Малёнька

А первый роман у меня был с двоюродным братом, но только с другим. Однако прежде чем рассказать о коротком моем романе, я должна сделать длинное предисловие.

Родители мои были замечательными людьми и замечательными родителями. С того дня, как маме сказали, что по статистике, такие дети умирают к четырнадцати годам, жизнь моих родителей сосредоточилась на мне. Меня никогда не оставляли одну, я ничего не делала по дому: не мыла посуду, не стирала, не готовила. Я никогда не ездила в пионерский лагерь и даже в санаторий. Многие годы я была единственным ребёнком во взрослой компании. Сидела, молча наблюдая и не привлекая к себе внимания. Ходила в театр с родителями.

Я училась в обычной школе, у меня были одна-две подруги, и всё-таки я была далека от своих сверстников. Родители, желая сохранить мне жизнь, оградили меня от жизни. Это не упрёк, ни в коем случае. Это только сожаление. В какой-то момент мама поняла это, она не запрещала мне куда-то ходить, но теперь я уже сама боялась. Мне хотелось пойти на вечер, слушать музыку, дурачиться, танцевать, но я всего боялась: боялась, что меня не пригласят танцевать, боялась, что не сумею танцевать, боялась удивлённых взглядов — всегда такая серьёзная, а пришла на вечер…

Словом, четыре стены своей комнаты я предпочитала всему остальному. Мне оставалось только читать. Моё чтение не контролировалось, родители доверяли мне. В пятнадцать лет я читала Мопассана, Флобера. Увы, даже не догадываясь, о чём идёт речь, в силу своего характера, я не могла ни с кем поговорить о прочитанном.

Любовь для меня начиналась с нежных взглядов, стихов, романов, цветов и заканчивалась поцелуями. С этим багажом я и подошла к окончанию школы. Правда, один шаг во взрослую жизнь я сделала: перед выпускным вечером я обрезала косы, не сказав маме. Она никогда и ни за что не ругала меня, и вообще меня дома не ругали, мне нельзя было волноваться.

А теперь о самом романе. На пороге квартиры показался смуглый, улыбающийся мальчишка. Он был на полтора года старше меня, и видела я его один раз в жизни, летом в Москве, у бабушки, ему было тогда 10 лет. Так что нам предстояло знакомиться заново. Он ласково обнял меня, поцеловал, и я сразу почувствовала — вот он родной, близкий человек.

После завтрака он прилёг отдохнуть на мой диван, притянул меня к себе, и я улеглась рядом. Он рассказывал мне обо всём, ведь я ничего не знала о нём, смеялся, целовал меня в щёку, обнимал. После обеда мы опять улеглись на диван, и я рассказала ему эпизод, который слышала от своей мамы. В эвакуации, когда мы четверо двоюродных жили в одном бараке, кому-то из наших мам подарили яблоко. Его разделили на четыре равные доли. Старшие съели свои кусочки быстро, а я долго мусолила неведомый мне продукт, и мой четырёхлетний братишка побил меня, решив, что мне дали больше. Мама, рассказывая эту историю, не предполагала, что может вызвать нелюбовь к брату. Я была единственным ребёнком и не понимала, что голодного малыша нельзя осуждать, как взрослого. И только в 8 лет я подружилась с братом на короткое время, когда мы вместе в каникулы оказались у бабушки.

В середине третьего дня, когда я забежала за чем-то на кухню, мама сказала мне: «Когда к нам придут гости, пожалуйста, не лежите на диване вместе». Я удивилась, но спорить с мамой не стала.

Брат сразу уловил моё изменившееся настроение. «Подумаешь, — сказал он, — а мы уйдём гулять. Не обязательно сидеть до вечера».

Но гулять мы ушли только утром. Парк, куда мы забрели, был пуст. Фонтаны не работали, карусели стояли, а в пустых ларьках не продавали мороженого. Мы набегались по лестницам между фонтанами и в изнеможении опустились на скамейку. Брат подхватил меня и посадил к себе на колени. Сидеть было неудобно, но он так ласково прижимал меня, что я не решилась ничего сказать. Потом он повернул моё лицо к себе и осторожно поцеловал в губы, потом ещё и ещё раз, и засмеялся: «А ты целоваться не умеешь». Я обиделась, но не ответила. «Ну, не умею, так научи. Кто же меня научит, если не брат?» Мимо прошёл мужчина, но мне было не до него. У меня появились совсем другие мысли: «Умри, но не отдавай поцелуя без любви! Где я это читала? Но я его не люблю. Ну, только как брата».

Брат, как будто, услышал мои мысли: «А ведь ты сейчас думаешь, я его не люблю, а целую». «Откуда ты знаешь?» — удивилась я. Брат не ответил, а спросил: «А тебе нравится?» «Нравится!» «Ну, тогда можно».

Вопрос был решён, в конце концов, он старше меня и всё знает. Мимо прошла женщина, но и это не помешало нам целоваться. С того дня мы всё время проводили в скверах, где было много зелени, и можно было целоваться за каждым кустом, хотя я по-прежнему целоваться не научилась. Домой мы прибегали только поесть и убегали снова.

Последний день мы уже не бегали, а грустно бродили по городу, не зная, когда мы ещё увидимся. Пришли мы раньше обычного, утром надо было ехать за билетом, а вечером отходил поезд.

Как и во все эти дни, я погасила свет, разделась, натянула длинную, до пят, фланелевую рубашку и нырнула под одеяло. Я слышала, как раздевался брат, но диван не скрипнул. Брат сел на край кровати и попросил: «Пусти меня». «Нет! — не знаю, почему я сказала, — Нет!»

Я точно знала, что нужно сказать «нет», но не знала почему. Брат настаивал, упрашивал, а я всё твердила своё: «Нет!» Он рассердился и ушёл.

Скрипнула дверь, и, впервые за эти дни, на пороге появилась мама. Я успела натянуть одеяло на голову. Мама постояла и ушла, мы крепко спали.

Я лежала под одеялом и плакала. Так хорошо было все эти дни, и поссориться перед самым отъездом. Может быть, мы никогда больше не увидимся. Ну, почему надо было сказать «нет»? Почти три дня мы лежали вместе на диване, и я была в тонком, коротком платьице, а сейчас на мне была длинная, теплая рубашка, правда некрасивая (её сшила мама), но ведь в темноте не видно. Ответа на этот вопрос у меня не было, и я так и заснула.

Двадцать три года спустя, в декабре, позвонил брат и сказал, что хотел бы приехать с сыном на школьные каникулы. Я поспешила к маме, обрадовать её. «Знаешь, дочка, — сказала мама, — после того приезда моя старшая сестра прислала письмо. Она писала, что ты понравилась её сыну, и он хочет жениться на тебе. Я ответила, что очень люблю её, но она сама вышла замуж за нашего старшего двоюродного брата, а если и наши дети поженятся. Нет, это невозможно!»

Я, молча, слушала маму и, кажется, сделала единственно правильный поступок в своей жизни: ничего не возразила. А мне очень хотелось сказать: «Может быть, если бы я вышла за своего двоюродного брата, ты была бы здорова, отец не ушёл бы раньше времени, а у меня была бы счастливая жизнь. Я бы продолжала жить в четырёх стенах теперь уже братской любви, и не было бы ни разочарований, ни ошибок».

Но я промолчала, а через полгода мама умерла. Нет уже и брата. Только из глубины памяти всплывает ласковое «малёнька» (маленькая), так он называл меня.