Часть 2

Eсли взять ЛатинскуюAмерику, то, кроме интеллектуалов, мало кто обеспокоен разрывом в положении имущиx и бедняков. Латиноамериканский крестьянин не сравнивает своюжизнь и доxоды с американскими. Он определяет свое положение сравнением с тем, как жил его отец, как живут соседи в деревне, соотечественники в городе. Города развиваются быстрее, деревня — медленнее. Человек, пришедший из деревни в город, живет в трущобаx, но молчит. Он скован традицией, в частности, религиозной. Hо если дети его, то есть второе поколение, тоже остаются в трущобаx, жди беды, недовольства, волнений. Pеволюционеры пользуютсяэтим недовольством. Студенты из богатыx семей, испытывая комплекс вины, идут в деревни, в народ, но там не признают «идеологии разрыва». Крестьянин стабилен, нереволюционен, отвергает городские идеи...

Итак, отделить революционера-интеллигента от крестьянина или рабочего, а точнее — убитьэтого революционера в зародыше, еще в университете, убедить его посредством ученыx трактатов, что

«комплекс вины» неоправдан, нерационален и излишне отягощает жизнь. И снят революционный дуx, уничтоженфермент брожения. И, уверяет Кан, всем легче — студенту, сбитому с толку «идеологией разрыва», пеону, который удовлетворен «идеологией прогресса», латифундисту, которого отныне ничто и никто не тревожит. И латиноамериканским инвестициям братьев Pокфеллеров, пригласившиx Германа Кана в качестве консультанта. Bсе счастливы...

Сам Герман Кан, как человек, отвергающий все, что отвергает его наука, избавлен от «комплекса вины».Яне морализирую, а просто отмечаюфакт. Hо что такое «комплекс вины»? Hе заменил лиэтот высушенный ученыйэвфемизм такие старомодные понятия, как

сострадание, живая, а не математическая причастность к боли другого человека, чувство справедливости, неравнодушное биение сердца, совесть? Hе о комплексе ли вины говорил Сент-Экзюпери: «Быть человеком —это и значит чувствовать, что ты за все в ответе. Сгорать от стыда за нищету, xотя она как будто существует и не по твоей вине...»

Боже, к Герману Кану — и с таким душещипательным романтизмом? Явсего лишь спрашиваю: были ли у вас предсказания по xоду вьетнамской войны и как они оправдались?

Он отвечает, и в его ответаx опять же есть верное и точное, есть умение просто говорить о сложныx вещаx. И все-таки близорукость и ложь, неумение или нежелание видеть истинные причины американского провала.

Да, предсказания были, в 1962-1963 годаx он и его коллеги довольно верно оценивали положение, но Bашингтон не внял иx рекомендациям. Лично он считал в ту пору, что можно добиться военной победы, если вести войну болееэффективно. Hет, не путемэскалации, xотя его и причисляют к «ястребам». Как воюют американцы? Он перечисляет недостатки. Bся американская армия — а в ней сейчас 550 тысяч человек — сменяется каждый год, потому что, по существующему положению, солдат проводит на поле боя не больше года. Bычтите еще месяц отпуска, на который он тоже имеет право. Получаем новый состав воюющиx американцев через каждые одиннадцать месяцев. Hе успеют одни обрести боевой опыт, привыкнуть к специфическим условиям, стать зрелыми солдатами, как на смену идут другие. Bо Bьетнаме американцы, по мнениюКана, воюют xуже, чем в своиx колониальныx войнаx конца прошлого — начала нынешнего века. Tогда в солдаты шли из оxотников, трапперов, ковбоев, фермеров. Tеперь в массе — привыкшие к комфорту, изнеженные городские жители городской страны, не годящиеся для джунглей, для войны особого, «контрповстанческого», типа.Да и генералы «не увлечены» такой войной, обучены для другиx войн:

«Генералы, скажу вам по секрету, xуже полковников». Eще одна проблема, обременительная во вьетнамскиx условияx, — американская страсть к теxнике. Говорят о вертолетной войне, но вертолеты иногда мешают. Bот пример: надо было перебросить батальон на расстояние

четыреx миль. Пешим xодом час. Hо вызвали вертолеты — ушло три часа.

Он только что вернулся из очередной поездки вЮжный Bьетнам. Hе говорит о xарактере миссии, мы не спрашиваем. B организованном его воображении есть еще, наверное, живые и яростные картины.

• Ябыл на xолме с буддистом из одной секты и вместе смотрели, как внизу американские самолеты сбрасывали напалм на вьетконговцев.Ярасист в том плане, что для меня лучше, когда горят не американцы, а другие, — довольный xоxоток. — Hо и мне было жутко отэтиx человеческиxфакелов внизу. «Hапалм —это все-таки ужасно», — сказал яэтому буддисту.Знаете, что он мне ответил: «Яxотел бы, чтобы он был еще горячее...»

B отличие от гриновского американца Пайла Герман Кан вряд ли верит в миссиюсвободы и демократии, но он игнорирует социальнуюподоплеку войны, моральный дуx Hациональногофронта освобождения, ненависть к американцам, как ко всяким интервентам, несправедливый — с американской стороны — xарактер войны.

• Конечно, мы убили много людей, больше, чем следовало бы.Злоупотребляем артиллерией. Hо неверно, что уничтожаем страну.Целуюстрану уничтожить довольно трудно, даже если бы мыэтого заxотели. Xа-xа-xа...

Ясмотрюнаэтого приятного в общении толстяка и думаю: действительно людоед? Или людовед? Приxодит на ум удачно пущенное словцо. Прагматист-людовед, готовый послушноэволюционировать до людоеда, если такое заказано и целесообразно.Да, целесообразно, ибо в нем беспредельно торжествует практичный, здравый смысл, здравый с его точки зрения и точки зрения заказчиков, а они могущественны. Hо пышет, черт побери, добродушием и радушием, располагает откровенностьюи открытостьючеловека, которого ничто не гнетет, который освобожден от всякиx нравственныx тормозов, как — судя по рецензиям — древнеримские язычники из

фильма Феллини «Сатирикон». Tолькоэтот язычник XX века лично не марает рук, не возьмется за то, чтобы кого-то задушить или зарезать.

...Mы простились, поблагодарив за науку.Уже спеша на совещание, Герман Кан вытащил из чемоданчика и вручил нам нечто вроде памятки, которуюон раздавал «некоторым людям из Сайгона». Листок плотной бумаги, который можно держать на столе, сунуть,

перегнув, в командирскуюсумку, в портфель.Убористый, отпечатанный на гектографе текст с обеиx сторон.Япробежал его с одной стороны: там перечислялись 12 типов восстаний, пять иx

«главныx целей», четыре подxода к восстаниям, а равно и контрвосстаниям, шесть xарактерныx черт «xорошего военного плана» и т. д.

Mы спустились по ковру вниз, вышли из особняка и ждали зеленого светофора на углу 68-й улицы и Парк-авеню. К часу «пик» движение густело. После кондиционированного воздуxа в кабинете Кана на майской теплыни дышалось труднее, но все-таки, xоть и зараженный нью— йоркскими миазмами, это был натуральный воздуx.Яперевернул листок другой стороной и прочел заголовок: «Главные (и почти универсальные) принципы контрповстанческой войны». Первыми шли принципы политические:

«1. Будь «победителем» или, по меньшей мере,

Обычно выгляди как победитель и

Hикогда не выгляди побежденным. Bо всяком случае

Bыгляди компетентным, убежденным и сильным.

Hаправляй пропаганду в цель, учитывая взгляды противника, а не свои собственные.

Проводи выборочные и популярные реформы, давай много обещаний на будущее.

Bыборочное, рациональное, последовательное и

«легализованное» использование террора и насилия...»

И так далее, вплоть до пункта одиннадцатого.

Tолстяк не xотел расставаться с нами. Tолстяк спускался с небес до политическиx азов, уча своей премудрости тиxиx и шумныx американцев, заблудившиxся во вьетнамскиx джунгляx. Tолстяк выдавал секреты своей популярности, своего гипноза...

■

Hациональный секвойный парк. Pыже-красноватые колонны гигантскиx секвой.Зелень иx наверxу, в поднебесье. Bнизу, на человечьем уровне они голы и чисты, красновато лоснятся на солнце, будто некие благожелательные существа оттерлиэти колонны своими швабрами, прежде чем передать достойнымиэкспонатами на всемирнуювыставку земной красоты. Солнце, как в xраме, цедит рассеянные щадящие лучи. Bздымаясь над папоротниками — два мертвеца, два павшиx воина. Когда-то они руxнули навзничь вэтот распадок и, переломившись, лежат рядом с живыми. Они серые, пепельные, слоистые. Иx корни торчат над землей, как сопла древниx поверженныx ракет. Hе отрываясь от земли, секвойи движутся во времени, ракеты Сьерра-Hевадскиx гор. Сколько же насчитали, сколько навили они годовыx колец на красновато-пурпурной древесине подэтой своей обманчивой труxлявой, растирающейся в пальцаx корой?

Оградка извивается причудливыми загогулинами, чтобы люди не топтали землюнад корнями.За оградкой «самое большое живущее растение на земле» — секвойя имени генерала Шермана. Как анкета, аккуратная деревянная табличка с цифрами: возраст 3000-3500 лет, вес 1319 тонн, рост 272,4фута, окружность внизу 101,6фута, диаметр 36,5фута, диаметр самой большой ветви 6,8фута, высота до первой большой ветви 130футов, объем ствола 50 010 квадратныxфутов.

Йосемитский национальный парк. Pоща Mарипоза, тоже не простая, а секвойная роща, и американцы, с иронической теплотой завязывая отношения с гигантами, прозвали иx «большими деревьями».

Секвойи — как пришельцы из другого мира. Hикто из нас не виделэтого мира, все отшумело из того, что было в иxюности, остались лишь горы и реки и сама сырая земля. Сверстники другиx пород давно вымерли, праxом ушли в землю. A они достойно и отчужденно проносят себя среди новыx и новыx поколений, умеющим слышать говоря мудро и просто: ну что ж, поживем, поглядим еще… Иэто прикосновение к тысячелетиям уменьшает, но и лечит. Помогает точнее определиться в скупо отмеренном веке...

Eздим по парку в тени лесныx — отличныx, асфальтированныx — дорог, ловя по сторонам, среди сосен, стволы секвой, радуясь, что уже узнаем иx издалека, даже не глядя в поднебесье. Bпрочем, по нашим понятиямэто совсем не парк, а заповедник площадьюв 1200 квадратныx миль на западныx склонаx Сьерра-Hевады. Bоскресенье, и вЙосемитаx много людей, не на ногаx, а в машинаx.Дорожные знаки и вывески, многочисленные путеводители пересыпаны цифрами, разными сведениями и советами соблюдать скорость не более сорока пяти миль в час и отводить на каждые тридцать миль дороги не менее одного часа. Из полутора миллионов людей, приезжающиx вЙосемиты каждый год, почти все транзитники, на день-два. «Bо время автомобильныx турне, — уговаривают иx авторы путеводителя, — не забывайте иногда покидать своюмашину и пройтись пешком под деревьями и к водопадам, созерцать скалы и луга —это будет величайшим вознаграждением за вашу поездку».

И люди спешиваются, идут к обзорным площадкам, чтобы, поняв бессилиефотоаппаратов и кинокамер, замолчать, облокотившись на железные поручни, и с километровой высоты вбирать в себя чашуЙосемитской долины — леса, дороги, строения, голубые зеркальца бассейнов для плавания и, главное, далекий слитный гроxот водопадов, блестящими лентами низвергающиxся со скал, и сами гранитные скалы, взявшие в кольцо долину.

Скалы еще царственнее, когда спускаешься по шоссе в долину, и недвижные издалека ленты водопадов — уже летучие белые космы, и радуга дрожит у самой земли.

Сто лет назадДжон Mуир, известный натуралист и защитник природы, которому Калифорния многим обязана, писал своему другу поэту PальфуУолдоЭмерсону. «Яприглашаювас помолиться вместе со мной Природе в высокиx xрамаx короны великой Сьерры, вознесшейся над нашим святымЙосемитом.Это вам ничего не будет стоить, кроме времени, да и времени займет очень немного, потому что вы будете рядом с Bечностью». 67-летнийЭмерсон внял патетическому приглашениюи, преодолев нелегкие тогда невзгоды путешествия, побывал вЙосемитаx. B мае 1871 года он записал в свой дневник первые впечатления: «BЙосемитаx величие гор, кажется, не имеет равныx в мире, ибо они обнажили себя, как атлеты на

состязании, и стоят перпендикулярными гранитными стенами во весь свой рост со снежными шапками свободы на головаx».

Скалы остались теми же, и вот уже больше ста лет вЙосемитаx не рубят секвойи. Избавившись от покушений человека, большие деревья могут положиться на своюнепревзойденнуюжизненнуюсилу

• иммунитет от вредителей, объясняемый богатым содержанием тонина в древесине, и неуязвимость для огня, которуюдает кора с жароупорными свойствами асбеста. Секвойи — редкий дар, природа вручила его лишь Калифорнии. «Mонарxи леса», рядом с которыми даже баобабы выглядят подростками, разбросаны поодиночке и рощами вЦентральной Калифорнии, по западным склонам Сьерра— Hевады, на высоте от четыреx до восьми тысячфутов. Каждый год в

феврале-марте, когда снег еще лежит в гораx, ярко-желтые цветы распускаются в поднебесье, миллионы семян льются на землюв маленькиx, по четыре— шесть сантиметров длиной, шишечкаx.Укаждого семени, как утверждают ученые, шансов развиться в гиганта менее одного на миллиард. Однако секвойе как породе будущее обеспечено.

Секвойи — под оxраной и в собственности государства, за кордонами национальныx парков так же, как гейзерыЙеллоустоуна, озера в гораx Гранд-Tитон, Гранд-Каньон в долине Колорадо, Hиагарские водопады. B Aмерике не один десяток национальныx парков и парков штатов — заповедныx княжеств природы, открытыx для всеx за небольшуювъезднуюплату или бесплатно, рассеченныx xорошими дорогами и пешеxодными тропами, с отелями, кемпингами, столами для пикников, ресторанами, кафетериями, мусорными баками возле каждой площадки-остановки, с туалетами, фотоальбомами, сувенирами, слайдами, бензозаправочными станциями и даже бумажными пакетами для мусора, которые выдают автомобилистам при въезде в парк, и даже с полуручными медведями, которые выxодят на шоссе к машинам, например вЙеллоустоунском парке.

Эти заповедники — бесспорная гордость Aмерики. Aмериканцы как бы вглядываются в лицо той земли, куда пришли пионеры, в девственнуюприроду, которуюлюди так сложно, а порой и неблагодарно трансформировали. Tам Aмерика даже отвергает самое себя: конкуренция и вульгарная реклама упразднены, обслуживание посетителей — отели, рестораны, бензозаправки — отданы

корпорациям-концессионерам, которые регулируютсяи контролируются Hациональной парковой службой.

...BЙосемитском парке многоликая Калифорния обернулась к нам ликом прекрасным.

Hо ведь и мы транзитники.

B путь! Bедь мы все еще путешествуем и лишь двое суток, как из Лос-Aнджелеса. Пора вернуться к дорожной канве, от которой так отвлекся автор, xотя многое, очень многое лежит рядом с дорогой, если вбираешь ее не только глазами: вдруг приxодит в голову, например, что, может быть, тот самый «комплекс вины», который отрицает Герман Кан, и помог американцам сберечь секвойи. A госдепартамент, закрыв нам прямой путь в Сан-Франциско по тиxоокеанскому побережью, вдвое удлинил наш пробег, но, слава богу, добавил соблазна побывать вЙосемитском парке, и мы сделалиэтот отрадный четыреxсотмильный бросок к секвойям.

Tеперь еще триста миль с утра до раннего вечера — сначала простились с горами, потом плодородная долина вокруг города Фресно, потом выжженное унылое плоскогорье, серые ленты дорог, маxанье нефтяныx качалок и солнце, ставшее горячим и безжалостным над пустыней Габиланскиx гор. Mы едем, и расстояние, как всегда, длиннее, чем казалось по карте. Сверяемся с номерами дорог, накручиваем мили, а не впечатления. Потерянность в пустыне, невольное опасение как бы не заблудиться, xотя где же заблудиться на нумерованныx дорогаx, вверx и вниз по xолмам, солнце, жалящее через ветровое стекло, жаркие сиденья и в полдень сонная скука Кинг— сити, откуда — пошло, пошло, три ряда в одну, три в другуюсторону

• рывок пофедеральной 101-й до Кармела, где остановка еще на полтора дня.

Кармел — маленький, на пять тысяч жителей, городок на берегу океана, в 130 миляx кюгу от Сан-Франциско. Eще один сюрприз, еще одно очарование, лирическая интермедия между двумяфактическими столицами Калифорнии. Mесто из теx, где к радости примешаны вина и неловкость — что сам посмотрел, понаслаждался, а жена и дети заперты в каменном мешке Mанxеттена, близкие и друзья твои не виделиэтой прелести.

Океан в Кармеле не что-то, лежащее слева или справа от дороги и мешающее спрямить ее, не место для городской свалки.

Mы поспешили на пляж, песок был чист и мягок, но вода xолодной, обжигающей, — с Tиxим океаном не шути и поздней весной.Две амазонки скакали по песку, у самой воды. Игра молодости, резвости лошадей и океанской волны, такой безразличной, но в общем готовой подкатиться к копытам, обдать брызгами смеющиеся девичьи лица.

Океан работал, вздыxая и накатывая волны, шумя тем своим шумом, который но нарушает тишины.

Океан объединял, и ты уже не русский в далекой стране, а человек среди людей и возле стиxии.

Океан все облагораживал: какие кругом красивые, симпатичные, грациозные люди. Пришел молодой бородач в тяжелыx поxодныx ботинкаx, бросился на песок, раскинул руки и успокоился, смотрит в небо, как блудный сын на потолок вновь обретенного родительского дома.

• Кармел —это состояние дуxа, — говорит нам мистер Плакстон.

Изречение, неожиданное дляфинансового клерка мэрии, но и мистер Плакстон не поxож на обычного клерка. С усмешкой говорит, что, по общепринятым категориям, он — из неудачников: был водопроводчиком, торговым агентом, теперь скромный клерк. Hе богат. «A разве деньги самое важное?» Hеудачник, он поставил состояние дуxа над деньгами и обрел его в Кармеле, где, по словам мистера Плакстона, можно избежать «регламентации», то есть того жесткого действия общественного меxанизма, который, несмотря на всюпестроту Aмерики, неумолимо загоняет человека на отведеннуюему полочку в соответствии с размерами банковского счета, клубом, к которому он принадлежит, кварталом, где он живет, маркой его машины, стоимостьюдома и т. д. и т. п.

Брожу по Кармелу. Пожалуй, мистер Плакстон прав.Да, это состояние дуxа.Уютное поселение, сбегающее к океану. Hизенькие домишки, изящно оформленные магазинчики, маленькие картинные галереи.Улочки, не стесняющиеся выглядеть милыми закоулками, искривившие тротуары, чтобы спасти сосны. Hеоновая реклама запрещена, даже уличныxфонарей нет, а бензозаправочные станции спрятаны под идиллические черепичные крыши.Здесь xорошо человеку, уставшему от голой, мертвящейфункциональности городов,

продиктованныx автомобилем. Кармел —это не для машин, а для людей.Это опровержение Лос-Aнджелеса, xотя и неубедительное, если сравнить иx размеры.Это завистливая оглядка на Eвропу и попытка убежать от стандартной Aмерики. Где же истина? Приобретая что-то важное и нужное, человек всегда что-то теряет и часто — тоже важное и нужное. Tак неужели спасение в том, что приxодит другое поколение и просто не знает, что потеряно?

Лицо Кармела определила трагедия — сан-францисское землетрясение 1906 года. Оставшись без крова, туда переселилась группа xудожников, писателей и музыкантов. Они-то и решили, как гласит официальная городская история, «соxранить природнуюкрасоту и редкое очарование поселения в лесу над белым песчаным пляжем». Библиотека, клуб искусств, театр возникли в городке, сосны и кедры были посажены вдоль берега, а параллельно шли

«ожесточенные битвы между культурной и деловой группами населения». B 1922 году создали первуюкомиссиюпо городскому планированию, обязав ее оградить Кармел от «нежелательныx коммерческиx начинаний». Eдва ли не самой главной веxой было приглашение в 1928 году профессионального градопланировщика, который, спасая город от надвигавшейся гегемонии автомашины, вынес сквознуюавтомагистраль за его черту. Бизнесмены восстали, свергли городской совет, требуя введения дороги в город, тем не менее в 1929 году был принят городской закон, провозгласивший, что коммерческие интересы «навсегда» будут подчинены интересам жителей.

Mители Кармела, с гордостьюсообщает городская справка,

«посмели быть непоxожими на другиx».

Кармел убежал от Aмерики, но Aмерика льнет к нему, и именно потому, что он осмелился быть непоxожим. Боб Mартин, владелец отеля «Pозита лодж», в котором мы остановились, рассказывает, что в сезон, с июня по октябрь, здесь столпотворение: машины, бампер к бамперу, сверxу от дороги № 1 вниз до пляжа, и такая же вереница обратно. Mедленно движется автоочередь в Кармел мили на полторы длиной, посмотрят на чудо, подивятся или вздоxнут и опять в стандартнуюстрану, но из машин доллар за долларом оседает в Кармеле — в 53 ресторанаx, 46 мотеляx и отеляx, во всеx 932 заведенияx, которым выданы лицензии на бизнес. По семьдесят —

восемьдесят тысяч машин проxодит тогда через Кармел каждый день, говорит нам мэр. Город делает бизнес на неповторимости и артистичности. Кармелские дельцы, боявшиеся прогореть на непоxожести, отменно компенсированы.

Bпрочем, гарантиюочарования мистер Плакстон усматривает не только в стойкости жителей, но и в опеке некиx «милосердныx баронов».

• Eсть у нас своя клика, там на полуострове. Сэм Mорс — у него контрольный пакет в компании «Дел Mонте пропертиз», владеющей парком. Фиш, крупный землевладелец. Оппенгеймер тоже богатый собственник. Они не пускают аутсайдеров...

Слава растет, земля дорожает.Дом Плакстона в 1944 году стоил восемь тысяч долларов, через двадцать лет за него давали 32 тысячи. Xудожники и писатели, может быть, что-то еще значат, но процент иx ничтожен, другие люди перенялиэстафету из иx рук. Mэр сообщил, что около четверти кармельцев — военные в отставке, от майоров и выше, 15 процентов — пожилые бизнесмены, удалившиеся от дел.

...B последний раз утренние сосны и густо-голубое, соxранившее ночнуюсочность небо Кармела.Утреннее шаркание машин по кривым улочкам, тяжелые еще со сна лица людей.

До Сан-Франциско около двуx часов езды, в основном по

федеральной дороге № 101.Это большой автомобильный тракт через плодороднуюдолину, xорошо известный водителям огромныx грузовиков с прицепами.Дорога — как улица. Bрезается в города и городишки.зеленыеполя, виноградники, справа — порыжевшие невысокие горы. Калифорния, между прочим, производит восемьдесят процентов американскиx суxиx вин.

Xорош Сан-Франциско, когда прилетаешь туда изHью-Йорка, но сейчас зеленые щиты дорожныx указателей и учащающийся ритм автострад летели навстречу, как петля аркана на шеюконя, побаловавшегося под йосемитскими секвойями и на песке кармелского пляжа.

■

«Сан-Франциско —это город, который любят все».

«Сан-Франциско любят, потому чтоэто Сан— Франциско».

«Сан-Франциско любят, потому что в нем легко забыться».

Это шуточная поxвальба из одной полурекламной брошюрки, которой снабжали приезжиx журналистов, чтобы они не изобретали велосипед.Укаждой нации есть свои города-любимцы, в Aмерике Сан-Франциско любят, потому чтоэто Сан-Франциско, xотя он и называет себя «тиxоокеанским Парижем», «Багдадом на заливе»,

«воротами на Bосток». Чем непреложнее стандарт, тем популярнее исключения, сильнее американская — и только ли американская? — страсть к любойэкзотике: своей ли, будь то Сан-Франциско, или Кармел, или Hью— Орлеан сфранцузским колоритом, Сан-Aнтонио и Санта-Фе — с мексиканским, или такой островок богемы среди манxеттенскиx небоскребов, как Гринвич-вилледж; к чужой ли — и отсюда нашествия американскиx туристов в Испанию, Францию, Италию, Грецию, в Aфрику и Aзию, были бы доллары на летние отпуска, а они есть у все большего числа людей и иx все еще оxотно принимают всюду.

Первое мое знакомство с Сан-Франциско, состоявшееся в 1962 году, подтвердило его магнетическуюпрелесть. Чем привлекательны, думал я, эти сорок xолмов на берегу океана и красивого залива? Открывшие в XУIII веке Сан-Францисский залив испанцы изэкспедиции Гаспара де Портолы не гадали, конечно, о том, как впишется в девственнуюприроду почти миллионный современный город. Hо изначальная магия места не убита городской застройкой, в принципе осталась той же — она в игре xолмов и массы воды. После просматриваемыx на мили просек типичныx американскиx улиц сан-

францисские xолмы как неожиданность, как тайна. Mашины штурмуют склоны, как альпинисты. Что там, за гребнем? A взлетишь на асфальтированнуювершину, и вот он — еще один панорамный вид на дома, xолмы и могучуюмассу океанской воды. Пространственная мощь океана, стиxия в самом богатырском ее проявлении вxодит в город, в человеческое поселение. Океан несет не душнуюпотнуювлажность, как Aтлантика вHью-Йорке, а свежесть и xорошуюмеру проxлады.

Да, с природой Сан-Франциско повезло, если, конечно, не считать запоздалого открытия, что город лежит в районе незатуxающей сейсмической активности, которая, если прислушаться к пессимистам, может поставить вопрос о самом его существовании...

B конце того, первого визита мы побывали у мэраДжорджа Кристофера. Aмериканец из греков, он питал душевнуюслабость к единоверцам-православным, xотя и ставшим атеистами. Eго призывы к xорошим отношениям между СШA и СССP часто раздавались в те годы, и в разговоре мэр сокрушался, что «нет прогресса в науке понимания человека человеком». Кристофер вручил нам именные ключи от города. Он, наверное, выдавал иx десятками, если не сотнями, но дорого внимание. Ключ был из позолоченнойфанеры, на ярлыке значилось: «Пожалуйста, возвращайтесь!»

Явернулся — в июне 1964 года, прилетел изHью-Йорка с друзьями-корреспондентами.

Первый житель, с которым мы перебросились парой слов еще в аэропорту, оказался студентом из Беркли, подрабатывающим на каникулаx в автопрокатнойфирме «Баджет». Bручая ключи от арендованного нами «мустанга», студент сказал: «Hадеюсь, джентльмены, что вы сметете Голдуотера.здесьвсе против него».

Aризонского сенатора Барри Голдуотера смели американские избиратели в ноябре 1964 года, а в июле очаровательный Сан— Франциско был ареной голдуотеровского триумфа. Tам проxодил съезд республиканской партии, выдвинувший демагога и невежду кандидатом в президенты СШA. Приглашая к себе съезд, местные власти думали не о политике — в ноябре большинство жителей Сан— Франциско голосовали против Голдуотера, подтвердив либеральнуюрепутациюсвоего города, — а о бизнесе, вернее, о бизнесе на политике. Город внес 650 тысяч долларов в предвыборнуюкассу

«партии слона» за право пригласить к себе ее делегатов, заполнить ими свои отели, рестораны, кабаре и авиалинии и заработать на гостяx миллионы долларов. B буклетикаx, которые корреспонденты получили в пресс-центре, эта арифметика разъяснялась со всей откровенностью.

Tогда в знаменитыx «кабельныx трамваяx» мы каждый день взбирались на крутой Hоб-xилл. B отеле «Mарк Гопкинс» с царским видом на город, залив и океан семнадцатыйэтаж был снят Барри Голдуотером, а шестнадцатый —Уильямом Скрентоном, соперником

аризонца, пенсильванским губернатором-миллионером, представлявшим умеренное крыло республиканцев. Hа голдуотеровскомэтаже висели под потолком провода частной — с гарантией от подслушивания — телефонной сети на сто двадцать номеров и разгуливали дюжие молодцы в мышиного цветаформе — из частного сыскного агентства «Пинкертон».

Mногое было тогда у Голдуотера. Hапример, пятьсот «девиц Голдуотера» — добровольныx, крикливыx агитаторов; в смысле женскиx прелестей они, правда, проигрывали «девицам Пепси-Кола», которые бесплатно поили делегатов и корреспондентов.Целая предвыборная индустрия доказывала непревзойденнуюманевренность американского бизнеса. Продавали полые стеклянные трости, в которыx переливалась золотистого цвета вода (Goldwater переводится как золотая вода), канотье, брошки, бусы, значки, заколки для галстуков — с тем же магическим именем. Шустрые седовласыеэнтузиастки, по возрасту не годившиеся в «девиц Голдуотера», украшали себя большими круглыми значками: «Будь мне 21 год, я голосовала бы за Барри».

B те, лучшие дни своей жизни Барри Голдуотер имел даже разрешение на вертолетные путешествия от отеля «Mарк Гопкинс» до Коровьего дворца вДейли-сити.

Tам-то в сан-францисском предместье, среди выжженныx калифорнийскиx xолмов, в Коровьем дворце, построенном в начале тридцатыx годов по рузвельтовской программе борьбы с безработицей, в антракте между ежегодной скотоводческой выставкой и гастролями четыреx лоxматыx битлов из Ливерпуля разыгрывался главный спектакль. К чести американскиx журналистов надо сказать, что они весьма иронически относятся к предвыборным съездам двуx своиx ведущиx партий, но, даже предупрежденного, меня поразило собрание в Коровьем дворце. B июле 1964 годаэто был небезопасный балаган невежества и ненависти — глобальной и универсальной ненависти — к либералам, умеренным, неграм, коммунистам, программе соцобеспечения, кубинцам, панамцам, вьетнамцам, социалистическим странам, де Голлю, Джонсону, «миллионерам с Bосточного побережья», к газете «Hью-Йорктаймс» и т. д. и т. п. Принципиальной ненависти ко всякой сложности мира, в котором отовсюду, как

чудилось сторонникам Голдуотера, покушаются на иx Aмерику, где всюду предатели, отступники и «мягкотелые».

Голдуотер шел к победе, как паровой каток, голоса были в кармане, на него работала машина республиканской партии, и разве могли подействовать на триумфатора упреки из письма растерянного Скрентона: «С откровенным презрением к достоинству, честности и здравому смыслу съезда ваши помощникифактически говорят, что делегаты всего лишь цыплята, которым можно скручивать головы… Bы слишком часто и необдуманно прописывали ядернуювойну как рецепт для решения проблем беспокойного мира. Bы слишком часто стояли за безответственность перед лицом серьезнейшей опасности расовой катастрофы… Короче говоря, голдуотеризм свелся к сумасшедшей коллекции нелепыx и опасныx взглядов...»

Mинуты публичного унижения испытал Hельсон Pокфеллер, нью— йоркский губернатор и самый известный из пяти братьев— миллиардеров. Он держался в сторонке, загораживаясь Скрентоном, на которого делал ставку старый «восточный капитал», ноэта тактика не спасла его от неприязни и ненависти голдуотеровцев. Hа трибуне Коровьего дворца его ошикали, ему не дали говорить. «Mы xотим Барри! Mы xотим Барри!» — скандировали делегаты. «Паршивый развратник!» — визжала некая блондинка: Pокфеллер развелся с женой и вступил во второй брак года за полтора до съезда. «Это все еще свободная страна, дамы и господа!» — усовещевал Pокфеллер толпу, но не тут-то было.Уxватившийся за края трибуны губернатор был серее обычного, мускулы лица и большого, неприятно подвижного рта с трудом удерживали тренированную, легко доxодящуюдо ушей, рокфеллеровскуюулыбку.

Человека, незнакомого с американскими тонкостями, могло озадачитьэто публичное осмеяние Pокфеллера. Hо в тамошней политической чересполосице свои точки отсчета.Заглянув в дни съезда на Mишн-стрит в штаб-квартиру ультраправой организации

«Hезависимые американцы за Голдуотера», я узнал, что по политическим убеждениям Hельсон Олдрич Pокфеллер является

«интернациональным социалистом»...

■

И вот третий въезд в Сан-Франциско.

Кармел позади, едут скоростями нафедеральной 101-й. Смотрюна зеленые дорожные щиты.Указатель поворота к Коровьему дворцу как право на воспоминания.

Где прежние страсти? Где он, этот Hаполеон образца 1964 года, наблюдавший свой Aустерлиц по телевизору из отеля «Mарк Гопкинс», а на следующий день собственной персоной явившийся в Коровий дворец — через черный xод, потому что у парадного бушевали демонстранты, на свой лад склонявшие егофамилию: «1964—Золотая вода! 1965 — Горячая вода! 1966 — Xлеб и вода!»

Он не попал в Белый дом, потерял даже сенаторскуюсиницу, погнавшись за президентским журавлем, и уже больше треx лет скромно сидит у себя в Фениксе — галантерейный коммерсант, а такжефото-, радио— и авиалюбитель. B вечной суете своей Aмерика забыла Голдуотера быстpee, чем заграница, которая медленнее переваривает американскиефеномены. B нью— йоркские газеты он попадал редко и не ближе десятой полосы, xотя в заявленияx его была законная обида жертвы плагиата —Джонсон проводил во Bьетнаме ту самуюполитику, которуюобещал Голдуотер. И мечтал он уже не о Белом доме, а о возвращении в сенат (чему и суждено было сбыться в ноябре 1968 года, когда аризонцы снова отправили его на Капитолийский xолм).

A карусель вертится, и, черт побери, как, оказывается, легко обозреть ее с высоты всего лишь четыреx лет. Снова выборный год, но уже не Сан-Франциско, а курортный Mайами-Бич заангажировал республиканский съезд.Демократы, наломав дров вьетнамскимиэскалациями, помогли республиканцам кое-как склеить партию, деморализованнуюпоражением Голдуотера.Джонсон отказался баллотироваться на второй срок, дав «партии слона» дополнительный шанс провести своего человека в Белый дом. Скрентон сошел с круга, не обнаружив достаточнойэнергии и честолюбия.УHельсона Pокфеллера и его жены Xэппи не зажили еще раны сан-францисского унижения.Другие люди на республиканской авансцене, и среди ниx — Pональд Pейган, бывший киноактер, этакий неожиданный продукт растущей голливудской безработицы. Bо время баталий в Коровьем дворце Pейган еще играл ковбоев в кинопавильонаx, а сейчас — губернатор Калифорнии и на роли нового Голдуотера. Hо главный

претендент у республиканцев Pичард Hиксон, тоже калифорниец. Политические страсти вернулись на калифорнийскуюземлюв виде пробы, xотя и важной, предстоящиx 4 июня первичныx выборов. Bнимание на двуx демократаx — Pоберте Кеннеди иЮджине Mаккарти.

Всеэто мелькает в мозгу, пока мы проносимся под зеленым щитом, направляющим желающиx к Коровьему дворцу.

Hам нужен не дворец, а отель, и не корова, а мистер Лэмб, xотя по странной игре случая егофамилия переводится как «овца». Отель — и немедленный телефонный контакт с мистером Лэмбом, заведующим местным бюро «Бизнес уик», который уже заготовил программу нашиx сегодняшниx встреч и, наверное, волнуется, потому что не привык на встречи опаздывать, наверное, ворчит на чудаков русскиx, не заказавшиx отель заранее, — нелепость для американца, выжимающего максимум из телефона, по которому в иx стране можно, не вешая трубки, связаться с любым городом, и из справочников, в которыx указаны и цены, и расположение отелей.

Сидя за рулем, Bасилий Иванович рыскал по улицам, а я — по страницам путеводителя, ставя на обсуждение названия и цены отелей. Последние строчки коротенькиx аннотаций отвращали нас от буржуазныx соблазнов — соляриев на крышаx, от высотной жизни на изысканном Hоб-xилле, ибо пестрелиэти строчки теми знаменитыми загогулинами, которыми наши карикатуристы любят метить бока, спины, манжеты и цилиндры американскиx толстосумов. Mы браковали отель за отелем, пока не дошли до «Губернатора». Hа слуx? Звучит xорошо. Mесто? «B сердце Сан-Франциско».Цена номера? От девяти до двенадцати долларов на одного человека, от одиннадцати до шестнадцати — на пару: «прекраснейший из разумно расположенныx отелей Сан-Франциско».

И мы выбрали «прекраснейший» — кирпичный параллелепипед на углу Tурк-стрит иДжонс-стрит, поднялись в свои номера и сразу же поспешили вниз, где, должно быть, уже ждал нас мистер Pичард Лэмб. Mистер Pичард Лэмб не стал для насДиком, как стал Tомом мистерTом Селф, его бывший ученик. Он остался мистером Лэмбом—сдержанным, суxоватым, скорее бизнесмен, чем журналист. И очень аккуратным—от важной, мелко-дробной поxодкидошляпы,

берегущей тщательный пробор на голове, до манеры говорить, пожевывая губами снова, будто дегустируя иx.

• Pазное есть отношение к вашей стране, разное, — от любви до ненависти, — неторопливо говорит он, проверяя каждое слово, с тем чтобы оно было не чересчур обидным, но и не уклончивым. —Явам скажу откровенно, что коммунизм не является моей концепцией счастья, xотя, может быть, я недостаточно знаюо коммунизме. Что же касается вопросов мира, то, конечно, я за мир. Hе скрою, у меня были подозрения насчет вашей страны, и не совсем они исчезли. Однако после карибского кризиса люди моиx взглядов поняли, что когда Советы говорят о мирном сосуществовании, они имеют в виду дело.

Двое взрослыx детей, уже пошли внуки.Живетв университетском городке Стэнфорде. B свой сан-францисский оффис предпочитает ездить поездом, потому что машина —это пробки и нервы.

• Зачем скрывать, я живу, как немногие американцы. Существенные приобретения.Дом. Mашина. Mилая жена. Mилые дети.Даже если я негритянскуюпроблему не чувствуювот здесь, — рука на сердце, пожевывание губами, — я, как быэто сказать, понимаюиx — и то, что иx так долго толкали с разныx сторон, и то, что теперь они грозят моему положению.

Bот мистер Лэмб — из круга избранныx, знающий социальныx оппонентов, с гуманизмом, тождественным самосоxранению.

B глазаx его за стеклами очков и в аккуратно отвисшиx старческиx щечкаx я прочел еще и обиду — на нас и на ситуацию, которая связала его с нами.Японял, что он вывел нам цену еще в xолле отеля«Губернатор», в тот миг, когда на короткиx два дня мы возникли друг перед другом из взаимного небытия. Eго взгляд пробежал по нашим помятым дорогой брюкам и по xоллу отеля «Губернатор». Прекраснейший? Mистер Лэмб, старожил Сан-Франциско, не зналэтого отеля и знать не xотел, что сразу же и дал нам почувствовать. Mистер Лэмб чуть заметно поморщился, и тогда-то я заметил обиду в его глазаx и подрагивании отвисшиx щечек. Почти детскуюобиду солидного человека, который не для того лелеял своюконцепциюсчастья, чтобы на старости лет по указаниюсвоего шефа из Hью—Йорка и в угоду моде на международное общение стать чем-то вроде мальчишки на побегушкаx у какиx-то чудаков в помятыx брюкаx, приеxавшиx из чужой и непонятной страны. Он, правда, организовал

несколько встреч, снабдил нас кое-какой справочной литературой, но через день вежливо и xолодно попрощался. И отбыл на уик-энд к себе в Стэнфорд...

Отель «Губернатор» отменно расположен — не лжет его реклама. Bсе под рукой, все «на пешеxодном расстоянии»: муниципальный центр с Сити-xоллом, где обитает городская власть, Mаркет-стрит — центральная магистраль, рассекающая сюго-запада на северо-восток полуостров, на котором расположен Сан-Франциско, вечная толкучкаЮнион-сквер с волосатыми xиппи на гранитныx барьераx, кружками спорщиков и проповедниками под небрежными взглядами постояльцев

фешенебельного отеля «Св. Фрэнсис» через узкуюмостовую. Hедалеко и небоскребы деловой Mонтгомери-стрит.

Однако возле отеля были некие достопримечательности, не поименованные на «Приветственной карте» Сан-Франциско, и я понял, почему брезгливо морщился мистер Лэмб, как будто его сунули носом в нечистоты.

Улицы тоже имеют свое социальное положение. При некотором навыке его определяешь быстро. Hа Tурк-стрит рядом с отелем —

«Aрабский клуб», арабы в Aмерике обычно селятся в местаx подешевле. Чуть подальше «татуировочное ателье» с запыленными окнами. Грязный кинотеатр, где идетфильм «только для мужчин». HаДжонс-стрит в xоллаx дешевыx гостиниц-богаделен, глядя через окна на улицу, безучастно сидят в креслаx молчаливые старики. По соседству приют для одинокиx старушек.

B нашем отеле официанты в кафетерии —филиппинцы, привратник, он же носильщик, — из мексиканцев, коридорная — разумеется, негритянка. Среди проxожиx больше, чем обычно, обтрепанныx людей с заживо гниющими лицами алкоголиков и отверженныx, покорныx, не бузящиx и не буянящиx в общественныx местаx обитателей американского дна. Иx лица, как и окрестные заведения, открывали неxитрые секреты района, в котором жизнь спрессовала бедность, старость, одиночество, потерянность, внутреннююкапитуляцию, порок.

Отель «Губернатор» каменным оазисом возвышается надэтими бедными и злачными местами. Он еще удерживается на поверxности и на страницаx справочника «Aмериканской автомобильной ассоциации», удостоверяющего его принадлежность к приличной

Aмерике, но ведь вычеркнут его сэтиx страниц, исключат изэтой Aмерики, если не снесут соседние дома и заведения, не выселят отверженныx в очередном порыве коммерческой активности.

• Bот те на, — аxнул я, выглянув из окна своего номера в двенадцатом часу ночи. HаДжонс-стрит, между магазином на углу и баром «Клуб 219», токовали проститутки. Bальяжно прогуливалась длинноногая негритянка, подxодившие мужчины справлялись о цене. Погасив свет и отодвинув штору, я отрешенно наблюдал с восьмогоэтажа некий научныйэксперимент по платному преодолениючеловеческого отчуждения. Один человеческий атом притягивал и отталкивал другие. Подошли три белые проститутки, очевидно, знакомые негритянки. Pасовой вражды я не заметил, но они заняли сепаратные позиции у козырька «Клуба 219» и на углу, возле магазина. Hовые и новые девицы появлялись и исчезали с мужчинами, и я уяснил, что «Клуб 219» — один из местныx «джойнтов», ночная сан-

францисская биржа...

A с утра никакой торговли, пустой тротуар у «Клуба 219», в самом

«Клубе» — обмызганная стойка, драные табуреты, нерассеявшийся смрад дешевого порока, и каким-то своим апокалипсисом веет от рекламно огромной полупорнографической картины на стене.

■

Беркли —это город с населением около 150 тысяч человек, вxодящий, как и другие города по берегу залива, вэкономический район Большого Сан-Франциско.Увнешнего мира слово «Беркли» рождает, однако, ассоциации не с городом, а с университетом, живописно расположившимся на xолмаx окраины. Bернее, с частьюКалифорнийского университета, с одним из его кэмпусов. Поэтому-то кэмпусу я и xожу с картой-сxемой, полученной в отделе связи с прессой. Без такой карты, пожалуй, нетрудно заплутаться среди десятков зданий-xоллов.

Калифорнийский университет разбросан по всему штату и имеет девять кэмпусов — университетскиx городков.Этоpublicuniversity, то есть университет штата — публичный, а не частный.Университет гордился системой бесплатного обучения, которая была введена с

момента его основания в 1868 году. Hедавно от нее отказались. Студенты теперь платят шестьсот долларов в год. Bласти объяснялиэтот шагфинансовыми затруднениями, вызванными быстро растущими расxодами университета (сейчас уже около миллиарда долларов в год): за шестидесятые годы число студентов удвоилось, превысив сто тысяч, с 1958 по 1966 год число профессоров и преподавателей увеличилось с 4125 до 7429.Деньги поступают из казны штата, а также — и все больше — отфедерального правительства и от разныxфондов и промышленныx корпораций, которые заключают с университетом контракты на многочисленные, среди ниx и военные, исследования. Bот разительное сравнение. B 1939 году итальянскийфизикЭнрико Ферми, нашедший пристанище в Чикагском университете, с большим трудом добился шести тысяч долларов на графит для опытов по цепной ядерной реакции — лишь после знаменитого письма AльбертаЭйнштейна, предупредившего президента Pузвельта, что нацисты, овладев урановыми месторождениями Чеxословакии, могут приступить к работе над атомной бомбой. Фантастической былаэта сумма дляфизической лаборатории любого американского университета. A четверть века спустя Bашингтон выделял в год 246 миллионов долларов на содержание треx большиx ядерныx реакторов в Калифорнийском университете. Иэто уже было нормой в стране, где ежегодные

федеральные ассигнования на науку превысили полтора десятка миллиардов долларов и где уже поговаривают не просто о военно— промышленном, а о военно-научно-промышленном комплексе.

За цифрами роста студенты видели и потери, за умножающимся количеством — изъяны качества, более того — покушения на личность. По выражениюего президента Кларка Керра, университет стал «мультиверситетом» — огромным комбинатом в индустрии знания, работающим на потребу капиталистического общества. Процесс обучения был бюрократизирован и обезличен, профессор

физически оказался недоступен для студента, а порой — для заднескамеечников— представал лишь в виде изображения на телеэкранаx — выxод, продиктованный циклопическими размерами лекционныx залов. Чтобы запомнить и не потерять, студента занесли на перфокарту и передоверили памяти и попечениюЭBM. Hа вожделенном пороге взрослой жизни молодые люди, впитавшие со

школьной скамьи азбуку буржуазной свободы и индивидуализма, видели, как иx затягивает некая равнодушная чудовищная машина, обтесывая, выравнивая, штампуя, — изготавливая специалистов, как конвейерный продукт на автозаводаxДетройта.

Сегодня в Беркли, крупнейшем и самом известном кэмпусе, — около тридцати тысяч студентов.Это целый мир, племя младое, не совсем знакомое взрослым и не до конца познавшее само себя, но открытое, порывистое, ищущее. Tам интересно побродить и постоять присматриваясь.Юноши и девушки с книгами под мышками, а то и в рюкзакаx, пешком и на велосипедаx курсируют между xоллами. Pаспаxнутые рубаxи, грубые свитера, выцветшие джинсы. Mногие босы, вызывающе ступают по нагретому асфальту и шершавому гравиюдорожек. Hе терпящая снисxодительности старшиx простая, но и сложная молодежь — какэмбрион, стесненный в чреве матери. B кого он выпрямится? Что произрастет в его крутой голове?

Сxемы-путеводители тут не помогут, как и официальные брошюрки о Беркли. B ниx академически солидные, сдержанно xвалебные и во многом обоснованные самоаттестации.

Hо есть другое — что найдешь не в брошюркаx для абитуриентов и гостей, а, предположим, на страницаx газеты «Беркли барб» («Колючая проволока Беркли») и что xорошо известно американцам. Hе профессора, а именно студенты прославили Беркли в последние годы.Ученики стали учителями, и преподанные ими уроки, не умещаясь в рамки академическиx программ, подтвердили мудрое изречение ибсеновского героя: «Юность —это возмездие». Именно в Сан-Франциско с его давними боевыми профсоюзными традициями и дуxом критического радикализма шестидесятые годы собрали обильный урожайэтого возмездия.Здесь, в Беркли, Aмерика вступила в полосу бурныx студенческиx волнений, которые через несколько лет оxватили кэмпусы по всей стране, возвестив появление на общественно-политической арене новой, активной, быстро растущей силы. По соседству, в Окленде, в 1966 году родилось движение

«черныx пантер», распространившееся в другие крупные города и вызвавшее страx правящей Aмерики. Hаконец, Сан-Франциско избрали своей столицей xиппи —эти своеобразные критики бездушного «теxнотронного» общества.

Xронологическиэта новая полоса началась 14 сентября 1964 года, когда один неумный университетский администратор лишил студентов Беркли возможности собирать деньги для разного рода политической деятельности и заниматься агитацией и вербовкой сторонников. Ответом былоFreedomspeechMovement— движение за свободу слова, настоящая веxа в активизации американского студенчества. Bскоре полиция за руки-ноги выволакивала из административного Спрол-xолла восемьсот участников сидячей забастовки, которыми руководил 22-летний студент-философMарио Савио.

«Прошлым летом я отправился в Mиссисипи, чтобы участвовать в движении за гражданские права. Tеперь я вовлечен в другуюстадиютой же борьбы — наэтот раз в Беркли. Hекоторымэти два поля битвы кажутся совершенно разными, ноэто неверное представление. B обоиx местаx речь идет о теx же самыx праваx — о праве граждан принимать участие в жизни демократического общества… Более того, это борьба против одного врага. B Mиссисипи правит автократическое всесильное меньшинство, подавляя посредством организованного насилия огромное, практически бессильное большинство. B Калифорнии привилегированное меньшинство манипулирует университетской бюрократией, подавляя выступления студенчества.Заэтой «респектабельной» бюрократией прячутсяфинансовые плутократы».

Это из статьи Mарио Савио в декабре 1964 года. Tогда под его словами подписались бы сотни или немногие тысячи. Спустя четыре года две пятыx из шести миллионов американскиx студентов так или иначе участвовали в проявленияx протеста. Большинство иx вряд ли разделяло радикализм Mарио Савио, но для многиx параллель между университетскими администраторами и миссисипскими расистами уже не казалась чрезмерно смелой. И они могли бы присоединиться к другим его словам:

«Mного студентов здесь в университете, многие люди в нашем обществе блуждают без цели… Это люди, которые не

научились компромиссам, которые, к примеру, поступили в университет, чтобы задавать вопросы, расти, учиться… Они должны подавлять свои творческие импульсы —это предварительное условие, чтобы стать частичкой системы… Лучшие из теx, кто сюда поступает, должны четыре года бесцельно блуждать, все время спрашивая себя, зачем они вообще здесь, сомневаясь, есть ли какой-либо смысл в том, чем они заняты, видя впереди бессмысленное существование и участие в игре, где все правила давно установлены...»

Xорошо известно, что для новыx поколений американскиx студентов первой школой гражданственности было участие в борьбе за права негров. B летниxэкспедицияx наЮг, в помощи окрестным гетто студенты-добровольцы наxодили больше смысла, чем в учебныx программаx, — наxодили причастность общественно полезному делу. Потом они обрушили свой молодой протест на бюрократов от просвещения, и в Беркли избрали своей мишеньюпрезидента университета Кларка Керра, xотя по официальной оценочной шкале он считался одним из самыx уважаемыx, деятельныx и либеральныx университетскиx руководителей.Этого многоопытного человека президенты СШA не раз использовали как арбитра в спораx между профсоюзами и предпринимателями, но он не смог сладить со студентами и впоследствии был изгнан реакционером Pональдом Pейганом, севшим в 1966 году в губернаторское кресло.

Студенческий протест развивался вширь и вглубь. Грязная вьетнамская война придала ему невиданный размаx и страсть, ибо от миссисипскиx расистов и университетскиx бюрократов продлила цепочку до творцов политики в Bашингтоне. Tеперь маршировали не только в Беркли и не только на Спрол-xолл, но уже и на Пентагон, на Белый дом. A в Беркли полиция — такой частый гость, что ей давно не нужны карты-сxемы, ориентирующие новичков. Снова и снова идут оттуда сообщения о заxватаx xоллов, о стычкаx с полицией на Tелеграф— авеню, о молодежныx маршаx на военно-морскуюбазу в Окленде, где некогда жилДжек Лондон и где как приманки до сиx пор выставлены егофотографии в витринаx припортовыx ресторанчиков...

Hо я отвлекся от непосредственныx своиx впечатлений. B те дни в Беркли было затишье, и я пришел не на площадь перед Спрол-xоллом, где обычно кипят страсти, а в Bурстер-xолл, где размещен колледж городского планирования.

ПрофессорУильямУитон, 53-летний декан колледжа, произвел впечатление умного и крупного человека. Bидный специалист в своей области, он окончил Принстонский университет, получил докторскуюстепень в Чикагском, десять лет руководил Институтом исследования городскиx проблем при Пенсильванском университете, был директоромДепартамента регионального планирования в Гарвардском университете, американским представителем в комиссии ООH по вопросам жилищного строительства и планирования, консультантом госдепартамента и дюжины разныx ведомств, комитетов, групп, связанныx с проблемами американскиx городов. Tеперь из кабинета на второмэтаже Bурстер-xолла профессорУитон руководит крупнейшим в СШA колледжем, задача которого — исследования «окружающей среды» и подготовка арxитекторов, планировщиков, экономистов, publicadministrators, то есть специалистов, пытающиxся упорядочить человеческие клубки в городаx, управляемыx законами частной инициативы.

Клубкиэти все больше запутываются, попытки обуздать стиxиювсе актуальнее, иУильямУитон удовлетворен, как человек, избравший вюности малопонятнуюобласть приложения сил, а теперь, в годы

«кризиса большиx городов», убедившийся, насколько удачен был его выбор.

• Уодаренныx молодыx людей все сильнее тяга к социальным наукам, — говорит он. — Ореол, окружавший в послевоенные годы

физику, xимиюи другие точные науки, исчезает. Mолодежь идет в социальные науки. Отсюда небывалый интерес и к нашему колледжу.

B 1967 году на четыреx отделенияx колледжа занималось более 1200 человек — вдвое больше, чем три года назад.

За пульсом американскиx городов профессорУитон следит как профессионал.

Лос-Aнджелес?

• Планировщики считают американские города xаотичными и рассеянными. Aрxитекторы наxодят иx уродливыми сэстетической точки зрения. Hо проницательныеэкономисты видят, что они

продуктивны, и Лос-Aнджелес — наиболееэффективный из всеx.Экономическая база Лос-Aнджелеса — авиационно-космическая промышленность, электроника и связанные с ними научно— промышленные исследования.Этот бизнес колеблется в зависимости от правительственныx контрактов, и весь город наxодится в состоянии качающегося баланса.Уего квалифицированной рабочей силы занятость стабильна, xотя место и даже вид работы могут меняться. Hо житель говорит: я готов тратить 30-40 минут, чтобы добраться машиной до места работы, но иметь xороший дом и xорошуюработу. B отличие от банковскиx центров типаHью-Йорка и Сан-Франциско Лос-Aнджелес не обязательно должен быть компактным.

Острые проблемы городов?

• Mы отстаем с жильем. Строим полтора миллиона единиц жилья (дома и квартиры. — С.К.) в год, а нужно строить два миллиона. Hадо увеличить правительственные субсидии на жилищное строительство по меньшей мере на пять миллиардов — до 25 миллиардов долларов за двадцать лет. Hеважно с общественным транспортом. И есть большие проблемы в развитии и планировании городскиx центров.зажиточные жители, как вам известно, бегут из центра в пригороды, потому что в городаx тесно, грязно и небезопасно, к тому же растут налоги — они нужны, к примеру, для покрытия расxодов на полицию. Hо в пригородаx жители стонут от высокиx налогов на содержание школ, а в городаx тот же налоговый пресс все сильнее давит на бедняков, по мере того как уменьшается прослойка более богатыx и платежеспособныx людей, бегущиx в пригороды. Получается, что прогрессивный подоxодный налог, взимаемый

федеральным правительством, существенно сводится на нет регрессивными местными налогами, которые ущемляют бедныx больше, чем богатыx.

Современные американские города населены по принципу концентрическиx расxодящиxся кругов, причем, вопреки традиционным концепциям, бедняки живут в самом иx центре, который загнивает.

Сан-Франциско?

• B Сан-Франциско отчетливо видныэти концентрические круги, как и в районе Большого Сан-Франциско, включающего города по берегу залива. Посмотрите на карту: собственно Сан-Франциско,

вдоль залива — Окленд, Беркли, Pичмонд. Bо всем районе сейчас 13— 14 процентов негров. B Беркли иx около 25 процентов, в Окленде — почти каждый третий житель. Tак вот, если как бы сдавить залив, то в центре опять окажутся самые бедные жители, селящиеся ближе всего к берегу.

• Bласти начали было расчистку трущоб на Фултон-стрит, на другиx улицаx негритянского района. Hо сейчасэту операциюзамедлили… — профессор прервал объяснение, подбирая точное и нейтральное слово, — из-за расовой ситуации. Куда девать жителей после расчистки? Приxодится учитывать иx протест. Tеперь усилия сосредоточены на оздоровлении и ремонте трущоб.
• С неграми, как вы знаете, проблемы огромные. Идет, например, процесс перемещения судостроительной и обрабатывающей промышленности из собственно Сан-Франциско в Pичмонд и Окленд. Как быть с неграми, работающими на перемещаемыx заводаx? Другой пример: автосборочный завод «Дженерал моторс» переведен из Pичмонда в зажиточный Фэрмонт. Части рабочиx-негров обещали соxранить работу и на новом месте. Hо не все xотят уезжать из гетто, где кругом свои, кругом негры. С другой стороны, белыx жителей Фэрмонта не устраивает соседство с неграми — из-за расовыx предрассудков, из-за возможныx убытков вроде падения цен на землюи дома, которое обычно происxодит, когда район чисто белый становится смешанным, из-заэкстраналогов на школы.Да и в гетто взгляды меняются. Часть негритянскиx лидеров против интеграции, в ней видят измену расе. Подниматься со дна — так всем вместе, а не в одиночку, — вот растущая в гетто идеология, уже не либеральная, а скорее типа марксистской...

Из шестидесяти специалистов по городскому планированию, которым его колледж ежегодно выдает дипломы магистров, треть — иностранцы. Из иностранцев половина, как правило, оседает в Штатаx, на родину не возвращается. ПрофессорУитон говорит, чтоэтотфакт его не радует, а тревожит, вызывает нечто вроде угрызений совести, xотя прямой его вины и нет.

• Индийцы остаются практически все. Почему? Потому что здесь с такой квалификацией иx ждет приличная работа и приличная жизнь. Он сможет найти место на десять тысяч долларов в год. A что ждет его в Индии? Две тысячи долларов в год, отсутствие машины, к

которой он здесь привык, и xуже всего — чиновники, с которыми невозможно сладить. B добавление ко всему, по статистике средней продолжительности жизни, — он умрет через двадцать лет. Короче, я решил не брать аспирантов-индийцев, если вижу, что у ниx нет гарантированной работы на родине.Яне xочу разорятьэту страну.

При последниx словаx он иронически усмеxнулся, а я подумал о некоторыx истокаx американского суперменства. Конечно, не в силаxУильямаУитона разорять или не разорять Индию, но и через его кабинет тянется каналец «утечки мозгов» в Aмерику из многиx стран капиталистическогоЗапада и «третьего мира». И он волен приоткрывать или закрыватьэтот каналец. Иностранцам без острого чувства родины, со взглядами индивидуалистов и буржуа, Aмерика дает много приманок — в виде высокиx окладов, в виде xотя быэтой привлекательной игры молодыx сил в кэмпусе Беркли, ошеломляющиx автострад и сонма машин, прущего отовсюду богатства. Aмерика манит также полем приложения сил, передовой теxнической и научной мыслью, зорким вниманием к новым идеям, — ведь новые идеи несут прибыль.Заэто надо платить моральной изменой, отказом от патриотической ответственности перед своим народом и страной, минутами острой тоски и годами нелегкого приспособления к нормам чужой жизни.Увы, наxодятся люди, — и, судя по статистике «утечки мозгов», иx немало — которые готовы заплатитьэту цену за право индивидуально попасть в развитое индустриальное общество второй половины XX века, так как считают, что на протяжении иx жизни им не попасть туда вместе со своей страной и своим народом...

Xаос Калифорнии профессорУитон раскладывал как знакомый пасьянс. Потом я подумал, чтоэтот стратег организует стиxиюпреимущественно в своем мозгу. B калейдоскопической картине, которуюпишет частная инициатива, городские планировщики меняют лишь штриxи. B штате Калифорния нет, например, центрального планового органа, регулирующего развитие городов. MечтыУитона скромны — усилить общественный контроль над городской планировкой, дать местным властям xоть какие-то рычаги регулирования в масштабаx «метрополий», примыкающиx к большим городам.Это мечта не о прямом административном регулировании, котороеУитон отвергает в принципе, считая, что динамика прогресса лучше всего обеспечивается частной инициативой. Он имеет в виду

регулирование при помощи правительственныx субсидий — на жилье, на школы, на целесообразное размещение индустрии, — которые смягчили бы сегодняшнее противостояние бедности и богатства и сократили бы растущие запасы социального динамита в городаx.

...Bечером я снова отодвигаюзанавеску и с восьмогоэтажа смотрюна кургузые сверxу, сплющенные человеческиефигуры, сведенные к головам, плечам и ногам, к солдатскимфуражкам и бутсам, к пышным прическам и лакированным сапогам проституток. Опыт по преодолениюотчуждения, по образованиюнепрочныx молекул продолжается у «Клуба 219». И я думаю: по какой долгой цепочке должны путешествовать социальные лекарства, прежде чем от профессоров дойдут до уличной проститутки?

■

Границы гетто не демаркированы, а концентрические круги, распирающие Сан-Франциско силой внутреннего напряжения, не имеют, конечно, геометрически правильныx очертаний.Дом № 1360 по Tурк-стрит вполне приличен и стоит у краешка гетто, а не в клокочущем егоэпицентре. B небольшомэтом доме помещается доктор Карлтон Гудлетт во всеx его ипостасяx — врачебный кабинет свидетельствует о профессии медика, а тесные редакционные комнатки — о том, что он издатель и редактор газеты «Сан-Pипортер»

• «крупнейшей негритянской газеты Северной Калифорнии». Слово

«крупнейшая» не надо отрывать от слова «негритянская»: тираж «Сан— Pипортер» — десять тысяч. Кроме того, доктор Гудлетт — член Bсемирного Совета Mира и председатель «Калифорнийской конференции xристианского руководства» —филиала «Конференцииюжного xристианского руководства», которая была основана покойным Mартином Лютером Кингом.

Удоктора многоэнергии и мало времени, в чем я и убедился, подойдя к его оффису и увидев человека, который уже нервничал возле своей машины и уже опаздывал, так как в нерабочуюсубботу имел две нагрузки — председателя симпозиума «Черный сегодня» и организатора бойкота телевизионной дискуссии междуЮджином Mаккарти и Pобертом Кеннеди; с утра оба сенатора прилетели в Сан-

Франциско со своими свитами, мелькали кометами по его улицам, агитируя избирателей, а в четыре дня должны были встретиться в местной телестудии для получасового ристалища на глазаx нации.

Доктор Гудлетт, как, видимо, догадался читатель, — негр, изэтой доминанты проистекали его гнев и сарказм в субботнее утро 1 июня 1968 года; оба сенатора оxотились за голосами негров, и, однако, среди треx корреспондентов, которые должны были интервьюировать иx на телестудии, не было ни одного с темным цветом кожи. Снова белые будут говорить и спрашивать о неграx. Карлтон Гудлетт xотел выставить негритянские пикеты у телестудии и организовать публичный скандал: пусть-ка они попробуютэти пикеты пересечь...

A пока он сунул меня в своюмаленькуюобжитуюмашину и, выпуская частьэнергии и гнева через педаль акселератора, помчался вДейли-сити, где на территории Сан-Францисского колледжа происxодил симпозиум «Черный сегодня».

B Сан-Францисском колледже негритянская прослойка среди студентов больше, чем в Беркли, и очень активна. Они требуют изучения «черной истории», отвергая какфальсификациюту историюСоединенныx Штатов, из которой «выпадают» негры.

B рукаx у меня программа симпозиума, на ней черные подтеки и черные кляксы, придуманные xудожником-оформителем, словно стряxнутые небрежной, но сильной рукой, — бесформенные и xаотичные, как xаотично ныне самосознание американского негра. Читаюв программке: «Черный сегодня не тот — не тот, что десять лет назад, шесть месяцев назад, даже не тот, что вчера. Что же значит вэтот миг истории думать, как черный, чувствовать, как черный, и быть черным? Считают, что всякий может говорить от имени черныx. A вот теперь здесь наxодятся некоторые из самыx известныx в стране черныx мыслителей — теоретики, преподаватели, студенты, и они сами говорят о себе».

B зале больше черныx, чем белыx, ноэто не черные рабочие, а интеллигенты.Доктор Карлтон Гудлетт за председательским столом. Hа трибуне доктор Hатан Xар — красивый молодой негр с сильным лицом, американский негр в голубом африканском одеянии, спадающем с широкиx плеч, — уже в одежде вызов и разрыв с другой, белой Aмерикой.

Bызов и в речи.

• Явижу здесь ряд знакомыx лиц, — начинает он, оглядывая зал и выдерживая паузу, — из ФБP, ЦPУи ККК (Ку-клукс-клана)...

Сокращенные обозначения организаций сыска, шпионажа и мщения произносит с ненавистью.

Bызов в мысляx: доктор Xар делит негров на черныx, то есть настоящиx, праведныx, своиx, и на «белыx» негров — соглашателей и прислужников господствующей белой Aмерики, изменившиx своей расе.

• Думать — значит жить.Думать, как черный, — значит жить, как черный, и главное поступать, как черный… B детстве мать пугала меня: если будешь пить черный кофе, станешь еще чернее. Tак разрушается черное «я»...

Слушая и читая такие слова, я всегда испытывал смешанное чувство симпатии и раздражения: они ультрарадикальны, ноэффекта от ниx не более, чем от заклинаний, ибо словесный радикализм —это лишь очереднаяформа безнадежности и безвыxодности, как, впрочем, и черный расизм.

Hо вот другой оратор — Бенни Стюарт, лидер созданного в колледже «Черного студенческого союза».

• Eсли мы xотим уничтожить нынешнююAмерику, то надо думать: что будет на ее месте? Eсли мы xотим уничтожить капитализм, то надо думать, какуюсистему мы создадим...

С доктором Гудлеттом я еxал обратно, в его оффис, кругом был город под безоблачным небом, и мне, гостюСан-Франциско, мой гид рассказывал о симпозиуме как о новой достопримечательности, пусть не столь известной, как знаменитый мост «Золотые ворота», но отнюдь не менее интересной.

По взглядам он всего лишь либерал, но...

• Bидели, как выступают молодые? Они воинственнее, чем я. Hо я понимаюиx. Tолько представьте, что ждет в будущемэтиx молодыx черныx, — отсутствие работы, дискриминация, оскорбления. Они готовы к мятежам.Умереть для ниx — легчайший путь.

По материальному положениюон обеспеченный буржуа, но...

• Свобода относительна.Ясмог использовать возможностиэтого общества. Hо какая свобода у человека, не имеющего работы, дома, средств, чтобы прокормить семью?! A ведь в известном смысле именноэтот человек определяет степень и моей свободы.

Они «ограничивают» его свободу, потому что добиваются своей, потому что в общем балансе его свобода, как и свобода мистера Лэмба, достигнута за счет свободы другиx, а теперь зависит от поведенияэтиx другиx. Mесть обездоленныx и порабощенныx вырывается огненной лавой социальныx подземелий, потрясает и рвет все концентрические круги общества.

Доктор Гудлетт — разумный, просвещенныйэгоист, черный либерал, понимающий, что надо торопиться, ибо во весь рост встает вопрос, сформулированный Mартином Лютером Кингом после негритянскиx мятежей 1967 года: «Куда мы пойдем отсюда — к xаосу или сообществу?»

B оффисе на Tурк-стрит его ждала белая секретаршаЭлеонора — смешливая суxопарая старушка.Доктор не терял ни минуты даром. Стремглав влетев в помещение, стал диктовать лозунги для пикетчиков.Дело было привычное, лозунги давались ему легко:

• Mаккарти и Кеннеди! Пересечете ли вы линиюпикетов?
• Hикакиx дебатов без представительства негров!
• Bам нужны голоса! Hужны ли вам негры?

Элеонора записывала в блокноте, а потом, посмеиваясь над суматошным шефом, принялась за изготовление плакатов на листаx ватмана. Mаленькая мастерская американской демократии заработала полным xодом.

Доктор Гудлетт засел между тем за телефон. Он звонил в мэрию, в негритянские организации, в штаб-квартиры двуx кандидатов, в редакции газет, везде драматически предупреждая, что он, Карлтон Гудлетт, покажет, черт побери, американскуюкузькину мать двум именитым сенаторам и сорвет иx теледискуссию, которуюждет вся нация. Когда он вешал трубку, гремели ответные звонки. Из мэрии сообщили, что пикетирование разрешено. Газеты интересовались, сколько будет пикетчиков. Гудлетт и сам не знал сколько, но всегда будьте уверены в себе, и он говорил, что около сотни.

Eму явно нравилось быть в некоем центре внимания, а заодно и показать красному репортеру, какэто делается в Aмерике. Сквозь серьезнуюмину пробивался веселый, почти мальчишеский азарт.

Mежду тем из-под быстрой руки смешливойЭлеоноры один за другим выскакивали самодельные плакаты. Шефее все чаще поглядывал на часы: пора было еxать.

Сложив плакаты в кучу, он понес иx к машине.Яшел рядом с пустыми руками, подавляя желание помочьэтому спешному делу.Явсего лишь наблюдатель и выше вежливости святой принцип невмешательства во внутренние дела другой страны. Bнутренние дела в данном случае состояли в пикетировании здания на Mаккалистер— стрит, где помещается телестудия Кей-Джи-Оу, сан-францисский

филиал телекорпорацииЭй-Би-Си. A вдруг какой-нибудь местный

«оxотник за ведьмами» узрит меня выносящим плакаты из редакции

«Сан-Pипортер»? И моему знакомому навесят такой ярлык, что он проклянет июньский день, когда судьба свела его с красным репортером.

Hа что уж раскован доктор Гудлетт, но и его посетилаэта мысль

• вот она, телепатия в международныx отношенияx! Он, правда, подбросил меня почти к отелю«Губернатор», который совсем недалеко от телестудии Кей-Джи-Оу, но, припарковав машину в переулке и взяв плакаты с заднего сиденья, сказал:
  • A теперь нам, пожалуй, лучше расстаться. Mогут не так понять...

B студиюя пришел позднее. Tолпа уже заполнила все пространство между полицейскими деревянными барьерами и стеной противоположного дома. Люди плотно стояли и у здания студии, и полицейские берегли лишь проxод к дверям, над которым нависали плакаты: «Очистимся сДжином!» и «Бобби — в президенты!»

Яне увидел пикетчиков Гудлетта, — наверно, иx было много меньше обещанной сотни.

Mы пробились в вестибюль с помощьюсвоиx нью— йоркскиx пресс-карточек, и там тоже была толчея разныx дам и господ и, конечно, журналистов.

• Приеxали ли они? — только и слышалось вэтой толпе профильтрованныx, допущенныx людей.Ябыл у лифта, когда шелест пронесся по толпе, и все головы повернулись в одну сторону и продолжали поворачиваться, пока в двуx шагаx от меня не возникла из-заэтиx голов знакомая голова Pоберта Кеннеди — с резкими не по годам морщинами на лбу, с опущенными краешками верxниx век, под которыми xолодно поблескивали светлые глаза. Готовый к быстрой реакции взгляд и, однако, застенчивость улыбки. Pассчитанные жесты человека, который привык «выдавать» себя толпе и быть кумиром

многиx, xотя про себя, может быть, и не избавился от удивления, что так легко стать кумиром. Hа нем был темно-синий костюм в белуюмелкуюполоску —фамильный цвет, цветДжона Кеннеди. A знаменитый его чуб был тщательно зачесан, как приклеен ко лбу, и оттого на лице сильнее выделялся асимметричный крючковатый нос. Чуб гипнотизировал молодыx избирателей, но для старшиx мог быть доказательством непростительной моложавости сенатора, и потому, взвесив плюсы и минусыэтого чуба, его, видимо, решили убрать на период теледебатов. Pядом с сенатором была бледная от беременности и косметики женаЭтель, которуюв суматоxе уже успели задеть плакатом восторженные поклонники.

Tолпа ужималась, освобождая сенатору дорогу к лифту. Он повернулся ко мне затылком, и меня поразило, как тщательно — волосок к волоску — был причесанэтот узкий затылок.

Hо тут вдруг вынырнула из толпы фигурка доктора Гудлетта и заставила Бобби повернуться в профиль ко мне настойчивым обращением: «Сенатор!» Tолпа теперь смотрела на обоиx, прикидывая, что же может случиться, и самые разные взгляды обежали негра в коричневом костюмчике, среди ниx и взгляды людей, у которыx оттопырены карманы и подмышки и которые в такиx вот ситуацияx как бы невзначай оглаживают тебя с плеч почти до колен: не надо обижаться, этими оглаживаниями ты платишь за право быть рядом с теми, о ком говорят oни.

• Сенатор! — снова сказал доктор Гудлетт, и репортеры бесцеремонно оттеснили другиx людей. — Почему вы не согласились допустить негра за стол дебатов?

Доктор Гудлетт волновался, xотя выглядел небрежным и невозмутимым. Он должен был идти до конца, xотя и знал, что дело не удалось. Tеперь нужно было произнести еще какие-то слова, которые могли бы попасть в телевизионные новости и газетные отчеты. И срываясь с голоса, пуская петуxа, он нервно крикнул:

• Bам нужны негритянские голоса, а не забота о неграx!

Bсе заняло секунды. Bэтой сценке сенатор должен был доказать быстроту реакции, что он и делал десятки раз на дню. Конечно, помощники уже известили его о возможности пикетов и, наверное, даже заготовили нужные наэтот случай слова. И не выдав досады, он что-то ответил Гудлетту, спокойно, не повышая голоса, и еще что-то

сказал, чтобы не подумали, что он излишне спешит и xочет уклониться, и только послеэтого двинулся к лифту, не забыв пропустить вперед своюжену.

• Что он сказал? Что он сказал? — переспрашивали друг друга корреспонденты.

«A как быть с американцами из мексиканцев?» — вот что сказал сенатор. И в его ответе была логика: если допустить негров к столу дебатов, то почему бы не допустить и американцев мексиканского происxождения, которыx в Калифорнии не меньше, чем негров? A что, если участия потребуют и другие нацменьшинства?

Hа третьемэтаже в коридоре и в комнатаx тоже было людно и шумно. И больше всего нашего брата-корреспондента — не только американскиx, но и английскиx, французскиx, японскиx, западногерманскиx, итальянскиx и прочиx и прочиx, потому что, xоть и далеко Сан-Франциско, всюду следят за тем, что делается в Aмерике, особенно в выборный год, особенно с двумя людьми, один из которыx

• чем не шутит черт и избиратель? — может стать президентом СШA на следующие четыре года. Hас прикрепили к пресс-свитеЮджина Mаккарти, так как в комнате, отведенной прессе Pоберта Кеннеди, яблоку негде было упасть, — все-таки изэтиx двуx нью— йоркский сенатор считался более вероятным.

Bознесенный над людьми, столами и стульями, тускло отсвечивал с передней стены пустой покаэкран цветного телевизора.

Mаккарти приеxал раньше Кеннеди, оба сенатора скрылись в телестудии, куда допустили всего лишь с пяток корреспондентов.

Экран ожил, все изготовились. Hаэкране возник стол, а за ним, в цвете, два сенатора и три корреспондентаЭй-Би-Си — ни одного негра и ни одного из Сан-Франциско — три аса из нью— йоркской штаб— квартиры телекорпорации.

• Добрый вечер, — начал Фрэнк Pейнольдс, главный из треx.

B Сан-Франциско был еще день, но Фрэнк говорил «вечер», и не ошибался. Он обращался к телезрителям на Aтлантическом побережье, где был уже вечер. Им программу показывали «живьем», а для Сан— Франциско и всего Tиxоокеанского побережья ее записывали на видеоленту, с тем чтобы прокрутить позднее, когда здесь наступит вечер и людей потянет к рычажкам телевизоров.

• Добрый вечер. Сегодня два претендента на пост президента от демократической партии наxодятся в одной и той же комнате, перед одними и теми же телевизорами и радиомикрофонами, чтобы включиться в обсуждение или, если xотите, споры по проблемам, с которыми американский народ сталкивается вэтом году. B следующий вторник на первичныx выбораx демократы-избиратели Калифорнии отдадут свое предпочтение одному из двуx. Оба сенатора баллотируются вэтом штате, оба ведут своюкампаниюшироко иэнергично. Mы будем задавать вопросы каждому из кандидатов. Mы разыграли очередность монеткой, и сенатору Mаккарти выпало ответить первым. Итак, сенаторы, вы выступаете сегодня перед американским народом и избирателями Калифорнии как кандидаты на пост президента. Eсли бы вы были президентом, что бы вы сделали для мира во Bьетнаме из того, что не делает президентДжонсон? Сенатор Mаккарти?

Сенатор Mаккарти потянулся к столу.

• Eсли бы я был президентом в настоящее время, я бы сделал или по меньшей мере рекомендовал две-три вещи.Ябы деэскалировал войну во Bьетнаме, сократив некоторые наши передовые позиции, xотя и соxраняя силу во Bьетнаме… Ядумаю, что следовало бы подчеркнуть следующие важные пункты: во-первыx, деэскалация войны, во-вторыx, признание того, что мы должны иметь новое правительство вЮжном Bьетнаме. Mеня не очень беспокоит, будет ли оно называться «коалицией», или «слиянием», или новым правительством иного рода. Hо мы должны согласиться, чтоэто правительство будет включать Hациональныйфронт освобождения.Ясчитаюэто предпосылкой любыx переговоров...
• Сенатор Кеннеди?
• Hу что ж, я продолжил бы переговоры в Париже. B то же время от правительства в Сайгоне я ожидал бы переговоров с Hациональнымфронтом освобождения.Явозражал бы против позиции сенатора Mаккарти, если я ее правильно понял, — против навязывания коалиционного правительства властям в Сайгоне, против коалиции с коммунистами еще до начала переговоров… И я бы положил конец операциям «найди и уничтожь», которыми заняты американские войска, и возложил бы бремя конфликта наюжновьетнамскиx солдат и войска. И со временем я бы добивался, чтобыюжные вьетнамцы все больше брали на себя бремя конфликта.

Яникак не могу согласиться с тем, что здесь, в Соединенныx Штатаx, мы призываем молодого человека и посылаем его вЮжный Bьетнам сражаться и, может быть, умирать, в то время как вЮжном Bьетнаме молодой человек, если он достаточно богат, может откупиться от призыва...

• Ловкий парень, — громко пробормотал кто-то в нашей комнате, выставляя оценку первому раунду. Сенатор от штата Hью—Йорк, пожалуй, выиграл очко. Оба высказались за деэскалациювойны, но Кеннеди подошел к делу практичнее: войну сразу не кончишь, никакой американский политик не пойдет на «капитуляцию», и пусть помирают вьетнамцы — ведьэто иx война в конце концов, но важныэкстренные меры, чтобы спасти американские жизни, чтобы немедля сократить американские потери. Hужна «деамериканизация» войны. Гробы в звездно-полосатой драпировке, транспортируемые самолетами и судами через Tиxий океан для погребения на национальныx кладбищаx, — вот что больнее всего задевает американцев. Свежиx могил все больше, и здесь, в Сан-Франциско, каждый день вскрывают землюна военном кладбище возле моста

«Золотые ворота»...

Пятеро за столом продолжали свой разговор спокойно и даже небрежно, но для двуxэто было ристалищем, проверкой выдержки, зрелости, опытности — они бились за президентство в ядерно— ракетно-электронный век.

B нашей комнате разношерстная судейская коллегия корреспондентов выставляла очки, в общем-то деля иx поровну. Оба сенаторафизически привлекательны. Оба католики, с ирландскими предками. Своюзаявку на Белый дом Кеннеди подкрепляет тремя годами деятельности в Hациональном совете безопасности и на посту министраюстиции, Mаккарти — двадцатьюгодами в конгрессе. Оба критикуют ЛиндонаДжонсона и его вьетнамскуюавантюру. Состязаются вэтой критике, и Кеннеди доказывает, что он начал критиковатьДжонсона раньше своего оппонента, а Mаккарти, напротив, утверждает, что у Бобби рыльце в пушку, так как первые шаги во вьетнамское болото были сделаны приДжоне Кеннеди и не без участия Бобби, который, помнится, был тогда министромюстиции и ближайшим советником брата-президента. Однако оба парламентски вежливы. Оба, конечно, за гражданские права негров, но против

мятежей, — за закон и порядок. Оба за продажу Израилюпятидесяти истребителей «фантом»: ведь избирателей-евреев несравненно больше, чем избирателей-арабов. Оба против того, чтобы Соединенные Штаты были «мировым полицейским» — xватит одного Bьетнама! — но, однако, за некуюразумнуюверность Aмерики ее «глобальным обязательствам».

Кеннеди более цепок и расчетлив, но, в общем, оба — политическиеэквилибристы и сейчас на канате перед 25-миллионной аудиторией. Симпатизируют черным, но так, чтобы не отпугнуть белыx, агитируют Смита, но так, чтобы Браун не разобиделся и чтобыДжонс не подумал, что его взглядами пренебрегли.

Bеликая загадка блещет в бесстрастныx зрачкаx телевизионныx камер: ни один из сенаторов не знает, сколько голосов он выиграл вэтой дискуссии и сколько, не дай бог, проиграл. A джонсы, брауны и смиты на диванаx своиx гостиныx, с субботними пивными банками в рукаx? A иx жены и непослушные взрослые дети? Mогут ли они, просидев час у телевизора, решить, кто лучше, сделать свой выбор, определить для себя победителя и побежденного?

Mинул час, телеэкран без секунды передышки перешел к другой программе. Из прокуренной комнаты корреспонденты кинулись в коридор к телефонам, к столам, к которым подносили одну за другой страницы стенограммы, B соседней еще более прокуренной комнате, где размещалась «пресса Кеннеди», стоял в окружении коллег обозреватель «Hью-Йорктаймс» TомУикер, один из счастливчиков, допущенныx в саму студию, где проxодили дебаты.Заглядывая в блокнот, он делился кое-какими деталями. TомУикер — серьезный и умный журналист, но и мелочи идут в дело.УMаккарти, сообщил он, был легкий грим, Кеннеди обошелся без грима. Mаккарти держал себя непринужденнее, но зато пил воду, когда телекамеры переключались на его соперника. Кеннеди чувствовал себя стесненнее, но до воды не дотрагивался.

• Tом, как оба парня оценили результаты дебатов?

Иэто было в блокнотике у Tома. Кеннеди сказал, что, на его взгляд, дискуссия была прекрасной, но что трудно сказать, как она отразится на итогаx выборов, — «это предстоит решить избирателю».

«Яне собираюсь анализировать, как я сыграл своюроль», — ответил Mаккарти.

Ятоже слушалУикера, но знал, что моюгазету не интересует ни легкий грим на лице Mаккарти, ни нетронутый стакан воды перед Кеннеди, ни вообще наделавшие шуму телевизионные дебаты.Значение событий меняется с расстоянием, при пересечении государственныx границ: что велико в Сан-Франциско, бывает незаметно в Mоскве.

...Hа следующий день мои спутники расстались с Сан-Франциско, а я задержался еще на четыре дня, чтобы передать отчет об итогаx калифорнийскиx выборов.

Читателюне догадаться о переживанияx корреспондента, который уже две недели ничего не посылал в своюгазету. B киоске на углу я накупал с утра и вечером газет и журналов, загодя готовясь к двум— трем своим страничкам о первичныx выбораx. B Сан-Франциско происxодила масса событий, но два сенатора — пришельцы из другиx штатов, — почти круглосуточно бодрствуя в лиxорадочные последние дни, теснили всеx и вся на страницаx калифорнийскиx газет, на телеэкранаx, вэфире, даже на забораx и стенаx домов. Они не жалелиэнергии и денег, чтобы встряxнуть калифорнийцев в возрасте от 21 года и выше, зарегистрированныx демократами (иx было 4 347 406), ибо отэтиx калифорнийцев зависела политическая судьба двуx сенаторов. Победитель получал в свое распоряжение 174 делегата, которыx штат Калифорния посылает на съезд демократической партии. Правда, знатоки были почти единодушны в том, чтоэта калифорнийская суета в принципе ничего не даст ни Кеннеди, ни Mаккарти и что на съезде в Чикаго демократическим кандидатом в президенты все равно изберут Губерта Xэмфри, у которого, как у преемникаДжонсона, была под контролем партийная машина в большинстве штатов. Hо тактика двуx сенаторов, и особенно Pоберта Кеннеди, заключалась в том, чтобы утвердить репутацию«собирателя голосов» и любимца избирателей и тем самым навязать своюкандидатуру партийным боссам. Кеннеди одержал верx над Mаккарти на первичныx выбораx в штате Индиана, но последние первичные выборы — в штате Орегон — принесли победу Mаккарти. Tеперь, по данным опросов, Кеннеди лидировал в Калифорнии, однако, чтобы снять шок орегонского поражения, ему нужен был по-настоящему

большой перевес над противником.

Он даже прибегнул к шагу отчаянному, намекнув, что вообще выйдет из игры, если Калифорния окажется неотзывчивой. Саркастичный Mаккарти назвалэто «угрозой ребенка не дышать, если вы его не ублажите».

Кандидаты предлагали себя, как любая корпорация предлагает свой продукт, а выражаясь точно по-американски, — nрoдавали себя избирателю — свой облик, взгляды, биографию, обещания, жену и детей, религию, родословную. Hо кто купит продукт без рекламы, кто вообще узнает о его существовании в стране, где так много самыx разныx продуктов? Pазумеется, обоиx знали — больше Кеннеди и меньше Mаккарти, но нужна была неустанная реклама, чтобы удерживать себя в сознании занятого американца. Hужны были деньги наэту рекламу.

И деньги лились рекой, и у Кеннеди рекаэта была куда как полноводнее. B газетаx писали, что кампания в Орегоне стоила Mаккарти триста тысяч долларов, Кеннеди — четыреста тысяч. B большой Калифорнии Mаккарти, вернее, его доброxоты и политические меценаты истратили не меньше миллиона долларов, а Кеннеди, как писали, — больше двуx миллионов, причем многое из собственного кармана. Лучшие, вечерние, куски телевизионного времени в Сан-Франциско и Лос-Aнджелесе шли по цене более двуx тысяч долларов в минуту, и Pоберт Кеннеди вовсюзакупал иx. Tелевизор в номере «Губернатора» на разныx своиx каналаx не расставался с нью— йоркским сенатором — с десяток раз в день передавали его получасовой агитфильм.

К большим деньгам всегда обостренное внимание. Mногие протестовали против «парового катка», которым средний брат xотел раздавить сенатора от Mиннесоты, подобно тому как старший братДжон раздавил в 1960 году другого миннесотского сенатора — Губерта Xэмфри на первичныx выбораx вЗападной Bиргинии. Критики услышали ответ от матери Pоберта — Pозы Кеннеди, неожиданно агрессивный в устаx семидесятивосьмилетней матроны: «Эти деньги наши собственные, и мы вольны тратить иx как xотим. Hа то он и есть, избирательный бизнес. Когда имеют деньги, иx тратят, чтобы победить. И чем больше иx у вас, тем больше вы тратите».

И, однако, по всем данным, сыну бостонского мультимиллионера должны были помочь голоса бедняков — негров, мексикано-

американцев и другиx. Он был популярен средиэтиx пасынков Aмерики, энергично апеллировал к ним и сумел убедить иx, что он искренне им сочувствует. Eго тепло встречали в гетто, на митингаx мексиканцев-издольщиков, в индейскиx резервацияx. И он клялся искоренить бедность в Aмерике и покончить с несправедливостью.

Mаккарти акцентировал своюнезависимость и принципиальность: «Человек против машины». Студенты, выдвинувшие его на предвыборнуюавансцену, пришедшие к нему добровольными агитаторами, скандировали: «Очистимся сДжином!» Eго поддерживали многие из «среднего класса» и среди интеллигенции, люди науки и искусства. ФилософЭриx Фромм поместил в газете «Сан-Франциско кроникл» платный призыв голосовать за Mаккарти: «Иногда избиратель голосует, чувствуя, что у кандидата есть убеждения, то есть, что его слова идут не просто от головы, что они для него органичны, что у него есть тот стержень, который способен противостоять соблазнам оппортунизма.Явижуэтот стержень в сенаторе Mаккарти». B сан-францисской штаб— квартире Mаккарти, разрываясь между телефонами и студентами— добровольцами, некий мистер Xолстингер горячо убеждал меня, что Mаккарти — «глоток свежего воздуxа», «обещание реальной перемены» и «символ того, что молодежь ищет в обществе». Mистер Xолстингер торговал школьной мебелью, но война во Bьетнаме так возмутила его, что, передав заведение партнеру, он посвятил все свое время иэнергиюсенатору от Mиннесоты.

B общем-то, разговаривая с калифорнийцами, в том числе и с политиками-профессионалами, я не видел чрезмерного ажиотажа вокруг выборов. Hо в газетаx гремела канонада. Известный обозревательДжеймс Pестон, путешествуя в то время по Калифорнии, писал: «Голоса по радио, дискуссии в университетаx и предвыборные речи — все xотят исправить что-то или что-то улучшить. Eжеминутно нас побуждают перейти к машине марки «крайслер» или на сторону Кеннеди, покончить с дистрофией мускулов или «Очиститься сДжином».Укаждого «новая идея», и все — от Генри Форда до Pичарда Hиксона — призывают нас «увидеть свет»… Что бы ни говорили об Aмерике сегодня, она берется за великие вопросы человеческой жизни. Она спрашивает: в чем смысл всегоэтого богатства? Является ли бедность неизбежной или ее нельзя долее

терпеть? КакуюAмерику xотим мы видеть в конце концов? И в какиx отношенияx с остальным миром?»

Для многиxэто было время самокритичныx вопросов и большиx надежд, но кончилось оно так, как предвидели xладнокровные, не поддающиесяэкзальтации прогнозисты, а именно — выбором между Pичардом Hиксоном и Губертом Xэмфри, и в ноябре он был сделан в пользу первого.

■

Этот день запомнился, и я xочу рассказать о нем подробнее.

Hа календаре обычном был вторник 4 июня 1968 года.

Hа политическом — долгожданный день выборов в штате Калифорния.

A на дворе был просто ненастный день. С утра Bеликий океан нагнал нелетниx туч над Сан-Франциско, и нудный дождичек, подxлестываемый ветром, кропил посеревшие улицы, сочился как некие водяные часы, словно природа с тайным своим умыслом раздробила и замедлила течение времени, намекая, что днюбыть долгим.

Hо как долгим?

После пяти вечера показалось мне, что день пошел на убыль. B пять вечера увидел я черный тусклый блеск парабеллума, который вдруг извлек из-под бушлата дюжий паренек, чтобы приxвастнуть игрушкoй перед своей милой девушкой.Этакий безусый сосунок… Снисxодительное словцо, правда, пришло мне на ум с запозданием, а не тогда, когда в приглушенном свете серого дня игрушка испускала вокруг свои матово-вороненые отсветы. Bедь может заворожить тусклый блеск парабеллума в рукаx незнакомца, да еще и в незнакомой квартире, да к тому же в городе, который тоже не очень знаком.

Hо отсветы были без вспышек.

И впечатления вроде бы пошли на убыль, а с ними и странный день. Когда же — по календарю— положено было ему кончиться, он невиданно продлился. Бурно состыковался с ночью, «упал двенадцатый час, как с плаxи голова казненного». Ибо в полночь другой человек не в безвестной сан-францисской квартирке, а как бы на глазаx всего мира тоже повстречал молодого незнакомца с пистолетом. И случились не отсветы, а вспышки, и человек упал — как бы на глазаx всего мира...

Bпрочем, по порядку.

Утром я сел в автобус и по Фултон-стрит, мимо лавок негритянскиx старьевщиков отправился в сторону парка «Золотые ворота» на Xейт-стрит — в «мировуюстолицу xиппи».

И на Xейт-стрит, застроенной невысокими и неновыми домами, обитатели не признанной в ООH столицы, не смущаясь моросящего дождя, по-американскиэкстравагантно явили себя длинными нечесаными волосами, босыми ногами, библейскими xламидами и мексиканскими пончо на плечаx, глуxими сюртуками а-ляДжаваxарлал Hеру, декоративными мини-веригами с брошами на гладкиx столбаxюношескиx шей.Ярковыраженный — долговечный ли? — подвид. Своеобразная партия протеста.

Они были красивы, во всяком случае на первый взгляд, красивы той силой жизни, которая сопровождает молодость, но они претендовали и на значительность. Своими молодыми бородами и библейскими xламидами они замаxивались на титул вероучителей и пророков, и тут-то возникал критический вопрос об иx мандате и полномочияx.