Когда душа спит, то голове маета.

Эта поездка теперь вспоминается уже через дымку времени, но каждый раз, когда я достаю фотографию нашего курса на берегу реки, сердце начинает биться быстрее и улыбка невольно проявляется на лице. Судьбоносная, мне не нравится это слово, что и куда несёт непонятно, но в ту поездку так всё и случилось — моя судьба совершила неожиданный финт.

Хорошо быть студентом — всё впереди, всё радостно и совершенно безответственно. Поездка на два месяца в археологическую экспедицию была задумана лишь для того, чтобы не ехать осенью на картошку. То есть, месяц — практика, месяц — отработка за сельхозработы. Археология меня не волновала никак и я сразу согласилась кашеварить на кухне, тем более, что главным поваром вызвалась быть девушка Галя — украинка по национальности, воспитанию, умению готовить и петь. Мы сразу с ней договорились, что я в процесс приготовления еды не вмешиваюсь и занимаюсь околокухонными делами: принести воды, почистить картошку, помыть посуду и быть на подхвате. К моей радости на общем собрании студентов нашего курса было решено каждому мыть свою посуду, значит, мне оставались только кастрюли. А воду и дрова на кухню будет доставлять мужская половина в качестве физической подготовки к будущим подвигам.

Лагерь из многоместных палаток устроился на берегу широкой реки рядом с остатками маленькой деревушки. Жилых домов было всего два, и в них, как мы позже выяснили, жили баба Настя и баба Вера. Они внимательно наблюдали за тем, как устраивался наш лагерь — с шумом и гамом, криками недовольства и выяснением местоположения спального места, громкой музыкой и сооружением кухни из подручных материалов. Пятьдесят студентов и два преподавателя — это испытание для окружающей среды на много километров. Бабушки только головами покачивали, рассматривая окрестности своей замершей на многие годы деревни. Пожалуй, они уже не верили, что это буйство когда-нибудь уедет и берег останется на месте, а река не повернет своё течение вспять.

Всё устроилось самым лучшим образом. Преподаватели в первый же вечер, после песен под гитару и торжественного ужина, объявили фронт работ по раскопкам средневекового могильника. Наивные студенты радостно кивали головами, но я заметила усмешку в глазах одной из преподавательниц и заподозрила неладное. Фронт работ оказался в нескольких километрах от лагеря среди густого леса, и вела к нему тропинка, проходящая через две речушки. Поход туда утром, туда и обратно на обед, возвращение в лагерь и раскопки среди вековых сосен превращали даже самых выносливых и буйных представителей студенчества в усталых и почти безмолвных (для студента) обычных сапиенсов.

С бабой Верой я встречалась достаточно часто: то в лесу, куда я ходила за ягодами для морса, то она сама приходила к нам на кухню, хотя и не особо разговаривала. Внимательный взгляд удивительно молодых глаз, яркий голубой цвет которых диссонировал с худым лицом в морщинках, привлекал, и я всегда радовалась встрече. А баба Настя в лес ходила очень рано, обычно она уже возвращалась с полными вёдрами, когда я домывала кастрюли после завтрака. Она вообще вела себя отчуждённо — хмуро смотрела на нас издалека, ни разу в лагерь не приходила, а о возможности студентам мыться в своей бане даже не стала разговаривать. Хотя внешне они смотрелись почти как сёстры: обе очень худые и высокие, с прибранными под тёмные платки длинными седыми волосами.

Помывшиеся в бане бабы Веры — а банный день был объявлен выходным — очень довольные и отдохнувшие студенты устроили к вечеру настоящий праздник живота. Потом последовало кратковременное чтение части главы «Илиады» нудным голосом одной из преподавательниц, прерванное песней под гитару. Я сидела чуть в стороне от общей толпы и слушала импровизированный концерт: как всегда спела Галя, ребята исполнили на двух гитарах попурри из современных песен, несколько композиций собственного сочинения. И неожиданно услышала рядом с собой тихий голос бабы Веры:

— Почему сама не поёшь?

Ответить на такой вопрос я легко могла с пятого класса, когда учитель пения всем в классе ставил пятёрки, и только мне четвёрку:

— Не умею.

— Петь все умеют.

— Значит, я отличаюсь от всех.

— Отличаешься.

— Ну да, я ещё много чего не умею…

Перечислить свои отличия я не успела, баба Вера вдруг запела таким сильным и красивым голосом, что все замолчали и обернулись на нас. Звуки лились над рекой, и хотя я не понимала ни слова, появилось ощущение, что это песня обо мне. Казалось, что я чувствую её сердцем, оно застучало в такт мелодии — то замирало, то билось быстро и радостно. Никогда такого со мной не было, такого состояния души и тела, такого восхитительного полёта в невероятных звуках, вибрирующих в пространстве вокруг меня.

Закончив петь, баба Вера длинно вздохнула и похлопала меня сухенькой ладошкой по замершей руке, вцепившейся в бревно, на котором я сидела.

— Ты так тоже можешь.

Ответить у меня не получилось, горло не могло произносить звуки, и я только замотала головой, вот так — уж точно никогда. Едва слышно засмеявшись в полной тишине — даже река ещё не пришла в себя после такой песни, а уж о студентах и речи нет — баба Вера выдала диагноз:

— Когда душа спит, то голове маета.

И вдруг погладила меня по голове:

— Свет свой береги, на мелочи не разменивайся.

— Баба Вера, как это у тебя получается? Научи меня!

Это Галя, наконец, пришла в себя и подскочила к нам. Баба Вера встала и покачала головой:

— Нет, милая, не твоё это.

— Почему?!

— Света в тебе нет. Ты свои песенки пой, а другого не дано.

Галя обиженно указала на меня пальцем:

— А у неё есть?

— Есть.

Баба Вера улыбнулась и, попрощавшись со всеми, ушла в темноту. Галя надула губки и ехидно спросила у меня:

— И какой же в тебе свет? Электрический?

Только молодость и поддержка некоторых отдельных несознательных, ничего не понимающих в пении, помогла мне пережить две недели, которые я назначила себе до отъезда — практику всё же надо было пройти. Пока не произошло событие, перевернувшее мою жизнь.

Дрова для костра ребята кололи небольшим топориком и резвились в этом процессе каждый в меру своей дури. Так определила одна из преподавательниц, однажды увидевшая, как двое будущих учителей изображали из себя викингов. А так как топор был один, то второй участник боя махался несчастной ёлочкой, которая превратилась в копье.

В тот вечер, за день до моего уже договорённого отъезда, дрова рубил Сергей — спортсмен, занимавшийся несколькими видами спорта сразу, спокойный по характеру и от осознания своей физической силы. Он никогда никого не изображал, колол чурки так, как будто отрабатывал очередной удар в каратэ. Поэтому мы с Галей даже не смотрели на него, занимались кухонными делами и вели обычную в последнее время пикировку о моей электрической сети, которую никто кроме бабы Веры не видит. Несколько заинтересованных лиц, относившихся к разным группам поддержки, но вынужденно сидевших на одном бревне рядом с кухонным столом, с удовольствием смотрели очередную серию под названием «Буря на кухне». К этому времени я уже нашла массу удовольствий в сельхозработах, даже придумала для себя прикид, который сошью к осени, и отвечала на нападки Гали больше из чувства сопротивления такому наезду на себя — видите ли, она такая певица, что и слова о другом сказать нельзя. Даже если этот другой вообще петь не может. Да и то, что завтра я буду уже дома, добавляло в мой голос ехидства, которое действовало на лучшую певицу курса как красная тряпка на быка.

Звук был непонятным, какой-то хрип и стон одновременно, но в пылу дискуссии мы на него не отреагировали, и только выдав очередное описание своей электростанции, я обернулась посмотреть, что случилось. Сергей сидел у кучи расколотых дров и покачивался, а в руке торчал топор. Сразу послышался тонкий визг Гали и общий вздох сидевших на бревне. Как бежала к Сергею, я не поняла, оказалась рядом с ним и неожиданно спокойным голосом обратилась к нему:

— Серёжа, только топор не трогай, кровь польёт из сосудов… подожди, я посмотрю…

Я?! Это я так говорю? Мысли неслись в голове, потряхиваясь от ужаса, а мои пальцы мягко касались краёв раны — топор вошёл в мышцу локтевого сустава, но кости не задел. И это думаю я?!

— Бинты! Спирт! Где… где… эта!

Галя забыла от страха все слова и только суетилась вокруг нас. Кто-то побежал к палаткам за аптечкой, кого-то затошнило, и он ринулся в воду, девушки в основном визжали и охали. А Сергей только шептал:

— Не понимаю… он сам… не понимаю… топор отлетел…

— Сможешь топор вытащить? А я края удержу…

Сергей кивнул, несколько раз резко выдохнул, и топор исчез из раны. Это не я и пальцы не могут быть моими — они умудрились удержать края раны так, что кровь не полилась потоком, а только несколькими тоненькими ручейками. И что дальше?! Так и держать?!

— Спирт! Надо на рану вылить!

— А ну отойди, не мешай.

Баба Вера появилась из-за спины Гали и присела рядом со мной, а я тоненько заныла:

— Баба Вера… что делать…

— Повторяй за мной.

— Не могу…

— Можешь, всё ты можешь. Спасла паренька, не испужалась кровушки.

— Баба Вера…

Будущая великая певица сразу предложила:

— Давай я! Говори, я всё повторю…

— Не твоё то дело.

— Моё! Я сумею!

Галя даже ножкой топнула, а я опустила голову и готова была заплакать от своего бессилия. Пальцы свело от страха и сердце уже готово выскочить из груди. Но баба Вера погладила меня по голове, убрала прядь волос с лица и повторила:

— Говори за мной и ничего не бойся, у тебя получится.

Чуть повернула голову в сторону Гали и приказала:

— А ты, девка, уйди отседова, не мешай делу.

— Почему она?!

— Уйдите все.

Как будто ледяной ветер прошел по берегу, и вода в реке заволновалась от тона, которым баба Вера заставила всех отступить от нас. А я вдруг поняла, что ещё мгновение и мои пальцы уже не удержат кровавые края раны и прошептала:

— Баба Вера, что говорить…

— Повторяй, милая, за мной повторяй: « Как вода в реке, как деревья в лесу, как солнце в небесах, как ветер над землёй, как руда в теле человеческом, как суть моя ведуньи…»

Слова лились непрерывным потоком, сначала простые про леса и небо, понятные в произношении, а потом всё сложнее в управлении и я стала путаться, но баба Вера только мягко улыбалась мне, когда я произносила неправильно и испуганно поднимала на неё глаза. Закрыв глаза и стараясь удержать пальцы, я вслушивалась в певучую речь бабы Веры и постепенно успокоилась, мне стало казаться, что это уже сама произношу слова таинственного заклинания.

— Ну, вот и всё.

Баба Вера облегчённо вздохнула:

— Убери пальцы, не бойся, руда уже другим путём идет… отпускай милая…

Но я только ниже склоняла голову в страхе, что уберу пальцы с раны, и оттуда хлынет кровь. Худенькая ладошка бабы Веры легла на мои руки, пальцы расслабились, и я увидела, что кровь действительно не течёт.

— А теперь спиртиком протрём… певунья, неси тряпицу.

Прижав окровавленные ладони к груди, я тоже облегчённо вздохнула — на месте жуткой раны виднелся лишь ярко-красный шрам, который баба Вера протирала кусочком бинта, смоченным в спирту. Очистив кожу от остатков засыхающей крови, баба Вера аккуратно сложила окровавленный бинт, убрала его в карман своего передника и обратилась к онемевшему Сергею:

— Ну, парень, в рубашке родился… кровью бы истёк… ей спасибо скажи…

— Баба Вера! Это не я… я только рану зажала…

— Ты, солнышко. Ты и рану закрыла и Светом поделилась, а я только путь указала. Твоим Словом руда-то остановилась, из тела не ушла.

Галя первой пришла в себя и присела рядом с бабой Верой:

— Какая руда? Это что — кровь так называют?

— Кровушку, её, певунья. Только в тебе Света нет, который рудой управляет. Даже не пробуй.

Галя раздражённо дернула плечиком:

— Почему?

— Не дадено. Полезешь без Света родового — во Тьму свалишься, возврата уже не будет.

Баба Вера встала, и как будто не было странных слов о Свете и Тьме, опять погладила меня по волосам и поправила непослушный локон.

— Прощай, солнышко, доброго тебе пути. Осенью ждать тебя буду, приезжай.

— Баба Вера…

— У меня дело сейчас, а осенью обо всём и поговорим. А ты бы поспала, отдых тебе надобен. От маеты в голове.

Кивнув, я почувствовала себя очень усталой, глаза стали закрываться и я подумала, что прямо здесь на берегу и буду спать. Чьи-то руки подняли меня, но кто это был, я не поняла — заснула глубоким сном.

Автобус из лагеря уходил рано утром, и я не успела ни с кем попрощаться — весь лагерь ещё спал. Кроме Гали и Сергея. Я торопливо собиралась, стараясь никого в палатке не разбудить, когда появилась голова Гали, и она прошептала:

— Я тебе пакетик в дорогу приготовила.

Пакетик оказался коробкой, полной разнообразной еды, даже термос с супом.

— Галя…

— Прости меня.

Опустив голову, она сжала пальцы, а потом неожиданно обняла меня и зашептала:

— Прости, я дурочка, какая я дурочка, баба Вера права… мне только песенки петь. Ты напиши мне, я адрес в коробку положила.

— Напишу.

— У меня сестра очень больна, никакие врачи не помогают…

— Это же не я…

— Ты.

Карие глаза сверкнули уверенностью и губки сжались, но она опять вздохнула и уже умоляюще посмотрела на меня:

— Напиши…

— Я напишу, обязательно напишу.

— А бабу Настю ночью скорая увезла.

Рядом с нами встал Сергей с рюкзаком в руках.

— Ты что, тоже уезжаешь?

— Тоже.

— Как твоя рука?

Он закатал рукав, и я только удивленно ахнула — от кровавой раны остался только тоненький едва заметный на смуглой коже розоватый шрам.

В автобусе кроме нас был только водитель, поэтому всю дорогу мы свободно разговаривали и поедали вкусности из коробки — Галя как знала, что продукты надо приготовить на двоих. Сергей оказался таким… таким интересным — и куда делся молчаливый спортсмен-отличник? — весело рассказывал о соревнованиях в которых участвовал, рассуждал о том, что история, наверное, не та наука, которую он хотел бы изучать. И очень внимательно слушал мои рассуждения о цели в жизни.

В медицинский на заочное мы поступили вместе — я на общую терапию, Сергей решил стать хирургом. А осенью поехали в гости к бабе Вере. Мы уже знали, что баба Настя в деревне больше не появилась. Вернувшись из экспедиции и рассказывая об этой новости, Галя вдруг перешла на шёпот:

— А баба Вера только сказала о ней: «Не удержала равновесие. За всё нужно платить».