Сказки для мертвых

Ты — ограненный бриллиант. Признанный гений в свои… сколько тебе? Двадцать пять? С тебя берут пример многие. Слушают, уважают, некоторые даже подчиняются. Так чего же тебе не хватало?

«Все звуки доносятся до сознания эхом. Психологическая защита? Страх? Много… много лиц. Много… много слов.»

Монументальное здание с многоколонным фронтом из темно-красного кирпича жадно поглощает все пространство, заслоняя даже небо. «Выглядит тяжело. Угрожающе.»

Холодный коридор, украшенный однотипными колоннами. «Что это? Мрамор? Зданию больше века. Нет, больше трех столетий. А его отдали для этого.» Парень издает сдавленный смешок. «Благотворительность правительству за хорошую работу? Когда это они делали что-то действительно стоящее такого подарка?» Коридор нескончаем. Он весело замечает, что попал в кроличью яму Льюиса Кэрролла. «А потом мне дадут выбор. Съешь — скажешь правду. Выпьешь — солжешь. Но что бы я ни пил, ни ел, для них все мои слова — прогнивший гриб лжи. Отходят от правил в своей же игре.» Руки заведены назад. Запястья пылают от режущих кожу наручников. Боль, вероятнее, больше не от металла, а от создаваемой им тяжести. Моральной тяжести. «Поэтому все так боятся их? Они задают лишь один вопрос: « А почему мы на тебе?». Ответы? Ответов нет. Или есть, но их так много, что даже сами наручники устают слушать.» Пол. Тоже мрамор. Красный. «Давит на совесть наказуемого, заставляя его думать, что он ступает по крови своих жертв. По их боли. Страданиям.» Парень поднимает голову и натыкается взглядом на спины двух впереди идущих офицеров. Коридор до сих пор не хочет показывать свой конец. Странно, почему еще не начали таять стены и переносить его в настоящую сказку. Очень странно.

— Извините, шестерки, долго ли еще нам падать?

Впереди тишина. На плечо опускается сильная рука и, сжав его, отдергивает юношу назад.

— Ровно иди. Совет для твоей же безопасности, — с рычанием произносит один из сопровождающих сзади.

— Я в окружении лучших представителей охраны общественного порядка, — парень ухмыляется и поворачивает голову, косо посматривая на того, кто до сих пор не отпустил его плечо. Вытянутое лицо, ободранная борода, такие же ободранные волосы. Или они так взъерошены… Брови. Густые. Слишком густые для такого лица. Сведены и образуют непрерывную линию. Взгляд с ненаигранной ненавистью. «Вот, значит, какая она… ненависть. Настоящая. Не та, которую мы изображаем перед камерами. Интересно.» — Так что с моей безопасностью ничего случиться не может. — Лучезарно улыбнувшись, он выравнивается и устремляет взгляд на широкие спины.

На бесформенных стенах появляются рамки. «Фотографии. Грамоты. Что еще может быть тут? Вряд ли списки убийц, которые изрядно потрепали им нервы. А было бы весело.» Он вновь усмехается собственным мыслям. Хорошо, что хотя бы собственным.

Они приземляются. Впереди идущие останавливаются у большой деревянной двери и сразу же распахивают ее, проталкивая парня. Пропустив сразу весь сюжет, они переходят к сути. На пьедестале возвышается Королева. Устало возложив подбородок на ладони, Она с отвращением смотрит на вошедшего. Зал. Обычно такие залы он видел в церквях. И вот когда он опустится на скамью подсудимого, все начнут молиться. «Ну?». Он поворачивает голову. «Молятся. Опять усмешка. Молятся за себя.»

Тишина. Своими молитвами они провожают покойника. Человека, который умер для них навсегда. Но который еще жив. Все следы недавнего тихого смеха уходят с лица парня. Появляется грусть. Она, вцепившись длинными пальцами в самое сердце, начинает медленно впиваться в него острыми ногтями. Должна пойти кровь. Но в образовавшихся дырах лишь пустота. Холодная… Одинокая… Она как миллионы этих потухших глаз.

— Грегори Дюр…

Парень подается вперед и, ухватившись скрепленными руками — наручники на них по входу в зал закрепили спереди — за край стола, вовсе опускается на него. Над поверхностью на вытянутой шеи возвышается голова, которая снизу вверх смотрит на Королеву. Он не дает судье договорить свою фамилию.

— Голову с плеч? — Широко улыбнувшись под стать своему любому персонажу, плавно произносит Грегори.

Все это — игра. Веселая игра. Сейчас и он в нее вошел. Она о нем. Но почему место главного героя досталось не ему?

— Да он не адекватен! — Доносится отдаленно чей-то голос. Но, вероятнее, это крик. Парень мысленно благодарит эффект эхо.

— Молчать, — холодный тон судьи. — Дюран. — Все же закончил он, обличая подсудимого народу. «Что ж, хорошо…»

Кому именно приказал молчать судья, было неизвестно. Поэтому притих весь зал.

Как заметил Грегори, помещение действительно чем-то напоминало церковь. Коридорные мраморные стены сюда перетекли, будучи украшенными фресками. Вместо того, чтобы любоваться ими, сразу же появляется навязчивое желание вывести всех людей и ценой жизни защитить это достояние прошлой эпохи. Парень расслабляется. Он сидит на пыльном полу, скрестив ноги. Теплые лучи солнца медленно подползают к нему. Тишина. Людей, как и всего мира, нет. Только он, зал фресок и небо. Как раз небо было сейчас самым прекрасным. Тонкая оконная рама с решетками демонстрировала его не полностью. Лишь самую малую часть. Но это только радовало глаз. Ведь в таком случае его можно было дорисовать самому. Где-то в боку на обозрение подбиралось массивное облако. Как корабль, поддающийся потоку ветра, оно рассекало небесную гладь.

Эхо постепенно уходило. Мысли оставляли парня в покое. Нора исчезла, а с ней и мечты о безлюдной тишине в пустом зале. «Забавно все же побывать в двух сказках одновременно.» Предметы вернули свою законную форму. Кто-то на задних рядах посапывал. Тихо, монотонно. «Выжидает каторги.»

Грегори спокойно поднялся со стола и, выпрямившись, откинулся на спинку неудобного стула. Чужие глаза следили за каждым его движением. Каждый вздох улавливали чужие уши. «Удивительно, что они трогать не стали…» Он пускает анализирующий взгляд по присутствующим.

— Никто и ничто… И они будут решать мою судьбу, — монотонно произносит парень, опустив тяжелые веки.

— Так же, как и ты решил судьбы других. — Доносится встревоженный писк совсем над ухом. Даже собственный адвокат против него.

«Боже, сколько можно?»

— Я ничего не решал.

— Прошу тишину, — разрываясь от гнева и неумело скрывая его, произносит Королева. Грегори открывает глаза. Надутые багровые щеки, блестящий от пота лоб. Был бы он в более бодром состоянии, незамедлительно усмехнулся бы. «А может попробовать?» Уголок губ дергается. Улыбка явно сейчас не выйдет. А если и выйдет, то будет жалкой. Этого допускать нельзя. Он вздыхает и вновь закрывает глаза. «Проходили уже. Ничего нового.»

Сегодня самая интересная часть суда. С человека сорвут пелену невинности и покажут скелет… «Скелеты.»

— Златовласая Катрина пробегает по узкой тропинке. Трава склоняется и тянется к ее тонким ножкам. Девочке смешно. — Зачитывает кто-то, пропуская несколько предложений, — она падает без сил на землю и прислоняется спиной к могущественному дубу. Даст ли он ей сил?

«А еще у Катрины была собачка. Маленькая такая… Бежала позади и тихо тявкала.»

— Ее нашли зарытую у дуба в парке. Светловолосую Катрину Энист. — Быстро проговорил все тот же голос и более громко, видимо, чтобы услышали все присутствующие, добавил: — Двенадцатилетнюю девочку!

«Какая работа… Найти девочку, как в сказке, поймать и закопать как раз там, где потеряла она силы. Интересно… Что дальше?»

— Вильгельм радостно попадал своими маленькими ладошками в ладошки Энни. — Вновь читает, — близнецов Вильгельма и Энни Кьюри нашли со вскрытыми венами на поляне того же парка.

Грегори нервно сглотнул, боясь представить это. «Даже так…» Внутри все сжалось. Все органы разом превратились в вязкую кашу. Их порезали, растоптали, смешали. Дышать было нечем.

— Кудряшки Лилии порхали на ветру. Девочка счастливо листала непослушные страницы книги. — Чтец перескакивает через несколько абзацев, что уже достаточно сильно начало задевать Грегори. — Она захлопнула книжку и радостно побежала по тропинке, представляя, как ее — заточенную в башне — спасает прекрасный принц. Десятилетнюю Лили Спринт нашли около автомагистрали.

Прикусив нижнюю губу, он начал умолять, чтобы эхо вернулось. Но все по-прежнему было отчетливо слышно.

— Зайка Роки прыгает…

«Нет, нет, нет.»

Парень жмурится и впивается ногтями в свои ладони. Постепенно они проходят глубже, и руку начинают щекотать тонкие потеки. Боль. Все, что он когда-то любил, ценил… Кто-то взял мозаику его жизни и перевернул ее. Паззлы в полете переворачивались и на них отчетливо виднелись картинки. Как пленка на фотоаппарате, которым часто он снимал жизни других. А тут своя собственная...

Вот маленький мальчик зарывается в гору игрушек. «Порывшись там немного, я достал руку куклы. Не знаю, откуда она у меня взялась, может, от мамы, может, нашел на дороге. Любил я тогда весь хлам тащить в комнату. Это были настоящие дворовые сокровища. К руке куклы… Ее отдал я соседской девочке, которая потеряла свою любимую куколку Люси. Что ж… Не кукла, так хоть рука.» На другом паззле все тот же мальчик. Он испуганно сжимает в крохотных руках тетрадь. «Первая двойка. Математика.» Он усмехается. И вновь уже знакомый ребенок. Вот только глаза изменились. Блеск невинности ушел. Теперь там понимание, осуждение.

Земли достигают уже сгоревшие части мозаики. Но даже тут, умершим, им не дают покоя. Порыв ветра их поднимает и уносит прочь. В то самое решетчатое окно.

На десятой сказке мужчина, читающий все это, со злостью швыряет бумаги на стол. Он поворачивается к залу и кричит:

— Этот зверь! Монстр! Погубил наших детей и описал это! Даже ничего не скрывая.

«Монстр. Зверь. Убил. Описал.» Слова с силой давят на голову. Грегори, распахнув глаза, вбирает воздух в легкие, как утопающий, которого только что достали со дна.

— Как я мог убить и описать?! — не сдержавшись, произносит парень. — Этим сказкам больше пяти лет. Как? А все Эти дары вы начали находить пару месяцев назад. — Осознав, что сказал лишнего, он закусывает губу.

— Дары? — донеслось сразу несколько голосов.

«Черт.»

— Вы стоите на учете в психиатрической больнице, — вмешивается судья.

— Да, — подтверждает парень уже спокойным тоном. В нескольких метрах на стул обреченно валится туша. «Видимо, тот, кто читал.»

— Почему?

Грегори пожимает плечами.

— Вы разве не ознакомились с этим? — безразлично произносит он.

«Хочет, чтобы я сам это сказал. Ни за что.»

Грегори не успевает что-то добавить. Судья уже начал.

— Диссоциативное расстройство идентичности.

«Диссоциативное расстройство идентичности?»

Парень закрывает глаза. «Они знают, что со мной. А я вот нет…»

Он издает тихий вздох и отдается мыслям из своего собственного мира.

«Когда мы переехали в новый дом, я лег на кровать ногами к окну. Ночью разбудила меня луна. Так я думал… Пока не пригляделся. В раме окна смотрела на меня морда собаки. Массивная. Пугающая. Я обнял одеяло. По коже пошел холод. Глаза собаки горели красным. Она просила пустить ее. Я слышал. Слышал ее просьбы и слышал голос, который советовал приютить бедное животное. Я сдался. Согласился. Но… Собака исчезла. А теперь она где? Со мной, во мне? Ее нет. Но голос тот… Он с самого рождения. Анализирует, советует. Я знаю его. Он мой друг, мой враг. Я ненавижу его. Боюсь. Как-то…сколько мне было?.. Лет пять. Да. Пять лет. Мне купили новые башмачки. Я ужасно хотел побегать в них по дому, попрыгать на кровати. Подошел к папе, подергал его за рукав и робко попросил надеть обувь. Он отказал мне. Самое простое «нельзя». Потом он улыбнулся и предложил мне сухарики. И тут…Боже…в голове: «Подавись этим сухариком». Что? Это не я. Не мои мысли! Не мои слова! Я бы никогда так не подумал. Особенно о папе. Ведь я его так люблю. Как я мог так поступить? Мне стало очень больно. Я побежал в свою комнату и начал плакать. Долго…несколько часов. Успокаивался, но вновь вспоминал эти слова…и начинал плакать. С того момента я начал себя ненавидеть. После все затихло. Голос исчез. Заснул. Но…как-то на занятии по английскому языку…он появился вновь. Я сидел с преподавателем. Мы говорили о любимом Лондоне. Она спросила: «А ты знаешь, почему Биг Бэн так называется? Хочешь расскажу?». И мне было безумно интересно. Но…тут появился ОН. В голове пронеслось: «Мне это не интересно». Но… как? как я мог подумать так? Как мне может быть это не интересно? Я люблю это. Тогда…я хотел просто выбежать из кабинета и прыгнуть под машину, утопиться, разбить голову об асфальт. Но что-то меня держало. Заставляло сидеть, слушать историю и терзать себя.

Психологи, психиатры, психотерапевты. Шизофрения, диссоциативное расстройство идентичности. ЧТО? Что это? Диагнозы с каждым месяцем менялись. И, видимо, устав искать причины, врачи безразлично черканули на бумаге. Но знаете… Хватит. Это я. Просто другие принимать не хотят этого. Вешают бирки: «Смотрите, у него не такой друг, как у нас». Я не мог убить. И он не мог убить. Никто из нас. Мы не могли убить. И мы этого не делали.»

— Ты ответишь?

«На что?»

Грегори сонно качает головой и поднимает взгляд на судью.

Размазав по лбу тыльной стороной ладони пот, тот повторяет.

— Ты не можешь контролировать себя. И понесешь за это наказание.

«Какое? Тюрьма? Меня нельзя. Психов туда не помещают. Больница? Ох, сколько раз я там был… Это будет слишком просто. Смертная казнь? Опять же: ведь не я все это сделал. Что он придумал?»

Парень щурит глаза, пытаясь сосредоточиться на Королеве.

«Мы оба знаем, что непричастны к этому. Как объяснить?»

Образ судьи перекрывает собственная фантазия. Откуда-то возникают четкие картинки всех описанных преступлений. Даже тех, описание которых он не слушал. Все так ярко. Живо.

«А в детстве… Я так любил пчел. Находил на дороге мертвых, бережно нес домой и опускал их в шарики из пакетиков для обуви. Я считал, что они воскреснут. Но никто не воскресал. Тогда я хоронил их со всеми почестями.»

Проходит целая вечность. Образы исчезают. Судья распинается и объясняет парню, что его ждет. Пчелы… «Сознание специально отвлекает меня, чтобы уберечь нервы от ненужной информации? Что ж, спасибо.» Опять пчелы… Это уже начинает нравиться Грегори. Зал полон пчел. Потолок, окна, стены, сам он. Как часть их. Но умирающая часть. Та, которую уже не воскресить.

В глазах рябит. Кажется, он забыл, что нужно моргать. Зажмурившись, сосредотачивается. Пчелиный гул заменяется топотом уходящих ног. «Все закончилось? И так, у кого можно спросить, что меня ждет?». Улыбнувшись, Грегори поднимается со своего места и, все так же окруженный офицерами, направляется к знакомой двери.

***

Холодные капли со скоростью устремляются вниз. Все тело для них — гоночная трасса. Кто-то идет сплошной линией. Кто-то огибает мышцы. Но у всех одна цель.

Очистить.

«Как же соскучился я по воде». Грегори закрывает глаза и упирается ладонью в стену. Уши заложены. Каждый выдох дается с трудом. Эти стены… Будто все расстояние заняло его тело. Он чувствует холод плитки на шее, спине, локтях. В самое сердце вбили кол. И там теперь лишь лед. С треском он разрастается и заполняет все видимое пространство. Окутывает позвоночник. Пробирается в ткани. Наполняет органы. Все… кроме легких. Для них он придумал исход иной. Теперь они в клетке. Грегори чувствует их — они живы. Понимает, что дышать можно.

Вдох.

Наполненные кислородом легкие касаются острого холода. Все замирает. Дальше пути нет. Больше не вдохнуть. Парень должен довольствоваться лишь этим.

Выдох.

Невозможно.

«Последний раз в ванне я был дома. Как раз из нее меня вытащило несколько рук в перчатках. Тюрьма, больница, тюрьма, вновь больница. Суд… Три слушания за две недели».

Но почему невозможно? Почему так тяжело выдохнуть? Ведь нет никаких преград…

«Люди, уверенные в своей правоте, крутили перед моим носом стопку бумаг. Документы? Размахивали перед лицом, надеясь, что я поверю им. Но увидеть я мог лишь летающие черные буквы на белом фоне, которые превратились в непрерывную полосу».

— Хватит себя жалеть, — пронеслось совсем рядом. Настолько рядом, что… Нет. Это было в голове.

По спине пробежали мурашки и парень открыл глаза. Расстояние от одной стены до другой чуть больше метра. Его ничто не сдавливает. Единственная клетка, в которой он находится — это его тело.

…и его мысли.

Грегори вышел из ванны, надел легкие серые штаны и футболку. К этому комплекту одежды он давно привык. Родители не считали своим долгом заботится об эмоциональном состоянии сына. Им никогда не было интересно послушать его переживания. Как только они видели грусть в глазах, сразу же отправляли к знакомому врачу. Часто они забывали про него. В итоге недельная терапия депрессии превращалась в месяц заключения в психиатрической больнице.

Будучи совсем ребенком, он удивлялся, почему грустным людям выдают такую одежду. Ведь в ней они выглядят еще печальнее. А тут должны помогать.

Но теперь он понимает.

«Всегда хотел написать рассказ о желтом доме». Грегори останавливает взгляд практически на каждой открытой двери. Из ванной до своих покоев его сопровождали охранники. «Но что-то мне подсказывает, что это будет не рассказ, а автобиография». Весело подмечает Грегори и усмехается. За неделю пребывания в этом заведении парень узнал абсолютно всех обитателей. Но что-то манило его. Что-то заставляло смотреть в уже знакомые глаза.

Он любил пустоту Артура, кривую улыбку Селестины, печаль Джона, полеты Вивьен по коридору, вопросы Лукаса. Последний его очень даже забавлял. Каждый раз он дергал Грегори за рукав и спрашивал что-то крайне странное. Нет. Вопросы для парня были весьма обычными. Он сказочник. Сам такое сочиняет. А вот имя этого паренька… Лет пять назад у Грегори был кактус. И звали его Лукасом. А теперь вот Лукас цепляется за его руки и задает ему его же вопросы.

Все эти люди… Даже странный Джим… Не одиноки. Грегори часто видит, как к ним кто-то приезжает. Не редко даже маленькие детишки. Сам бы Грегори вряд ли обрадовался, если бы его в таком состоянии увидели дети. Он слишком слаб. Но они…

Они счастливы.

Счастливы даже будучи полностью обреченными.

После долгих обследований, разговоров с врачами, насильных опытов они улыбаются, играют со своими гостями, всеми силами показывают, что им тут хорошо.

***

Как только парня ввели в палату, он сразу же обреченно падает на кровать.

Потолок, с которого постоянно падает белая крошка. Иногда Грегори представляет, что это пыльца фей. Тогда он начинает придумывать очередную сказку. Таких собралось уже с десяток. Но он не может остановиться. Слишком волшебно.

Маленькая лампочка. Такая одинокая… С силой источает бледно-желтый свет. Из-за нее белоснежная комната приобретает грязный оттенок.

Через час должен прийти психотерапевт. Это частый гость.

Миловидная девушка с темными волосами по грудь. Тщательно отутюженный халат. И легкий аромат духов. Что-то цветочное. Или нет. Но…такое сладкое.

Первые два дня она пыталась поговорить с Грегори. Задавала вопросы, испытывающе смотрела, гладила его тонкими пальцами по плечу. Расстраивалась. Уходила.

На третий день она присела на кровать к своему пациенту и промолчала целых два часа. А Грегори мысленно рассказывал ей упоительные истории из своей жизни. Для нее это было лучшим диалогом. Для него — лучшим монологом.

«Мою единственную связь с миром — очки — изъяли сразу же после ареста. Они испугались. Подумали, что я могу совершить самоубийство. Очками? Как? Вскрою вены? Засуну их туда, где моя жизнедеятельность сразу же прекратится? Этот вопрос до сих пор меня волнует. И всякий раз возвращаясь к нему… Я нахожу лишь один ответ. Маразм. Человеческий маразм».

Грегори заметил, как в маленьком окошке двери качнулась две макушки. Офицеры разошлись и через мгновение в палату вошла Элисон Рэдмен. Маленькими, но быстрыми шагами она добралась до Грегори и опустилась на «свое» место. Грегори подвинулся. Он не особо любил близкий контакт с людьми. Особенно с женщинами. Это его смущало. Но Элисон восприняла это как приглашение и умастилась поудобнее. Часть белого халата вновь встретилась с ногой парня. Грегори обреченно выдохнул.

«Что ты хочешь послушать сегодня?». Он поднял взгляд на девушку. Обычно бледное лицо сегодня было практически бесцветным, покрасневшие глаза, дрожащие губы. А это уже интересно. «Кого же мы оплакивали?».

— Грегори, я должна тебе кое-что рассказать…— Начала доктор Рэдмен. Но что-то ее остановило и она резко перевела взгляд на парня.

«Самое забавное — это детектор лжи. Я очень много читал про это. Но… попробовать самому… Фантастика».

Парень воодушевленно смотрел на девушку. Воспоминания окутали его. Слились с воображением и перенесли Грегори на месяц назад.

— Вы мизантроп?

Ложь. Правда. Ложь. Сердце предательски сжимается и аппарат это выдает. Правда.

— Да.

И что им только нужно? Говоришь правду — холодный взгляд. Ложь — презрение. Скучно.

— И что? Да. Я не люблю людей. Людей. — начал без каких-либо эмоций говорить Грегори. На мгновение Элисон обрадовалась. Она наконец услышала его голос. Столь желанный голос. Девушка часто фантазировала. Представляла, каким он может быть. Грубым, холодным, хриплым, мягким. Но она никогда не думала, что он такой… Никогда не думала, сколько в голосе может быть боли. И насколько тяжелым он может быть. Слова явно давали парню тяжело.

Она счастливо смотрела на пациента и никак не могла поверить.

Но его глаза…

Взгляд проходил сквозь Элисон. Ее не существовало для него. Не было этой комнаты. Не было ничего из осязаемого. Парень был погружен в свой мир. Он был захвачен иллюзией.

— Они прогнили обществом. Их слова, взгляды, мысли. Все так мерзко. Но… Я люблю детей и животных. Это самое прекрасное в нашей жизни. Они так невинны, так искренни.

— Дети вскоре станут теми же людьми.

Туман сходит и перед Грегори появляется он сам. Нет. Не он. Что-то очень похожее у него. Оно ухмыляется. Злорадствует.

— И ты их убьешь. Тех невинных и искренних. Вспомни слова судьи, адвоката. Слова всех людей. Вспомни и преступления. Как Ты избивал беззащитную кроху, как Ты ломал хрупкие косточки, как Ты закапывал, как Ты спокойно жил с этой ношей. КАК. ТЫ. ОПИСЫВАЛ. Помнишь ли это ты? Опухшие маленькие глазки, которые источают невероятное количество слез, слабый хриплый голосок, умоляющий о пощаде. Ты не слышишь. И поэтому он начинает кричать в пустоту. Надеется, что услышит хоть кто-то. Но вокруг пустота. Лес. Ты бьешь кулаком по скуле, коленом в живот. Ломаешь ребра. Осколки впиваются в легкие. Он задыхается кровью. Мышцы непроизвольно сокращаются. Зрачки расширяются. А помнишь, как его маленькая теплая ручка била тебя по плечу?

— Заткнись! — Он вскакивает с кровати и впивается в шею своего давнего друга. Отражение опускает руку на запястье Грегори и слабо пытается оторвать от себя цепкие пальцы. На лице все та же высокомерная ухмылка. Почти оскал. Ненависть с силой давит на виски, и парень сильнее сжимает горло убийцы.

— Помнишь, как прижал маленькую девочку к деревянному забору? А как лезвие прошло между ее ребрами? Удар за ударом. Потом ты начал опускаться ниже. Исколол весь живот. Тебе очень понравилось, как инструмент проходил. Так легко, сладко. Будто там и вовсе не было жизни. Ее кровь покрыло все твое тело. Но тебе было мало...

Он должен умереть. Еще совсем немного. Если Грегори сожмет сильнее…

Но все исчезает. Отражение с кривой улыбкой растворяется, оставляя после себя эхо злобного смеха. Комната темнеет.

…Нет. Темнеет в глазах.

***

— А знаешь, что раздражает не меньше? — Грегори открывает глаза в поисках источника звука и когда не находит его, грустно вздыхает. Голова раскалывается. Его пожизненный сожитель все еще рядом. — Детей уже в малом возрасте шлифуют под общество. Сколько раз я слышал от всяких родителей: «Голубое не для девочек, салатовое и красное — не для мальчиков». Покажите мне человека, который написал книгу «Цвета для пола вашего малыша». Я убью его. С огромным удовольствием. А ты? Позволишь мне?

Грегори усмехается, но все же решает ответить голосу.

— Помнишь, как мои родители на протяжении всего детства говорили в какой одежде мне ходить, как говорить, кем в жизни быть? И что самое интересное… Выдрессировав под свои вкусы, они спрашивают: «Что ты хочешь?». А поступив в желанный для них университет: «Хочешь ли ты этого?». Не хочу. И никогда не хотел. Какой смысл в том, что я потратил пять лет на обучение? Стал я инженером? Я фотографирую людей, пишу сказки для детей. А того потраченного времени не вернуть.

— Зато диплом стоит у них дома на полочке. Гордость.

Вздохнув, парень задумывается над словами своего «Я» и мысленно соглашается. А через секунду приподнимается на локтях и кричит на всю палату:

— Верните мне очки. Я придумаю самоубийство.

— Не стоит, — вновь отвечает голос.

В углу комнаты что-то начинает шуршать. Одинокая лампочка со стоном включается, и палата наливается тошнотворным светом.

Обладатель голоса становится в центр и Грегори с легкостью узнает его. Джонатан Эддингтон. Генерал-лейтенант.

Седовласый мужчина с сожалением смотрел на Грегори. Это поразило парня. Никто раньше не смотрел на него так. Никакой жалости. Холод, ненависть, презрение.

Но эти глаза… Эти карие глаза под тяжелым нависшим веком источали тепло. Он будто заботился о нем. Как-то духовно оберегал. Грегори не верил во все, что связано с душой. Поэтому описать не смог. Но мне кажется, что именно это он чувствовал. Именно эту тонкую, но крепкую связь с сердцем другого человека.

— Мальчик, у тебя проблемы. — Серьезно, но без какой-либо грубости произнес мужчина. Он наклонил голову на бок и завел руки за спину.

— Они у меня с самого рождения.

— Я пытался помочь тебе.

— Вы? Вам это не нужно. Вы из тех, кому проще испортить жизнь другому.

— Но после недавней ситуации все мои доводы никак расценивать не будут, — продолжил Джонатан, не обращая внимания на порывы парня.

— Недавних ситуаций слишком много. За что же решил ухватиться суд? Им не понравилось мое поведение в столовой? А мне не понравилась каша. Я вполне мог позволить себе вылить ее на ноги повара. Или что еще? — быстро проговорил Грегори дрожащим голосом. Парень сел на кровати и обнял колени. — Может, их не устроило мое поведение во время прогулки на свежем воздухе? Кажется, я тогда в больницу затащил собаку уличную. Или…

— Ты чуть не задушил Элисон Рэдмен.

Грегори замолчал и поднял испуганный взгляд на мужчину.

— Нет.

— Они приняли тебя невменяемым и решили незамедлительно осуществить наказание.

— Меня казнят? — Парень выпрямил ноги и нервно начал кусать щеки.

— Хуже, — со вздохом произнес Джонатан.

— Тогда… Лучше не говорите. — парень омрачнел и потупил взгляд на стене. — Я не хочу знать этого.

***

Последним, что видел Грегори, был орбитокласт. Суд посчитал, что справедливее будет сделать операцию без какого-либо наркоза. Своим страданием он окупил бы малую часть пострадавших от его рук детей. Джонатан до последнего старался защитить незнакомца. Но ничего хорошего это не принесло. Его понизили в звании и поставили запрет на рассмотрение судебных дел.

Трупы продолжали появляться. Через несколько месяцев полицейские все же решили прислушаться к давним словам Грегори. Тогда они начали искать убийства по последним сказкам. Результата долго ждать не пришлось. 11 марта 1978 года в садах поместья Чениз задержали Роберта Грина, совершившего на момент ареста более шестидесяти убийств.

Грегори Дюран до сих пор находится в стенах психиатрической больницы. Иногда его навещает Джонатан. Он приносит ему выписки из газет, рассказывает забавные истории. Сейчас он расписывает недавнюю свадьбу своей дочери. Грегори не может смеяться. Он никак не воспринимает доходящий до его сознания словесный поток. Иногда мне с трудом приходится объяснять, что ему нужно открыть рот для принятия пищи.

Но я искренне счастлива, что у него впервые в жизни появился друг.

Настоящий.