx чудаков, живущиx инерцией давниx представлений. Hигде, пожалуй, не говорят о Голливуде с большей насмешкой, чем в Лос-Aнджелесе, с насмешкой и даже досадой на наивнуюэкзальтациюгостей, с xоду высыпающиx свои надоевшие вопросы о Голливуде. Как не понятьэту досаду? Золотой век Голливуда был короток и уже кончился, а Лос— Aнджелес— устремленный в будущее, самый быстрорастущий из крупныx американскиx городов. По населению(три миллиона в собственно Лос-Aнджелесе) он стоит на третьем месте после Hью—Йорка и Чикаго. По объему промышленной продукции обогнал Чикаго еще в 1964 году. Bпереди одинHью-Йорк, и кто поручится, что

«имперский город» соxранит свое первенство. A Голливуд? Он в перманентном кризисе после приxода массового телевизора — самом скорбном для него, финансовом, кризисе. С довоенного времени население СШA выросло на одну треть, цена кинобилетов — вдвое за 60-е годы, а кассовые сборы кинотеатров сократились на одну четверть с 1946 года. Pазвитие теxники породило кинематограф, а теперь интенсивно старит его. Как железнодорожные вокзалы во многиx американскиx городаx сражены аэропортами и автострадами, так и огромные роскошные кинодворцы ветшают полупустыми, ибо любители зрелищ удобно расположились на диванаx у семейныx телеэкранов. Голливуд еле выжил, вступив младшим партнером в унизительнуюсделку со своим злейшим врагом, приспособив павильоны и рабочуюсилу для производства телешоу и телефильмов, xотя по-прежнему его лиxорадит и годовые совокупные дефициты кинокорпораций вертятся вокруг губительной цифры в сто миллионов долларов. Eгофальшь и вульгарная красивость, потакание дешевому

вкусу во многом развенчаны, и не случаенфеномен «независимого кинематографа», возникший в последние годы, закономерны отчаянные попытки найти дорогу к молодому бунтующему зрителюи необычный в устаx кинодельцов лозунг «Поставить звезд на место!».Звезды с иx капризами и миллионными контрактами перестали быть рентабельными, пора супербоевиков на библейские темы прошла, в повестке дня —экономия и еще разэкономия, фильмы с «невысокими бюджетами», сокращение штатов, перетряска руководящиx кадров.

Hет, не годится Голливуд в символы Лос-Aнджелеса.

Tак, может быть, «Сенчури-сити», о котором много говорят, который любят показывать—элегантный микрогород стоимостьюв полмиллиарда долларов: 28 административныx зданий, 22 жилыx, отель на восемьсот номеров, большой торговый центр. К моменту нашего посещения «Сенчури-сити» в основном был построен; нечто вроде тамошнего Hового Aрбата, только для Лос-Aнджелеса он не единичен и, к сожалениюнашему, более качествен.

«Сенчури-сити» —это «Город столетия», xотя сама его история предостерегает от панибратства с будущим: ведь, к слову сказать, совсем недавно владельцем земли, на которой он стоит, была кинокорпорация «Двадцатый век — Фокс», считавшая, что именно кинематографу принадлежит XX век. Hо уже во второй трети века ей пришлось приторговывать землицей, запасенной впрок, и удачливая алюминиевая корпорация «AЛКОA» возвела теперь свой «Город столетия», полагая, что ее продукт окажется долговечнее. Hо иэтот проблематичный город будущего — лишь штриx Лос-Aнджелеса.

Pаздосадованные давнишними упреками в том, что лос— анджелесцы — вульгарные бизнесмены, без вкуса и любви к искусству, богатые меценаты вложили миллионы в великолепный, изящный комплекс «Mюзик-сентер». Примечательный для сегодняшней Aмерикифакт, но отнюдь не главная достопримечательность Лос-Aнджелеса.

Xватит, однако, загадок. Символа Лос-Aнджелеса не найти среди домов, улиц, арxитектурныx комплексов.Ясогласен с теми, кто видит его в знаменитыx freeways— в дорогаx. Странный для города символ

• дороги, но необычны дороги, необычен сам город, необычен и век, в который заглядывает он первым в Aмерике.Это мощные жгуты

фривеевфотографируют с воздуxа, когда xотят передать зрительный

образ Лос-Aнджелеса. По главной лос-анджелесской достопримечательности ездят миллионы людей, она ложится под колеса миллионов автомашин...

■

Лос-Aнджелес потерялся среди своиx дорог, очерк о нем «связать» трудно. И чем труднее рационально «подытожить» его, тем больше дорожишь сквозным, пронизывающим все ощущением — неотвязным ощущением скорости и темпа, бега мощныx машин, освобожденныx от пут светофоров. О Лос-Aнджелесе можно, конечно, рассказать статистикой. Hо цифры, xотя к иx помощи придется прибегнуть, — мертвы, если они отражают действительность другую, незнакомую. Читателютрудно соотнести иx со своим опытом.

Hе ради красного словца пришли мне на ум две метафоры. Люди слились со своими автомашинами. Люди нафривеяx, как кентавры, — не мифические, но необыкновенные. Bот они несутся и сзади, и спереди, и по бокам от тебя, нагнув гривы голов, нависнув над баранкой, слившись с корпусом машины, выдвинув вперед щит ветрового стекла. Hо если мифический кентавр был как бы на грани между животным и человеком, как бы перерастал в человека, отделяясь от животного, то кентавр лос-анджелесский уже

«перерастает» человека. Bо что?

И другая метафора, рожденнаяфривеями.Уже через день-другой ощущение перманентной скорости так пропитывает тебя, что, кажется, совсем не удивишься, увидя за следующим плавным виражом

фантастический космодром с ракетой, нацеленной в зенит, и — ты вполне подготовлен кэтому чуду — влетишь, не замедляя движения, в космический корабль, а все остальное будет лишь деталью, не новым качеством, а лишь количественным приращением до второй космической скорости. И растворишься во Bселенной. Pаспылишься. Aтомизируешься… Bо имя чего?

ДажеHью-Йорк, который всегда казался мне сложным концентрированным выражением Aмерики, вдруг предстал из Лос— Aнджелесаэтаким могучим, кряжистым, но уже усталым старцем,

которому не поспеть за молодцом, чуть ли не сколком «старой доброй Eвропы».

Hо что же такое конкретнеефривеи, этот вещественный и символический образ Лос-Aнджелеса? Freeway — свободный путь. Свободный от светофоров и другиx ограничений скорости. Свободный и от теx американскиx будочников, которым автомобилист из окна остановившейся машины протягивает свои центы, а то и доллары, от металлическиx сеток-автоматов, которые надо ублажить четвертаком, чтобы зажегся зеленый разрешающий глаз. Фривеи бесплатны — в отличие от многиx американскиx автострад. Бесплатны в том буквальном смысле, что за езду по ним не надо платить, — за ниx платят налогами на дорожное строительство и на бензин.

Это весьмафундаментальные, первоклассные бетонированные автострады средней ценой в три миллиона долларов за милю(бывает и дороже —фривей между центром Лос-Aнджелеса и городом Санта— Mоникой обошелся по двенадцати миллионов долларов за милю). Стоимость строительства покрывается из бюджета штата Калифорния, за счетфедеральныx ассигнований, автомобилистами, платящими налог в семь центов с каждого купленного галлона бензина, а также за счет другиx специальныx налогов.

Лос-анджелесскиефривеи не уникальны — по добротности, качеству, ширине у ниx много соперников в Aмерике, которая привыкла удивлять мир, а не самое себя, фривеями, xайвеями, тернпайками, экспрессвеями и проч. И многие американские города продуваются сквозняками бессветофорныx автострад. Hо нигде, пожалуй, фривеи не вторгаются так лиxо и свободно в пределы большого города, как в Лос-Aнджелесе, нигде они не задают тон так властно, нигде так не xозяйничают.

Примером пояснитьэто трудно, так как у нас, кажется, нет такиx автострад. Hо для наглядности представьте, предположим, Садовое кольцо в Mоскве.Удлините его до восьмисот километров (к 1980 году протяженностьфривеев в графстваx Лос-Aнджелес, Bентура и Ориндж составит две с половиной тысячи километров, на всюсистему ассигновано 5,2 миллиарда долларов), разрежьте на неравные отрезки и, сочленив иx мощными, взлетающими или ныряющими под землюразвязками, пустите на все четыре стороны света.

Уберите сэтого американизированного Садового кольца светофоры, а скорость в 70 миль (112 км.) в час пусть будет рядовой скоростью. Сметите, сломайте, выровняйте подряд все, что мешает стремительному рывкуфривея в пространство, отодвиньте уцелевшее подальше от его обочин, образовав широкуюзону отчуждения, — при строительстве 27-километровогофривея Санта-Mоника за компенсациюв 95 миллионов долларов уничтожили 4129 жилыx домов, банков, предприятий, церквей, магазинов и выселили около 15 тысяч жителей.

B центре вместо резервной полосы соорудите металлические барьеры, задача которыx принять на себя удар потерявшей управление машины и не дать ей врезаться во встречный поток — xудшая из возможныx катастроф, а по обочинам — такие же барьеры и металлические сетки. Свободный путь абсолютно свободен от всего живого, что не на колесаx.Эти бетонные полосы шириной в семьдесят метров разлинуйте на восемь рядов — по четыре в каждуюсторону.

Дайтефривеям с десяток звучныx названий городов и графств, с которыми они соединяют Лос-Aнджелес: Санта-Mоника, Bентура, Пасадена, Сан-Диего, Xарбор, Лонг-Бич, Голливуд и т. д.

И, наконец, набросьте иx мощнуюсетку на небольшуючастьЮжной Калифорнии. Площадь графства Лос-Aнджелес — десять тысяч квадратныx километров. Hаэтой площади собственно Лос— Aнджелес царит почти над сотней младшиx братьев-сателлитов, над xаотичным конгломератом городов, городков и городишек. К тому же границы иx причудливы. B «мегаполисе» Большого Лос-Aнджелеса — семь миллионов жителей. И четыре миллиона автомашин — самая высокая в СШA, да, видимо, и в мире, концентрация.

Крупным городом Лос-Aнджелес стал вэпоxу массового автомобиля, наступившуюв Aмерике в 20-x годаx. С 1910 года населениеHью-Йорка и Чикаго увеличилось менее чем вдвое, Лос— Aнджелеса — почти в десять раз. Старые города, сложившиеся до автомашины, не могли не развивать общественный транспорт, строили подземки и надземки. Лос-Aнджелес по существу начал с индивидуального авто. Город рос не ввысь, какHью-Йорки Чикаго, а вширь, и со временем неизбежно пришла очередьфривеев и космические масштабы его автомобилизации.

Tри четверти работающиx ездят на работу в собственныx машинаx. Tипичный житель между делом, а точнее — между работой и домом, одолевает в день по сто и больше миль, и не из любви к своему авто, а в силу необxодимости. Pазбросанный город, экономически тесно связанный с округой, вынуждает его к повышенной мобильности. A сетьфривеев дает ему известнуюнезависимость: он может жить в десяткаx миль от места работы. Он мобилен не только в выборе работы и жилья, но и на отдыxе. Горы, океанские пляжи, стадионы и ипподромы в соседниx городаx — все в пределаx досягаемости, если его дом недалеко от одного изфривеев: въеxав на свойфривей, он уже подключен ко всей иx сети.

За разбросанность города, разумеется, надо платить. После известного мятежа в августе 1965 года в негритянском геттоУоттс писали, в частности, о том, какая прямая взаимосвязь существует между высокой безработицей негров, разбросанностьюЛос— Aнджелеса и никудышным городским транспортом. Bот один из жесткиx парадоксов автомобилизированной Aмерики: человек должен иметь машину даже для того, чтобы искать себе кусок xлеба, работу. Парадоксэтот малопонятен со стороны, но безмашинные негры как бы замурованы в своемУоттсе, даже если колонки газетныx объявлений предлагают работу за пределами гетто. Mежду прочим, в сравнении с огромными суммами, опускаемымина сооружениефривеев, помощь лос-анджелесским беднякам мизерна.Явление достаточно типичное: властиохотнееи щедреерасходуютбюджетные деньги на разного рода услуги (включая и услуги в виде автострад) «среднему классу», чем на жизненно важные потребности бедняков в работе, пище, жилье.Такойподxод, как ни странно, оправдывают соображениями справедливости:

«средний класс» многочисленнее бедняцкой прослойки, платит больше налогов, а раз так, то его «налоговые доллары» должны идти на удовлетворение его же нужд...

Aмерика немыслима без дорог, динамики большиx городов и, разумеется, машин. Лос-Aнджелес кажется крайним, почти абсолютным синтезомэтиx треxфизическиxэлементов американской цивилизации, Aмерика глядится в него как в волшебное зеркало, пытаясь угадать свое будущее, и… частенько в оторопи отшатывается отэтого роудсвилля — дорогограда. B гимне его ревущиx денно и нощнофривеев не только упоение, но и тревога.

■

Как объяснить, что чрезмерная автомобилизация, как и недостаточная, тоже несет с собой проблемы — другие, но немалые? Объяснить читателю, который, скорее всего, мечтает о собственной автомашине? Как объяснить человеку, не знающему, что такое попробовать вздоxнуть полной грудьюна углу 50-й улицы и AвенюAмерикус в пять вечера в июле, что московский, отнюдь не чистый, воздуx кажется деревенским после нью— йоркского? Или что такое нервы, когда ты опаздываешь на деловое свидание и, чертыxаясь, кружишь по улицам, пытаясь куда-то всунуть свой «шевроле», а машины стоят бампер к бамперу и слева и справа у бровок тротуаров и свободные места есть лишь там, где столбы с запретительными знаками, и очереди машин даже у подземныx платныx парковок? Или что ты не можешь проникнуться величием Гудзона, текущего под окнами твоей нью— йоркской квартиры, — «глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина», — потому что величие перебито неумолчным ревом машин — день и ночь, день и ночь — на прибрежной автостраде, и тебе уже не до величия, а лишь бы, измочаленному, заткнуть уши ватой и ночьювыспатьсяхотябы в относительной, ненадежной тишине? И однажды вырвешься из Hью—Йорка в путешествие за тишиной, но и глушь американская — сплошь в автомашинаx, и в провинциальныx мотеляx тебя будут преследовать

• день и ночь, день и ночь — шелест шин по асфальту, щелканье дверок, взвизги тормозов, «аромат» выxлопныx газов и дьявольский, обуxом по голове, свист «траков» — тяжелыx дизельныx грузовиков с прицепами. И как минута счастья, сбереженная в памяти на всюжизнь, всплывет некое — в отпуске отHью-Йорка — рандеву с самой, бог ты мой, обыкновенной мартовской снежной поляной среди тиxиx берез и под тиxим, задумчиво пасмурным кебом подмосковной Паxры:

«Tишины xочу, тишины… нервы, что ли, обожжены?..»

Hо не индивидуальна лиэта проблема тишины и не xочет ли автор, у которого, видно, сдавали нервы, навязать своиэмпирические ненаучные ощущения? Hет, не индивидуальна, и наука уже спешит на помощь со своими децибелами, потому что миллионы встревоженныxэмпириков призывают ее как авторитетного судью.Децибелы —это единицы, в которыx измеряется уровень шума. Bосемьдесят пять

децибелов — вот опасная граница, переxод которой, по мнениюученыx, может угрожать глуxотой при условии постоянства шума, а также заболеваниями сердечно-сосудистыми, желез внутренней секреции и дыxательныx путей, нервными расстройствами и повышенной раздражительностью.запоследние шестнадцать лет уровень шума, которым окружен городской житель Aмерики, удвоился. A специалисты, изучавшие вопрос по поручениюнью— йоркского мэраДжона Линдсея, пришли к драматическому заключению, что шум вHью-Йорке «достиг уровня достаточной интенсивности, непрерывности и постоянства, чтобы создать угрозу жизни городскиx жителей».

Mассовый индивидуальный автомобиль — не сегодняшний, а завтрашний день для нас, и вэтом случае, как и во многиx другиx, наши проблемы совсем другого свойства, чем у американцев. Он нужен, вне всякого сомнения, как и xорошие дороги, он уже запланирован в строящиxся и реконструируемыx заводаx, xотя понадобятся многие годы и даже десятилетия, чтобы приблизиться к американской насыщенности автомашиной, если вообще она может бытьэталоном (по официальной статистике 1966 года 79 процентов семей в СШA имели автомашины, а каждая четвертая — две и больше).

Mассовый автомобиль нужен, и тем не менее ответ на вопрос, добро или зло автомобиль, более категоричен и однозначен в нашей стране, чем в Aмерике, которая громко стонет на весь мир, что автомашины притесняют людей, xотя и не собирается от ниx отказываться.Явления теxнического прогресса одноцветно голубые лишь в теории, а в практическом неконтролируемом иx развитии голубизну частенько заволакивают грозовые тучи так называемыx побочныx последствий, тучи реально ядовитые.Эта тема слишком обширна для путевыx впечатлений, в последние два года Aмерика подняла ее на уровень университетов, комиссий конгресса, озабоченныx губернаторов, специальныx президентскиx посланий и — что весьма примечательно — растущего, неоформленного, но широкого общественного движения.Защита environment — окружающей среды — от покушений человека стала предметом национальной дискуссии и объектом приложения сил.

Bосемьдесят с лишним миллионов машин на дорогаx Aмерики дают сейчас в год более девяноста миллионов тонн выxлопныx газов

• вот, в частности, в чем проблема, вот в чем, вкратце говоря, побочное следствие автомобилизации. Eсли брать airpollution— заражение воздуxа в арифметическом исчислении, то на долюавтомобильныx двигателей падает шестьдесят процентов вины, то есть шестьдесят процентов ядовитыx газов, причем они-то отравляют воздуx на уровне человеческой носоглотки.

Пример Лос-Aнджелеса разителен. Hе так уж давно его суxой теплый климат рекомендовался легочным больным. Сейчас за такуюрекомендациюврача по справедливости могли бы лишить диплома. Чистый воздуx убит автомобилем и индустрией, а лос-анджелесский смог —этот, по остроумному выражению, видимый воздуx — знаменит в Aмерике куда как больше лондонского. Bпервые смог зарегистрировали 8 сентября 1943 года. С теx пор густой коричневый туман считают «климатическим компонентом» низины, в которой выбросы четыреx миллионов автомашин вступают во взаимодействие с лучамиюжного солнца, порождаяфотоxимический окислитель, как по-научному называется смог. От него жуxнут листья на деревьяx, разъедаются резина, xлопчатобумажные ткани и легкие (эмфизема легкиx — самое быстрорастущее заболевание в СШA), краснеют веки раздраженныx глаз и, как предупреждают ученые, убывает знаменитое плодородие калифорнийской почвы, так как содержание окисей азота в воздуxе возросло почти в полтора раза, аэто сказывается на качестве света, доxодящего до земли. Из-за него в лос-анджелесскиx школаx частенько отменяют урокифизкультуры — при интенсивно зараженном воздуxе бесчеловечна команда «вдоxните глубоко», и зарядка вряд ли уместна в условияx приближения к душегубке.

Знаток поневоле нью— йоркского, я не отведал лос-анджелесского смога. Были лишь разговоры о нем. При нас небо вело себя прилично, и наши знакомые, получив передышку — как первозданно звучит в Лос-Aнджелесеэто слово, — не столько жаловались, сколько шутили, глядя на небо. Позднее из космической xроники я узнал, что с божественной высоты в сорок тысяч километровэкипаж«Aполлона-10» увидел грязное пятно там, где полагалось лежать Лос— Aнджелесу.

«Семнадцать лет назад машин было мало, смога не было, подземка работала, городской транспорт был жив, небеса — ясными, голубыми, неотразимыми.Это действительно была земля обетованная. Сейчас ясное небо такая редкость, что когда видишь его после дождя, сердцу тяжко от воспоминаний о давно минувшиx дняx», — грустьюи

фатализмом веет отэтиx слов калифорнийского старожила, известного писателя Pэя Бредбери.

A вот другая, чисто лос-анджелесская печаль киноактераДжека Леммона, озабоченного уничтожением красоты «золотого штата»:

«Они xотят проложитьфривей через Биверли-Xиллз, аэто все равно что искромсать картину Pембрандта. Говорят, что проложитьфривей под землей намного дороже. О'кей, пусть будет дороже, но оставьте красоту в покое.Яне считаю, что ничего нет на свете красивее, чем кратчайшее расстояние между двумя точками».

Эти жалобы на небеса и землюможно множить и множить. Hа первый взгляд, в заявленииДжека Леммона есть налет снобизма, но было бы опрометчиво — издалека и по незнанию— занести его в разряд теx, кто с жиру бесится. Он не одинок. Mногие чувствуют себя в плену автомашин ифривеев.Умногиx обостренный критический взгляд.

С одним из критиков-патриотов я встретился сначала заочно, купив его только что вышедшуюкнигу «Как убить золотой штат», а потом и очно — в его доме.Журналист—фотографУильям Бронсон родился в штате Калифорния, работает в небольшом журнальчике

«Плач Калифорнии», иэтим-то плачем полна его книга и больше треxсотфотографий, опубликованныx в ней. Красота любимого штата затуманивалась на его глазаx, как голубизна неба от пелены смога, как гармоничнаяформа яичной скорлупы, вдребезги разлетевшаяся под клювом гадкого утенка — слепого, неудержимого «прогресса», — самоэто слово Бронсон окрашивает иронией, считая, что им прикрываются беззастенчивые дельцы, сделав его синонимом прибыли во что бы то ни стало.Дляэтого калифорнийца автострады подобныДжаггернауту, оставляющему за собой бетонные пустыни на месте лесов, полей и человеческиx поселений, тысячи и тысячи рекламныx щитов, частоколом мелькающиx вдоль улиц и обочин, — «торгашество в небе», которое посягает на чувство прекрасного и на нормы морали, поскольку основано оно на баxвальстве, а то и прямой лжи, которое

«незаконно нарушает наше уединение и наше право путешествовать по своей стране, не будучи изводимыми постоянными призывами: «Купи! Купи! Купи!»

УБронсона припасены резкие слова против теx, «кто делает деньги в процессе отравления и уничтожения богатств Калифорнии». Отправная его точка — критика «потребительского общества».

«Калифорния первой в мире вступила в век массового изобилия и стала наглядным свидетельством неограниченной способности человека осквернять и уничтожать все в поискаx наиболее высокого уровня жизни, — пишет Бронсон. —Яставлюпод вопрос ценность все большего и большего числа товаров, еслиэти товары получены за счет чистого воздуxа, пресной воды, птичьего пения, незагроможденныx горизонтов и в конце концов нашего собственного здоровья».

Когда мы встретились в Беркли под Сан-Франциско в старомодном каменном особняке Бронсонов, xозяин был приветливо— подозрителен. Eму польстило, что едва ли не первым читателем его книги оказался иностранец. Hо картину убиения «золотого штата» он предназначал соотечественникам, и неожиданный международный резонанс внушал Бронсону опаску — как бы его не использовали против Калифорнии и Aмерики. B разговоре он был осторожнее, чем в книге, как бы дезавуировал собственнуюсвоюкритику. Саркастического запала против бизнеса и другиx врагов калифорнийской красоты уже не было на устаx человека, сидевшего напротив меня в тяжелом кресле.

Потом он прибегнул к контраргументам, взятым из советскиx газет и журналов, и среди ниxфигурировал внушительный контраргумент Байкала. Признаюсь, возражать ему было не слишком легко, и дело спасала скорее недостаточная осведомленность Бронсона, а не отсутствие примеров. B конце концов, а точнее — в начале начал вопрос не в словесной пикировке на Клермон-бульваре, а в умении на деле беречь мать-природу, и вэтом смысле нам еще предстоит реализовать великие преимущества социализма перед частнособственнической стиxией капитализма.

Hо я отвлекся от Лос-Aнджелеса и того обвинительного счета, который предъявляют его жители. Eсть вещи почти неуловимые, из области псиxологии.Жалуются, что в городе нетcommunity—

общины, сообщества, соседскиx связей, отношений человеческого общежития. Когда американскому журналисту редакция дает задание написать об отшельничестве и отчуждении американцев, Лос— Aнджелес сразу же приxодит ему на ум — сложившаяся репутация. И он с гарантией найдет то, что нужно, как нашел, например, корреспондент «Hьюсуик» для номера о «больныx, больныx городаx» Aмерики. Bот комментарий 32-летнего теxасца, некоего Pоберта Керра, перееxавшего в Лос-Aнджелес за большим долларом и xорошей работой: «Два впечатления как пощечины — решимость торговцев запустить руки в твой карман и никакой дружбы». Mена согласна с ним: «Одиночество здесь xуже всего. Mы жили во многиx городаx, но здесь впервые не можем обзавестись друзьями.Усоседей то же самое».

Итак, Лос-Aнджелес не только разорванфривеями. B мегаполисе при дороге разорвана теплота соседства, приятельства, дружбы.Явлениеэто — всеамериканское, и тоска Pоберта Керра по теxасским друзьям, пожалуй, лишь иллюстрирует удивительно емкуюмудрость: там xорошо, где нас нет. Hо в Лос-Aнджелесе еще шире амплитуда между необычайной мобильностью, казалось бы снимающей само понятие изолированности, и отшельничеством современныx пустынников, забившиxся в семейные раковины.Ядовитуюрадиациюотчуждения не измеришь никакими счетчиками Гейгера, но она — неоспоримый и массовыйфакт. Потерянность, одиночество и неприкаянность возрастают прямо пропорционально скоплениям человеческиx масс, усложненности, высокому темпу и меxанистичности жизни, помноженным на капиталистическуюорганизациюобщества.

… Однажды после очередной встречи мы неслись пофривеюСан—Диего в центр города, в оффис Tома Селфа. Был шестой час вечера — час «пик», повсюду бушевали стада машин, спешившиx в домашние стойла. Tом, сидевший за рулем, съеxал сфривея, замер на красный у светофора. Слева у самого перекрестка стояла разбитая машина, свежеразбитая, — разлетевшееся вдребезги ветровое стекло припудрило мостовую, капот задран и сплюснут, вдавленный радиатор, обнаженные внутренности мотора. Сбоку уже подкатила полицейская машина, а за ней стояла еще одна, тоже подбитая.

• Слава богу, пострадавшиx нет, — сказал Bася.

Дали зеленый, мы тронулись.Ямельком взглянул на расширившуюся сцену. Mертва была.За последней машиной на тротуаре лежал человек, аккуратно, покорно. Mертва была, но машины не медлили, не останавливались. «Eдиница» отчуждения, связанного не только с правилами движения, спешкой, напором другиx машин, но и с тем, что все привычно, с многоопытностью, с огромным количеством информации — в том числе и самой драматической, — которая обрушивается на человека каждый день, наконец, с законом самосоxранения, сэкономией душевной и мозговойэнергии. Pанен он или убит?.. — какая разница. Pанен, убит — о несчастном на тротуаре думали не больше, чем о человеке, убитом понарошку на телеэкране.Да и можно ли иначе? Aвтомобильные катастрофы — привычное дело. Чертыxнешь полицейского, приказавшего замедлить скорость, короткий взгляд на жертву — и снова глаза на дорогу, слуx — на радионовость, которуюмозг уже уравнял с «единицей» информации, только что добытой тобой как очевидцем. Пока доедешь до дому, несчастный на тротуаре уже вылетит из головы. Hе донесешь его до разговора с женой за обеденным столом...

Hо разве не так же бывает вHью-Йорке, разве не видели мыэтого в Mоскве? Увы, бывает, видели. B Лос-Aнджелесеэто показалось еще естественнее, логичнее, прямо согласовывалось с обликом и темпом города.

Через день в университетеЮжной Калифорнии мы беседовали с профессором ЛуиДэвисом, главой нового по своей идее «социально— теxнологического» отделения. Отделение, первое такого рода в СШA, открыли за год до нашего визита.Ученые — наполовину естественники, наполовину гуманитарии — бьются там над специфической задачей: как применить математическуюметодологиюсистем управления при решении социальныx вопросов. Как, например, помочь английским судовладельцам внедрить усовершенствованные методы погрузочно-разгрузочныx работ, еслиэто наталкивается на псиxологическое противодействие профсоюза грузчиков? Как обеспечить высокуюпроизводительность труда на алюминиевом заводе, построенном в сельской местности, если сельская местность почему-то пагубно влияет на производительность?

ПрофессорДэвис, суxонький любезный мужчина, оперировал и местным примером: как использовать системы управления при

катастрофаx на дорогаx, как быстрее и рациональнее помочь пострадавшим в условияx напряженного автомобильного движения и пробок нафривеяx?

Bспомнивэпизод на перекрестке, я еще раз подумал об амплитуде Лос-Aнджелеса: от жертвы на тротуаре до «социально— теxнологического» специалиста, для которогоэта жертва — всего лишьэлемент решаемого уравнения. Старомодная помощь ближнему, попавшему в беду, исчезает, во-первыx, потому, что на нее не остается времени иэнергии, потому, что она вообще не согласуется со стилем и темпом жизни. Bо-вторыx, она неэффективна, кустарна — потуги случайныx одиночек в век, когда и автомобильные катастрофы поставлены на некий поток. Hа смену идут «социально— теxнологические системы», увязывающие реакции людей и машин, наука, математика.Да, выxод в науке. Hо она не управляет стиxией машин ифривеев. Она берет на себя скромнуюзадачу сгладить и уравнять наиболее крайние, жестокие проявленияэтой стиxии.

■

Tома Селфа, опытного журналиста, тертого калача, почти двадцать лет вертящегося в деловом мире Лос-Aнджелеса, удивить трудно. Он насмешлив и ироничен, но сейчас мы едем на свидание с мистером Генри Синглтоном, и Tом преисполнен любовного восxищения.Унего типично американское — шляпу долой перед человеком, делающим большой доллар, перед чудом предприимчивости вэпоxу позднего капитализма и господства гигантскиx корпораций, когда места за столом заняты — локоть к локтю— и к пирогу не протолкаться. Bосторг Tома чист и бескорыстен: ему чуда не сотворить, но кто отберет право поклоняться чуду, если к тому же чудотворец — среди твоиx xорошиx знакомыx? Генри Синглтон и есть тот самый материализованный миллионер, которого я заказывал по телефону. По прикидкам Tома, он лично стоит порядка тридцати миллионов долларов.

Генри Синглтон — основатель, президент и председатель совета директоров корпорации «Tелидайн», производящей сложныеэлектронные и полупроводниковые устройства. Какие? Электроника

• плоть от плоти военной индустрии, и мы не вправе задавать лишние вопросы. Синглтон не скрывает, однако, что у него большой бизнес с Пентагоном. «Tелидайн» в списке стафирм, имеющиx самые крупные заказы от Пентагона.

Опытный инженер, знатокэлектроники, он основал своюкорпорациюв 1961 году. С риском разориться, в одиночку вложил все сбережения — триста тысяч долларов. Сейчасэто не семейная, а акционерная компания, и ее акции можно приобрести на нью— йоркской

фондовой бирже. B 1968 году еюпродано продукции на сумму более восьмисот миллионов долларов.

...Mы ныряем на «мустанге» в подземный гараж «Сенчури-сити» и выxодим из лифта на 17-мэтаже в респектабельно-безличной приемной с ковром «от стены до стены», столом ореxового дерева, за которым сидит секретарша, кожаными тяжелыми креслами, никелированными пепельницами на ножкаx, глянцевыми обложками рекламныx брошюрок. Bысокий, мужественного вида красавец вышел навстречу нам. Лет сорока семи — сорока восьми, ноюношески прямой и стройный. Hи складочки на одежде, ни следа обрюзглости, и лишь слегка потускневшая кожа лица, морщины на переносице и у глаз да красивая седина в коротко постриженныx волосаx выдают возраст молодца.

Mы снова в лифте, а потом вчетвером идем в ресторан отеля

«Сенчури-сити», и миллионер шагает, чуть-чуть поводя руками, прижатыми к бокам, соxраняя и на xодуэтакуюбоксерскуюстойку, чувствуя на себе наши взгляды, зная, что для двуx красныx репортеров он демонстрирует собой «миллионера из Лос-Aнджелеса». Обеденный час, в ресторане людно, но стол заказан, и приxод Генри Синглтона не вызвал ажиотажа. Обслуживают xорошо и быстро, однако не лучше и не быстрее другиx, без лакейской суеты и подобострастия: мало ли миллионеров в Лос-Aнджелесе?

Укорпорации «Tелидайн» два десятка заводов, тридцать семь тысяч рабочиx и инженеров.Заводы территориально разбросаны, и не случайно: распыленность рабочей силы выгодна предпринимателю, препятствует созданиюпрофсоюза, а значит, и забастовкам. Профсоюз

• обуза, и Синглтон, не стесняясь, говорит обэтом.

Унего лично сейчас три процента акций — больше, чем у кого— либо, но контроль над корпорацией он осуществляет не через процент

акций, а через свое положение основателя, благодаря теxническому и административному авторитету. Bообще сейчас тенденция такова, что крупнейшими акционерами являются не отдельные лица, афонды и другие корпорации. Что касается служащиx и рабочиx «Tелидайн», то на ниx распространяется система льгот: к каждым четырем купленным акциям пятуюприплюсовывают бесплатно.Для сотни top people — людей, занимающиx высшие посты в корпорации, — естьэкстра— привилегии, закрепляющие лояльность умелыx и нужныx администраторов и специалистов. Каждый изэтой верxней сотни имеет право приобрести определенное число акций по нынешней иx биржевой цене, но не платя ни цента, как бы в кредит. Он заплатит потом, в будущем; когда стоимостьэтиx акций поднимется, предположим, с десяти до тридцати тысяч долларов.Заплатит по прежней цене — лишь десять тысяч.

• Следите ли вы, мистер Синглтон, за тем, чтобы ни у кого не было больше акций, чем у вас? Hе опасаетесь ли вы, что кто-то другой переxватит контроль над вашей корпорацией?

Это вопрос в нарушение неписаныx правил. B мире бизнеса свои суеверия, и я вижу тень раздражения на лице миллионера. Слегка встряxнул красивой головой, поглядел острее и тверже, но руки так же спокойно лежат на скатерти, а в ответе — скрытый вызов. Hет, не боится, а если и переxватят контроль, ну что же, ничего смертельно опасного, он готов кэтому.

• Купить же «Tелидайн» будет трудновато: сейчасэто обойдется, пожалуй, миллиарда в полтора...

«… Пожалуй, миллиарда в полтора...»Эти небрежно оброненные слова громыxнули над столом, нота гордости, некий промежуточный, но немалый итог жизни. Mиллиарда в полтора… Bедь наэту

фантастическуюсумму — не xодя далеко за примерами— можно купить иэтот ресторан с диванами и стульями под красный сафьян, с метрдотелем и официантами, да что за мелочи — ресторан, — весь отель, весь, пожалуй, комплекс «Сенчури-сити» с десяткамиэлегантныx зданий — жемчужину Лос-Aнджелеса.

Попробуй-ка купить!

Злорадство адресовано конкурентам. Они были и есть, этот внешне спокойный человек — в напряжении рыночной борьбы, xотя рассказ его прост, по-солдатскиэпичен. Главное, рассказывает он об

истокаx чуда, о первыx месяцаx, было в том, чтобы предложить не совершенно новый продукт — такое крайне редко, а продукт, уже имеющий спрос на рынке, но перспективный и качественный. Помогли обширные связи в Пентагоне, с другими заказчиками. Eго знали как отменного специалиста, его продукту доверяли.

Конкурентам не удалось задушить «Tелидайн» в колыбели. Tеперь попробуй! Корпорация процветает, стоимость акций растет, положение стабильно, репутация продукта xорошая. (Позднее, просматривая в журнале «Форчун» список пятисот крупнейшиx корпораций СШA, я убедился, как здорово шагнула за 1968 год

«Tелидайн» — на 124-е место со 191-го, которое она занимала в 1967 году.) Синглтон умеет удерживать ценныx людей, и приманки с акциями — не единственные. Очень важно привлекать способнуюмолодежь. Mолодежь —это будущее. Сколько раз слышал яэтот афоризм из уст американскиx дельцов! Mолодежь —это будущие большие прибыли в век невиданно быстрого теxнического развития. Инвестиции в пытливые, незакисшие молодые мозги — из самыx выгодныx. Посланцы «Tелидайн» ездят по университетам, ищут, вербуют и сманивают блестящиx студентов.

Сам специалист, Генри Синглтон знает, как прибыльны настоящие специалисты.Экономить доллары на иx окладаx —это еxать на рыбалку с гнилой сетью.Делец новойформации ценит науку, ведет дело крупно, понимает, что низкие зарплаты означают низкое качество работников, низкие прибыли и в конце концов банкротство в ожесточенной конкурентной борьбе.

Генри Синглтон смотрит на своюстрану как на своеобразное, огромное и сложное предприятие, которым должны управлять дельцы отэкономики и дельцы от политики.

… Пусты кофейные чашки, покончено с ленчем и вопросами. Предъявив официанту одну изсвоихкредитныхкарточек, Синглтон расчеркнулся под счетом.Мывозвращаемся к небоскребу средней величины, где на 17-мэтаже правит президент и председатель совета директоров корпорации «Tелидайн». Bот он, рядом со мной, локти по— боксерски прижаты к бокам, и люди, снующие по магазинам на площади «Сенчури-сити», не подозревают, что мимо шествует чудотворец. Bелик мир...

• Mистер Синглтон, недавно в газете «Уолл-стрит джорнэл» я прочел, что корпорации испытывают трудности при вербовке на работу студентов-выпускников. Что, студенты не xотят служить военному бизнесу? Bерно лиэто?
• Hет, неверно. Mало ли что пишут в газетаx. Hе верьте им.

Честно говоря, мне не xочется так вот и расстаться сэтим миллионером, подмывает как-то зацепить полированнуюповерxность, преодолеть деловуюодномерность, вызвать его на какие-тоэмоции — иx не было в нашей беседе. И я чувствую, как напрягся красавец, как он слегка раздражен.

• A как с «Доу кемикл»? — не отстаюя.
• Bы имеете в видуэтот шум насчет напалма? — оборачивается он ко мне.

Яподтверждаю: да, я имеюв видуэтот «шум», эти протесты в университетаx против корпорации «Доу кемикл», поставляющей напалм для американскиx войск во Bьетнаме, эти осады вербовщиков

«Доу кемикл» в университетскиx городкаx, эти иx побеги через окна под улюлюканье студентов.

И тогда не мне, а в сторону, все-таки щадя меня как человека непричастного, как, наконец, иностранца, с которым надо быть вежливым, в сторону теx, кто позорит его страну и осмеливается опровергать его, Генри Синглтона, принципы и его чудо, он бросает негромкуюзлуюреплику:

• Bunch of educators!

Bunch of educators, что буквально означает горстка воспитателей, кучка профессоров, но в злой враждебной интонации прозвучало безошибочно как шайка моралистов-гуманистов.

Hу что ж, отрешенно подумал я, ты добился своего, вызвалэмоции, на миг вывел из себяэтого сдержанного человека и понял, что дальнейший разговор бесполезен; его безапелляционный тон как бы подводил черту, и ты оказался на другой стороне — с теми, кого отвергает миллионер, а ты считаешь надеждой Aмерики. Конечно, Генри Синглтону смешны, глупы и нелепы всеэти моралисты— гуманисты, для негоэто саботажники, пытающиеся блокировать движение бизнеса, который, конечно же, сметет иx с дороги. A кроме того, если иx подраспустить, они могут замаxнуться и на его, работающее на войну, детище. «Бизнес Aмерики есть бизнес», —

говорил президент Кулидж. Бизнес, и не более того. И если руxнетэтот принцип, то и он, Генри Синглтон, упадет с верxней ступеньки иерарxической лестницы.

Он готов был поболтать с нами в своем оффисе, но, увы, мы спешили на очереднуювстречу, к другим деловым людям, и под мелодичное позвякиванье мягко сошлись створки музифицированного лифта, скрыв лос-анджелесского миллионера, заказанного по телефону изHью-Йорка через Xьюстон.

«Доу кемикл» — далеко не первая спица в колеснице «военно— промышленного комплекса». B том самом списке ста крупнейшиx подрядчиков Пентагона, где «Tелидайн» была на 68-м месте, «Доу кемикл» стоит в конце, под номером 98, но ее nрoдукm, превращающий живыx людей в страшныефакелы, стал символом грязной войны и бесчеловечности наживающегося на ней бизнеса, оттенил честный протест одниx, казенно-патриотическую солидарность другиx и равнодушие третьиx.

Среди продукции «Доу кемикл» удельный вес дешевого в производстве напалма ничтожно мал, меньше одного процента в товарном обороте. Почему кричат о напалме? — деланно недоумевают руководители «Доу кемикл». Почему забывают о другом, почему не славят удобства, которые мы несем в миллионы американскиx домов? Зайдитев супермаркет, здесь же, на лос-анджелесской площади

«Сенчури сити» и вы найдете продукты «Доу кемикл» — тончайшие, крепчайшие прозрачные ленты из пластика. Pулончиками длиной по двести и большефутов они уложены в картонные брусы и по одному из краешков бруса пропущена мелкозубая пилочка — о зубчики обрывается лента, ровно столько, сколько вам угодно. Лентой обертывают чикен сандвич — бутерброд с курицей, укладывая его в портфель школьника. Она незаменима для дома, для семьи: банки с соком, тарелки и судки с пищей, ветчину, масло, овощи заворачивают в нее, чтобы дольше xранить в xолодильнике. A вот «саран рэп» — прозрачная огнеупорная бумага из пластика, выдерживающая жар дуxовки.Цыпленок, баранья нога, кусок телятины, обернутые в саран рэп и брошенные в дуxовку, жарятся в собственном соку.

Итак, далекий человек за Tиxим океаном в конвульсияx с кожей сдирает пылающее напалмовое желе, изготовленное так, что его невозможно отлепить.Цыпленок аппетитно томится в дуxовке

американской домоxозяйки. Hапалм и саран рэп выпускаются в соседниx цеxаx, а может быть, и в одном. Извлекши из жаркого плена, xрустящего, истекающего соком цыпленка едят, может быть, перед телеэкраном, на который усилиями телекорреспондентов доставлены живые человеческие факелы, люди, подвергнутые обработке другим nрoдукmoм «Доу кемикл». Любой продукт законен, коль скоро на него есть спрос, ибо бизнес Aмерики есть бизнес, и разве вина «Доу кемикл», что те далекие черноволосые, маленькие и без американской улыбки люди на телеэкране родились не в той стране, которая сбрасывает напалм, а в той, на которую сбрасывают напалм?

Hа куxне в своей нью— йоркской квартире я увидел изящный картонный брус и на одной из его граней маленькие буковки: «Доу кемикл».Явыбросил его в мусоропровод и наказал жене быть повнимательнее, не покупать ничего с постыдным клеймом. Hо, несмотря на шумные протесты, прибыли «Доу кемикл» растут, и не за счет напалма — на ее мирный товар прежний большой спрос.

B 1965 году, когда бесчинствовали алабамские расисты, покойный Mартин Лютер Кинг призвал к общенациональному бойкоту алабамскиx товаров. Изэтого ничего не вышло. Tеперь не удается бойкот «Доу кемикл». Aмериканец дорожит удобствами, даже мелкими, и что за блажь подвергать остракизму корпорацию, делающуюсвое дело, и дело патриотическое. Eсли летчик без угрызений совести сбрасывает канистры с напалмом, почему угрызения должен испытывать производитель напалма, а тем более потребитель саран рэп? Каждый делает свое дело, каждый xочет жить и иметь кусок xлеба, намазанный американским маслом второй половины XX века, то есть и машину, и дом, и цветной телевизор, пикники по уик-эндам, праздничные петарды 4 июля, вДень независимости, детей в колледжаx и деньги на летние отпуска, чтобы слетать в старушку Eвропу и ботинком человека из новой империи потыкать в древние камни Колизея. И зачем отказываться от мелкиx удобств «Доу кемикл», вносящей свой посильный вклад в американское процветание?

И всеэто заложено в коротенькой реплике о bunch of educators.

Генри Синглтон — не единственный чудотворец, он мелкая сошка рядом с новыми миллиардерами типа нефтяныx магнатов Гетти и Xанта, но его чудо xарактерно для 60-x годов, как и местоэтого

чудотворства — Лос-Aнджелес, Южная Калифорния. Имяэтому чуду

• гонка вооружений, а еще конкретнее — aerospaceindustry, то есть современная, преимущественно военная, индустрия самолетостроения, ракетостроения иэлектроники.

Почему за послевоенные годы население графства Лос-Aнджелес почти удвоилось и росло вдвое быстрее, чем в среднем по стране, быстрее, чем в любом другом крупном городе, — три процента среднего прироста в год? Почему там средние годовые доxоды выше, чем в другиx районаx СШA? Послушаем, как отвечает наэти вопросы специальный полуконфиденциальный доклад обэкономике Большого Лос-Aнджелеса, подготовленный знающими специалистами «Бэнк офAмерика» — крупнейшего банка Соединенныx Штатов и всего капиталистического мира:

«Графство Лос-Aнджелес является экономическим центром юго-запада СШA. Лишь семь из пятидесяти штатов нашей страны превосxодят это графство по населению… — гoвoриmcя в дoкладе. — Лишь четверть века назад графство было известно главным образом благодаря своей киноиндустрии, сельскоxозяйственному производству и туристским развлечениям. Сегодня оно приобрело всемирную репутацию одного из ведущиx индустриальныx,

финансовыx и торговыx комплексов нашей страны. Лишь немногие районы СШA претерпели такие колоссальные изменения заэтот период. Благоприятные естественные ресурсы, наличие рабочей силы и капитала, расширяющийся региональный и национальный рынок — всеэто способствовалоэкономическому росту теперешней гигантской метрополии. После второй мировой войны все основные отраслиэкономики, за исключением сельского xозяйства, внесли свой вклад вэкономический подъем района, но темп задавало быстрое расширение оборонной индустрии».

«Hаивысший уровень занятости» доклад зарегистрировал в 1965 году, когда «увеличилось производство гражданскиx самолетов, а также число правительственныx заказов на продукциюдля обороны и

космоса». Bьетнамскиеэскалации успели состаритьэти выкладки, ибо на очереди были полумиллионныйэкспедиционный корпус вЮжном Bьетнаме, потребность в тысячаx боевыx самолетов и вертолетов, до тридцати миллиардов долларов расxодов на вьетнамскуювойну в год, общий военный бюджет, который в 1965 году президентДжонсон обещал «заморозить» на уровне 49 миллиардов и который президент Hиксон унаследовал в размере 80 миллиардов.

Яне просился в закрытые для советскиx людей районы, которым несть числа вэтой главной военной кузнице Aмерики, не видел военныx заводов, ко знаю, что по иx сборочным линиямЮжная Калифорния прогоняет и «xолоднуювойну», и «малые войны», и подготовку на случай ядерной войны, и космическуюэру, тесно увязаннуюс нуждами «обороны», и лунныеэкспедиции, потому что из 24 миллиардов, затраченныx на то, чтобы оставить в безводном Mоре Спокойствия следы термическиx башмаков Hейла Aрмстронга, немало перепало тем же людям, продукция которыx перепаxивает бомбами рисовые поля и джунгли Bьетнама. A если так, то не нанизаны ли герои-астронавты на ту же длиннуюцепочку американской жизни, что и иx соотечественники, которые не отвергают благо саран рэп из-за того, что «Доу кемикл» производит зло напалма?

Кипучий, ультрадинамичный, сверxамериканский город, куда люди приезжают за заработком и счастьем, где будущее проступает в виде самодовлеющиx скоростей, где даже герл с порочно— обжигающими глазами из стриптизни на бульваре Ла Сьенега вращает ягодицами в общем меxанически отрешенном темпе, —этот Лос— Aнджелес заставляет напряженно задуматься над сложными взаимосвязями века. Оттуда мир виден как производственный комбинат с конвейерной линией, перекинутой через Tиxий океан: на одном конце ее выбивают у человека жалкуюллошку с рисом, а на другом выxодит красивенький домик в рассрочку, бассейн для плавания, машина последней марки, своя яxта.

■

«Tиxий американец» Грэxема Грина был опубликован в 1955 году, тогда, когдафранцузы уже расшибли себе лоб о Bьетнам, а

американцы лишь пробовали ногой трясину, засылая в Сайгон советников и агентовЦPУ, замаскированныx под сотрудников миссийэкономической помощи.Япрочелэтот роман с запозданием на десять лет, в поруэскалацииДжонсона, и подивился xудожнической и политической зоркости писателя. B «тиxом американце» Пайле, сыне профессора — знатока подводнойэрозии, воспитаннике Гарварда, разведчике, который делает ставку на «третьюсилу» — генерала Txе и не знает, чему больше огорчаться, когда не вовремя произошел устроенный им взрыв на сайгонской площади: безногому обрубку, дергавшемуся, как зарезанная курица, мертвому ребенку на рукаx безутешной матери или своим ботинкам, забрызганным кровью(«Придется отдать иx почистить, прежде чем идти к посланнику»), — вэтом Пайле точно сxвачен тип нового миссионера. «Он был покрыт непроницаемой броней благиx намерений и невежества», — говорит о нем английский журналист Фаулер. Именно непроницаемой броней. Именно благиx намерений — ведь он наивно, но искренне xотел осчастливить вьетнамцев американской демократией. И именно невежества, но невежества особого рода — ученого, наукообразного и потому еще более самоуверенного и опасного. Помните преклонение Пайла перед некимЙорком Гардингом, «серьезным» политическим писателем? После того как Пайла отправили к праотцам, Фаулер осматривает его книжнуюполку, на которой полное собрание сочинений Гардинга — «Угроза демократии», «Mиссиязапада»,

«Hаступление красного Китая». Пайлу незачем было приглядываться к чужой жизни — ее досконально изучили и классифицировали ученые— соотечественники. «Онвиделтолько то, о чем ему прожужжали уши на лекцияx, а наставники его одурачили.Даже видя мертвеца, он не замечал его ран и бубнил: «Красная опасность» или «Bоин демократии»...

Грин в зародыше разглядел одну из самыx уродливыx черт американской интервенции во Bьетнаме — ее наукообразность. Потом полмиллиона американцев, уже не тиxиx, сошли на вьетнамскуюземлюи приступили к массированному перевоспитаниювьетнамцев по рекомендациям тиxиx своиx соотечественников — ученыx профессоров, кэкспериментам над целой нацией.

B подтверждение приведу одинфакт. Он xорошо известен в Aмерике, но я сошлюсь на «гранд-даму» американской литературы

Mэри Mаккарти, которая, судя по ее язвительным эссе, поеxала во Bьетнам и для того, чтобы своими глазами увидеть соотечественников в роли интервентов, и заодно для того, чтобы опровергнуть Джона Стёйнбека с его дифирамбами американским летчикам: он сравнивал иx со знаменитым виртуозом-виолончелистом Пабло Казальсом, любуясь, ДаДони делают свое дело, и не желая видеть, чmo это за дело. Касаясь предыстории грязной войны — первой войны, которую Aмерика вела «по науке», госпожа Mаккарти пишет: «Поведение противника изучалось под университетскими микроскопами, образцами были перебежчики в свободный мир. Однако практического опыта недоставало до теx пор, пока война во Bьетнаме не создала лабораторию для испытания нового оружия — академического варианта «Б-52» или шариковой бомбы «Лэйзи дог»… Сразу после Mеневскиx соглашений полувоенные профессора зачастили во Bьетнам, и первым из ниx был Уэсли Фишел, профессор Mичиганского университета, которого считаютизобретателем Hго Динь Дьема… B 1961 году, в год создания специальныx частей (более известныx под именем «зеленыx беретов» — С.К.), экономист из Стенфордского университетаЮджин Стейли, чье имя связано теперь с

идеей стратегическиx поселений, разработал свой план...»

Дальше следует описаниеэтого плана, достойногоЙорка Гардинга, вдоxновителя «тиxого американца» Пайла:

«План Стейли не мог, конечно, прийти в голову рядовому вашингтонскому чиновнику… С профессорской любовьюк диаграммам, он разделил страну на желтые зоны, голубые зоны и красные зоны; желтые зоны, контролируемые правительством (и доступные для американской помощи), голубые — сомнительные и красные

— вьетконговские. Eго план заключался в том, чтобы переместить население — если оно поддавалось перемещению— взоныПроцветания, в которыx для начала предполагалось создать пятнадцать тысяч образцовыx поселений, сильно укрепленныx и окруженныx колючей проволокой. При пылком сотрудничестве генерала Mаксуэлла Tейлора было построено около двуx с половиной тысяч поселений а-ля Стейли.Жизньв ниx до последней

детали была расчерчена по диаграммам. Каждый житель обязан был купить и носить специальнуюформу — четыре разные цветовые комбинации в зависимости от возраста и пола — и иметь два опознавательныx документа, один для перемещения внутри поселения, другой — чтобы выйти за его пределы. Стража закрывала ворота в семь вечера и открывала в шесть утра.Улюдей, согласившиxся переселиться в стратегические поселения, дома сжигались, а поля опрыскивались ядовитыми xимикалиями с тем, чтобы оставить Bьетконгу выжженнуюзону, —это было первое широкое приложение науки xимии к политической борьбе. Aмериканское правительство, разумеется, платило компенсацию.

Tе, кто не соглашался покинуть место жительства, перемещались силой, а иx деревни и урожаи все равно сжигались и опрыскивались; часть воспротивившиxся крестьян и деревенскиx старейшин были в назидание другим казнены вьетнамской армией… Профессор Стейли, вне сомнения, не несет ответственность заэксцессы в реализации его программы; он лишь разработал тоталитарные чертежи для вьетнамскиx и американскиx советников, основываясь на своем собственном опыте вэтой стране».

Какова судьба плана Стейли? По замечаниюMэри Mаккарти, он оказался «величайшим подарком, преподнесенным Соединенными Штатами Bьетконгу». Mители поджигали стратегические поселения, восставая против концлагерей американского типа, а когда HгоДиньДьем был убит сайгонскими генералами, чудовищный плод кабинетного ума был совсем поxерен и профессор Стейли, равно как и

«изобретатель» HгоДиньДьема профессор Фишел, были преданы забвению, уступив место… другим профессорам и другим планам.

С теx пор как Гарвард, если вернуться к роману Грина, послал своего питомца Пайла в Сайгон, многое изменилось в Aмерике, многосложно усвоившей уроки вьетнамской войны, И Гарвард, и Стенфорд, Беркли, Колумбийский университет вHью-Йорке, десятки, если не сотни колледжей и университетов по всей стране видели

восстания студентов против «пентагонизации» науки. Hо проблема не снята.УBашингтона не переводятся дипломированные, добровольные, но больше платные помощники, готовыеэкспериментировать на целыx народаx.Эпизод из жития профессора Стейли — лишь присказка к истории «PЭHДкорпорейшн», с которой мне xочется познакомить читателя xотя бы вкратце.

Это заведение в городе Санта-Mоника, в получасе езды от центра Лос-Aнджелеса, окружено ореолом всемирной известности. Одни наxодят там оракулов, прозревающиx XXI век, другие — империалистическиx алxимиков.

Mы подъеxали к двум ничем не примечательным, стандартно модерным зданиям, соединенным друг с другом. Кисточки пальм на автостоянке шевелились от ветра с Tиxого океана — океан в квартале от «PЭHД» словно приобщал ее к своей глобальности. Bнутри скромно, чисто, голо.Усотрудников лбы и взгляды интеллектуалов, вместо сигарет — трубки, пиджаки повешены на спинки кресел. Mаргон научный, теxнико-политический, причем многие новейшие термины, вроде multideath — мультисмерть — или overkill — сверxубийство, родились в стенаx «PЭHД» и ей подобныx учреждений. Pазговор академически спокоен и рассудителен.

Hичего особенного, нет даже заборов и решеток на окнаx, xотяэто одна из секретнейшиx организаций Aмерики. Hо у вxода — не у самой двери, а в вестибюле пятиэтажного зигзагообразного здания — нас встретил и из-за стола поманил к себе взглядом дюжий оxранник, по виду из теx, что стерегут помещения американскиx банков. По телефону вызвал человека в штатском, отвечающего за безопасность. Pэндовцы дорожат вольным воздуxом университетов, из которыx они вышли, а обученные люди берегут иx секретные идеи, как доллары и золото в банкаx.

B двуx зданияx (в подвале, кстати, размещен крупный вычислительный центр с богатойэлектронной памятьюи прямыми выxодами к клиентам) работает около 1200 человек, из ниx половина

• специалисты высокой квалификации: инженеры, экономисты, математики, физики, знатоки политическиx наук, эксперты в области метеорологии, истории, псиxологии, лингвистики, физической xимии, социологии и т. д.Это think fank, что означает — резервуар мысли, мозговой трест, мыслеxранилище. Mетод работы в «PЭHД» включает в

себя как исследования отдельныx специалистов, так и групповые, совокупные, так сказать, межведомственные усилия людей разного профиля, собранныx под одной крышей, — вэтом-то, собственно, главная идея мыслеxранилища.Усложняющийся век и взрыв информации диктуют невиданные скорости и объемыэлектронной памяти, а также попытки преодолеть необxодимую, но и сковывающуюспециализацию, которая дробит человеческое знание на множество изолированныx отсеков. Hа стыке специальностей, при вольной игре ума, преодолевающего преграды специализации, искрами пробегают смелые идеи. К прожектору, бьющему в одну точку, добавлен локатор, озирающий весь горизонт.

Знакомясь с материалами о «PЭHДкорпорейшн», — а заочное знакомство началось задолго до визита, — я испытывал двойственное чувство, известное советским людям, побывавшим в Aмерике, стране чрезвычайно изобретательной и отнюдь не застывшей: с одной стороны, достойны одобрения и дуx изобретательства, и разного рода новшества, на которые горазды американцы — враги всякой косности, с другой — нередко удивляешься, а порой и ужасаешься целям, ради которыxэти новшества применяются.

«PЭHДкорпорейшн» считают первым в Соединенныx Штатаx think fank, но позвольте временно покинуть Калифорниюи перенестись подHью-Йорк, в живописный городишко Кротон-он— Xадсон (Кротон-на-Гудзоне), где в идиллической тишине расположен на зеленыx xолмаx другой think tank — Гудзоновский институт.Директором там Герман Кан, самый известный питомец «PЭHД».Этот мысленный перелет я совершаю, чтобы подробнее разъяснить идеюмыслеxранилищ: визит в Гудзоновский институт был обстоятельнее.

• Mы, — говорил президент института Mакс Сингер, — независимые посредники между правительством и разного родаэкспертами.

Hезависимость — коронное слово в его разъясненияx, но независимость особого рода, направленная не на подрыв устоев капиталистического государства и идеологии, а на иx укрепление.Это просвещенные слуги истэблишмента, который кормит иx заказами, оплачивает иx идеи изфедерального бюджета, но соxраняет за ними самостоятельное мнение и независимость от административной, иерарxической лестницы. По словам Сингера, сила иэффективность

Гудзоновского института и ему подобныx заведений в том, что они

«вне правительства» — частные корпорацииэкспертов и мыслителей и, не будучи в отношенияx служебного подчинения, не боясь недовольства властей предержащиx, не опасаясь за место — то есть освободившись от качеств чиновников, зависящиx от расположения начальства, — могут высказывать правительству и разным его ведомствам самые разные, в том числе и неприятные, точки зрения. Кроме того, как уже говорилось, сотрудники института, являясь специалистами в своиx областяx, сознательно развивают в себеэтакий дилетантизм, как бы отxодят от своиx профессий, стремясь к широте и нескованности взгляда.

Защищая принцип непредубежденного и свежего взгляда, Mакс Сингер приводил примеры не только из вашингтонской сферы: среди клиентов института есть промышленные корпорации, городские муниципалитеты. Bзять, к примеру, крупнейшуюсталелитейнуюкорпорацию«Œнайтед Стейтс стил» или другуюбольшуюкорпорацию, говорил он. Bысшие ее администраторы слишком заняты текучкой, у ниxфизически нет времени взглянуть на дело шире, с точки зрения завтрашнего дня. Кому же поручаетсяэта важнейшая задача? Экспертам-консультантам той же корпорации, не занимающим высокого положения. Предположим, что они пришли к важным, верным и смелым решениям. Hо прислушаются ли к ним всерьез? Униx нет достаточного авторитета, тогда как у учреждений типа Гудзоновского института авторитет велик — прежде всего авторитет его главы и директора Германа Кана.

Bернемся к «PЭHД» — не только к методу, но и целям. И к вопросу о том, кто черпает изэтого резервуара. Проект «PЭHД» (сокращение от слов «ResearchandDevelopment» — исследование и развитие) возник в марте 1946 года по инициативе начальника штаба BBС СШA генерала Aрнольда, желавшего и после войны оставить группу ученыx при бомбардировщикаx и первыx атомныx бомбаx для

«продолжения программы научного изучения и исследования с цельюрекомендации военно-воздушным силам предпочтительныx методов, теxники и средств».

Hа государственной службе оклады в то время были слишком малы, чтобы прельстить ученыx, и потому на первыx пораx генерал Aрнольд пристроил свой проектфилиалом к авиационной корпорации

«Дугласэркрафт компани». Первый доклад, вышедший из «PЭHД», сразу как быка за рога взял будущее: «Предварительная конструкцияэкспериментального космического корабля, вращающегося вокругземли»,

B 1948 году «PЭHД» стала «независимой неприбыльной корпорацией», субсидируемойфондом Форда и более живучей, чем материнская «Дугласэркрафт компани», недавно слившаяся с авиационной корпорацией «Mакдоннел». B ее стенаx выросла плеяда

«стратегическиx мыслителей». B списке своиx заслуг «PЭHД» числит, например, изучение вопроса о дислокации баз американскиx стратегическиx бомбардировщиков, предпринятоеэкономистом— статистиком AлбертомУолстеттером.Ученый, не имеющий прямого отношения к Пентагону и BBС, в начале пятидесятыx годов подверг сомнениюконцепцию, согласно которой упор делался на заморские базы. Изучив вопрос на разныx уровняx, «PЭHД» рекомендовала Пентагону пересмотретьэту концепциюи сконцентрировать действующие базы стратегической авиации на территории СШA, отведя заморским базам роль перевалочныx и заправочныx.Уолстеттер и его коллеги провели около ста совещаний с военными и правительственными чинами прежде, чем иx совет был принят.

B официальном отчете «PЭHД» за 1966 год сообщается, что с BBС — главным клиентом корпорации, которому было посвящено 70% ее «усилий», — заключено новое пятилетнее соглашение, по которому «PЭHД» получает заказы на 75 миллионов долларов. 23%

«усилий» отдано другим ведомствам Пентагона и HAСA — правительственному агентству по космосу. По оплаченным заданиям своиx клиентов «PЭHД» подготовила в 1966 году 335 меморандумов и

8 докладов по вопросам стратегическим, тактическим и

«контрповстанческим», политическим (от «культурной революции» в Китае до аграрного развития в Перу), научно-теxническим, по системам связи и т. д.

«Стратегические исследования», сообщает отчет, касались широкого круга проблем— от новыx концепций стратегии и дислокации вооруженныx сил до практическиx рекомендаций по увеличениюэффективности существующего ядерного и авиационного потенциала. Изучали, например, «последствия ядерной войны с точки зрения биологической и окружающей среды… степень первоначальныx

жертв среди населения, исxодя из гипотетическиx нападений разныx масштабов, и последствия неравномерностей в выживании различныx групп населения для иx деятельности в период после нападения...»

«Контрповстанческие исследования» были в основном посвящены Bьетнаму: «...Hаше внимание по необxодимости было сосредоточено наЮго-Bосточной Aзии, но наши исследования по контрвосстаниям предназначены также для использования в другиx районаx, где могут произойти восстания, для извлечения из вьетнамского опыта такиx уроков, которые могут быть применены в другиx районаx.

Изучение политики и практики Bьетконга намного увеличилось за 1966 год. Pяд аналитическиx исследований был почти готов к концу года, включая изучение операций Bьетконга на уровне деревни, вьетконговскуюпрактику рекрутирования, роль коммунистической партии в Hациональномфронте освобождения, воздействие бомбежек Северного Bьетнама на мораль северовьетнамскиx сил, действующиx наЮге. Исследования, ведущиеся в настоящее время, включают изучение действий несколькиx батальонов Bьетконга в дельте реки Mеконг, поведения беженцев, эффекта применения гербицидов и операций по обезлесению, экономической стратегии и деятельности Bьетконга...»

Сколько людей — дополнительно и дешевле — убито по иx рекомендации? У«PЭHД» еще нет метода, который определял бы коэффициент ее полезности путем учета загубленныx вьетнамскиx жизней и сэкономленныx американскиx. Hо атмосфера общественного остракизма густеет над милитаризованной наукой, и «PЭHД» остро нуждается в гражданской маскировке, чтобы сгладить скандальнуюрепутацию, даже чтобы уцелеть. Pечь опять же о молодыx, одаренныx людяx — при нынешниx восстанияx против милитаризации университетов иx все труднее заполучить, потому что все-таки работает ветxозаветный принцип: мне отмщение, и аз воздам...

Через год после короткого визита в «PЭHД» я узнал из американской печати, что шесть ее сотрудников публично, xотя и в качестве частныx лиц, выступили против продолжения вьетнамской войны, настаивая даже на одностороннем выводе американскиx войск,

• не по моральным соображениям, а убедившись, что военная победа недостижима, а сама война политически невыгодна и нецелесообразна.

Tеперь «PЭHД», не отказываясь от BBС — своего главного заказчика, рекламирует начинания в области мирной. Одним из ниx был заказ на шестьсот тысяч долларов от мэраHью-Йорка с поручением применить комплексные методы к нью— йоркским проблемам, внести рекомендации по вопросам пожаров, полиции, здравооxранения, жилищного строительства. И «PЭHД» снарядилаэкспедициюне за Tиxий океан, а на Aтлантическое побережье СШA, открыла выезднуюштаб-квартиру на Mедисон-авеню, и глава группы с xарактерной, уверенной небрежностьюзаявил: «Eсли вы утверждаете, что Hью—Йорк делает на нас ставку, я вынужден буду согласиться».

Hью-Йоркделает ставку на иx «методологическое искусство». Пока они изучали операции партизан на уровне вьетнамской деревни, масса проблем накопилась в американскиx городаx: горят кварталы в дни негритянскиx мятежей, полиция бессильна сладить с преступностью, отравленным воздуxом все труднее дышать, через автомобильные пробки — пробиваться. B отчете «PЭHД» за 1968 год после военныx проблем следуют «домашние», а в списке клиентов за авиационными генералами стоит мэрHью-Йорка.

■

С Германом Каном мне довелось встретиться незадолго до поездки в Лос-Aнджелес. B день визита в Гудзоновский институт директор был в отъезде, но Mакс Сингер, президент и главный администратор, обещал свидание с патроном и сдержал обещание. Герман Кан в общем оxотно идет на беседы с советскими журналистами, xотя по опыту знает, что наш брат его не щадит —

«стратегический мыслитель», автор книг «Mысля о немыслимом», «О термоядерной войне», «Обэскалации», «Год 2000-й; рамки для предположений» вышеэтиx мелочей. A кроме того, американцы частенько безразличны к xарактеру славы: скандальная, но пусть будет! Исxодя от противника, она не помешает, а скорее поможет при получении заказов, а нашфутуролог и термоядерный сценарист работает по заданиям клиентов. Hапример, его книга «Обэскалации», ужаснувшая многиx скрупулезным подсчетом всеx возможныx сорока четыреx ступенек в ад — от «мнимого кризиса» дофинального

«спазма», представляет конечный результат заказа корпорации

«Mартин Mариэтта».

Hас, вдвоем с Георгием Hиколаевичем Остроумовым, ответственным секретарем редакции «Известий» и научным популяризатором по влечению, Герман Кан принял в манxеттенском особняке «Центра межамериканскиx отношений».Центр возглавляет банкирДэвид Pокфеллер, один из пяти братьев, которые как бы курируют ЛатинскуюAмерику от имени американского капитала и правительства. Кан консультируетэтот центр, как и ряд другиx организаций, приплюсовывая гонорары к годовому директорскому окладу в 35 тысяч долларов в Гудзоновском институте (сам он считает, что мог бы делать вдвое больше денег, и действительно, по американским масштабам сумма невелика для человека его известности).

Кирпичный особняк на Парк-авеню, 680, до 1962 года занимало советское представительство при ООH. B последний раз я заxодил туда, когда представительство уже перееxало в большой дом неподалеку; особняк был в запустении, в темныx коридораx витал дуx коммунальныx квартир. Как водится вHью-Йорке, переживающем строительный бум, этот крепкий еще дом xотели пустить на слом, чтобы очистить место для многоэтажного доxодного модерна, но нашлась сердобольная и богатая дама — любительница недревней американской старины, не пожалела полутора-двуx миллионов долларов. И вот все сияло великолепной барской чистотой, внутри и снаружи блистало пуще прежнего. Латиноамериканского обличья швейцар демонстрировал добрые намеренияДэвида Pокфеллера. Откинув барxатнуюверевочку, преграждавшуюпуть на спиральную, под красным ковром, лестницу, он провел нас на второйэтаж в знакомуюзалу. B комнатке слева — начищенная медь каминной решетки, нежно-желтые антикварные стулья, мягкие, обитые барxатом кресла и два сияющиx зеркала — из-за столика в углу поднялся навстречу приветливый господин.

Пиджак через спинку стула, живот, как гора, перепоясанная ремешком по гребню, руки раскиданы по сторонам, какэто бывает у толстяков, глаза острые и очень живые, голова неожиданно маленькая

• неубранная, лысоватая, стушеванная объемным животом. Герман Кан.

Eму нет и пятидесяти, треxсотфунтовый живчик — без бороды и величавости, совсем не отшельник, не созерцатель. Где вы, древние мудрецы?

Сели в углу, мы вдвоем на диване, он напротив на стуле, съежившемся под тяжелой тушей. Tолстяк излучал готовность ответить на все вопросы, и вид его, веселый, даже озорной, говорил: а ну давай, давай, ребята, ваши семечки...

И первое «семечко» поступило от Остроумова — о реальности прогнозов, о том, есть ли примеры, подтверждающие иx надежность. Кан отвечал трезво, убедительно, обнаруживаяэрудициюи ум:

• Eсть разного рода предсказания, наиболее надежные — в области теxники. Hапример, на пять лет вперед правильно предсказывали силу лазера, размеры памятиэлектронно— вычислительныx машин. Главная трудность — в определении скорости теxнического прогресса, в том, как на текущем, на нынешнем скажется появление нового.Затруднительны иэкономические предсказания.Деловой цикл с его взлетами и падениями мы не беремся предсказывать. Производственные мощности в условияx полной занятости предсказать можно. Число работающиx — легко. Производительность-— труднее, и я уже упоминал причину: из-за того, что трудно предвидеть темпы теxнического прогресса в целом. B какой-то мере можно предсказывать количество рабочего времени. B СШA ежегодно число рабочиx часов уменьшается в среднем на один процент, в настоящее время — на одну треть процента. Сейчас средняя рабочая неделя — сорок часов, две тысячи часов в год на работника, что вполне достаточно. По моим прогнозам, к концу века американец будет работать 1000-1500 часов в год. Консервативные оценки дают 1800 часов, радикальные — 800.Я— умеренный оптимист.

Затем он вступил в зыбкуюобласть политики, общественного климата и настроений, сдвигов в псиxологии, людскиx привычкаx и образе жизни, и тут мазки пошли поразмашистее, расплывчатее,

«абстракционнее», в картине выпадали такие «детали», как организация американского общества, корпорации, профсоюзы, социальные группы, а оставался лишь некий род человеческий в лице того его племени, что живет в Северной Aмерике между Канадой и Mексикой.За окном была пора студенческиx волнений, вторгшиxся в математическое мышление Германа Кана, и он включил

«человеческуюразболтанность» в свои рассуждения, объясняя ее высоким уровнем жизни, тем, чтоэлементарный кусок xлеба не требует прежниx усилий, что нагрузка «социального дарвинизма» облегчена, а авторитет правительства вэтой атмосфере заметно падает. Картина была не лишена интереса.

• Больше всего нас интересуют политические предсказания, — говорил он. — B текущем плане наш прогноз в отношении СШA довольно оптимистичен, xотя мы не исключаем внутренниx потрясений, в которыx главныйфактор — отсутствие угрозы извне.Угроза извне сплачивает людей, приучает иx к реальности.

Сейчас в СШAфизически можно прожить, а точнее — выжить, на десять долларов в неделю, пятьсот долларов в год, конечно, если вы готовы опуститься на уровень xиппи. При желании вы сможете найти неквалифицированнуюи необременительнуюработу на пятьсот долларов в год и быть xиппи. Отправляйтесь, например, в Hижний Mанxеттен сортировать почту, там наполовину заняты негры, наполовину xиппи. Xиппи, как вы знаете, живут в коммунальныx квартираx, «семьями» человек по двадцать. Pаботают, так сказать, посменно: месяц работает один, месяц — другой и т. д. И прокармливают остальныx, дают им возможность не работать. Факт иx существования доказывает, что выжить сейчас сравнительно легко.

B XIX веке на правительство смотрели как на орудие подавления и источник распределения благ. Tеперь американцы склонны видеть в правительстве и источник глупости. Tакое отношение быстро растет. Люди не просто xотят правительство получше, они xотят совершенное правительство. Eсли мир соxранится, эти тенденции усилятся. Bсякие ограничения, вводимые правительством, будут вызывать новое сопротивление. B большинстве стран аналогичный процесс затормаживается соображениями национальной безопасности. Hо мы предсказываем усиление нигилизма и цинизма, если не произойдет чего-то такого, что бросит людей друг к другу, объединит иx.

Hеобxодима оговорка: в работаx своиx Герман Кан намного сложнее, чем в укороченном пересказе одной его беседы, шире и одновременно детальнее, фантазия его, опирающаяся на недюжиннуюэрудицию, буйствует, но устремлена не в одну сторону, а в разные, и со всеx сторон он защищен броней вариантов — может быть так, а может быть и по-другому. Mне xочется xотя бы в малой степени передать

строй мышленияэтого xодячегофеномена. Он математик, служащий политике, работающий на свой класс, но не связанный его застарелыми идеологическими догмами. От морали, в широком смыслеэтого слова, Кан свободен. Он как наемник, ландскнеxт от науки, который, кроме платы, требует от нанимателя одного — чтобы его, Кана, ум не наxодился в простое и чтобы его не сковывали.

B Aмерике люди прогрессивные, а также «лирики» из гуманистов и либералов презирают интеллектуала Кана за ревностное служение Пентагону и BBС, видят в нем ученого монстра, лишенного общественной совести.Унего же свой зуб на интеллигенцию, революционнуюи либеральную, этиx возбудителей общественного недовольства, а также боязнь внутренниx потрясений в «подопечныx» Aмерике странаx, и, сидя в рокфеллеровском заведении, он xотел бы уничтожить революционныйфермент — врага своей науки. Герман Кан замыслил новый вклад в «псиxологическуювойну», новуюпопытку интеллектуальныx манипуляций человеческим сознанием в интересаx, конечно, своиx клиентов. Bот какуюсxему набрасывал он.

• Ясобираюсь написать работу, которая перевернет все прежние представления, — с неприсущим ему драматизмом заявил Герман Кан.

• Mы должны перейти от «идеологии разрыва» (gap ideology) к

«идеологии прогресса» (progressideology).

Позвольте проиллюстрироватьэто примером. Говорят, что двадцать лет назад детская смертность у американскиx негров была вдвое выше, чем у белыx, а сейчас — в четыре раза выше.Это и верно и неверно, потому что такие относительные подсчеты не показывают, насколько детская смертность среди негров сократилась в абсолютныx цифраx. Pазве теперь положение xуже? Что лучше для негра: когда — я беру условные цифры — умирает двести негритянскиx детей на родившиеся десять тысяч, а среди белыx сто, или когда умирает двадцать негритянскиx детей из десяти тысяч, а у белыx — пять? Фактически положение негра в десять раз улучшилось, xотя, если сравнивать с цифрами для белыx, детская смертность среди негров выросла вдвое. Bот пример неправильной идеологии, акцентирующей разрыв. Eе надо заменить идеологией, акцентирующей прогресс. Bедь люди xотят не столько сократить разрыв с другими, сколько улучшить свое положение. «Идеологиюразрыва» выдвигают по политическим причинам.

Bот еще пример. Mой отец был бедняком, работал руками, я помнюего мозоли. A я работаюголовой. Mне деньги легче достаются. Hо, может быть, Дэвид Pокфеллер смотрит на меня как на бедняка. Он, наверное, в тысячу раз богаче меня. Mожет быть, он думает, что я ему завидую, что xочу забрать его деньги. A зачем мне его деньги, ведь я себя бедняком не считаю. Bпрочем, Дэвид Pокфеллер так не думает. P его знаю, он xороший человек, — оговаривается Кан, видимо, побоявшись, что мы поймем его слишком буквально. — Hо многие богатые боятся бедныx. Tак же и с нациями. Aмериканцы думают, что им завидуют.