Дурочка

Вечером, когда спадала июльская жара, во дворе играли в карты. Под цветущей раскидистой липой за деревянным столом собиралась общественность из двухэтажных бараков. По большей части, пенсионеры. Доставали засаленную колоду карт, кто-то приносил трехлитровую банку для мелочи. Ставки были небольшие, копеек десять. Что называется, на интерес.

Нам, детям, не разрешалось приближаться к столу, потому что карты — развлечение для взрослых. Пахнущий табаком дядя Витя, «из уважения» к некурящим жуя зубочистку вместо сигареты, грозно кричал:

— Эй, мелюзга! А ну, сдристнули отсюда!

Мы разбегались, девчонки при этом отчаянно визжали. Но когда игра набирала обороты и азарт, бурлящий в крови людей, выплескивался в летние сумерки то крепким словцом, то радостным возгласом, самые отчаянные из ребят подбирались к заветному месту, и никто на нас уже не обращал внимания.

Я прижимался к бабушкиному боку и, заглядывая в карты, которые она держала веером, пытался угадать, выгодный у нее расклад или нет.

Липа роняла белые душистые цветы на столешницу, на головы и плечи игроков, на крутящихся рядом детей, и все, вплоть до черной утоптанной земли, было усеяно лепестками, которые в сумерках были похожи на снег. Вдыхая сладковатый запах липы, я слушал шутки, которыми щедро сыпал дядя Витя, и гадал, выйдет ли сегодня играть Дурочка.

— А вот и Настасья Павловна! — дядя Витя отвесил дурашливый поклон. — Прошу вас к нам! И вас, дорогая Марфа Петровна!

К столу в сопровождении старухи-матери быстрым шагом шла удивительно красивая девушка. На ее бледном лице выделялись карие, обрамленные густыми ресницами глаза. Каштановые волосы были заплетены в толстую косу. Подол юбки почти доставал до земли. Казалось, что в нашем дворе каким-то чудесным образом очутилась гимназистка из прошлого. Но когда девушка подходила ближе, то становилось ясно, что коса ненастоящая, а сплетена из капроновых чулок. Очарование, вызванное необычным нарядом, рассеивалось.

— Дурочка! Дурочка пришла, — перешептывались мальчишки и девчонки.

Начиналось представление; дядя Витя снимал с табурета банку с деньгами и предлагал «гимназистке» сесть.

— Как там Юрочка, Анастасия Павловна? — говорил он.

— В театре, — отвечала девушка.

Под липой раздавался смех. Все знали, что над кроватью у Дурочки висит фотография молодого Юрия Никулина. Каждый вечер она ждет его с репетиции домой.

Мать Дурочки, бабка Маша, мерила дядю Витю недовольным взглядом, и мужчина поднимал руки в знак того, «а я что? я ничего». Потом он выплевывал зубочистку и, перетасовав колоду, сдавал карты, в том числе и Дурочке.

На скамейке подвигались, освобождая место для бабы Маши. Пацаны, предвкушая развлечение, устраивались поудобнее. Кто-то кричал электрику Коле, чтобы он включил фонарь над столом. Сумерки сгущались, и рассмотреть карты было трудно.

Бабушка, показав козырную двойку, начинала игру. Мне нравился щелкающий звук, с которым карты ударялись о столешницу. Я смотрел на сосредоточенное лицо Дурочки и представлял, как мысль пытается обрести форму в ее детском сознании.

Лет в четырнадцать Дурочка и ее двоюродная сестра Катька Воронцова отправились на другой берег речки Ириски, в «Промтоварный» за кофточками. Дурочка тогда еще не была дурочкой — она закончила восьмой класс на отлично, и все звали ее Настя.

Кофточек девушкам не досталось, и расстроенные они пошли обратно. Катька на правах старшей несла в сумке деньги. В глухом овраге залетный шалопай, его потом так и не нашли, попытался забрать ридикюль. Он оттолкнул Настю, которая хотела ему помешать, и девочка упала на большой камень возле ручья.

С разбитой головой Настю увезли в городскую больницу, а когда она, спустя несколько месяцев, вернулась, стало ясно, что о поступлении в институт придется забыть, впрочем, как и о школе. Девушка изменилась, чуть позже появились длинное платье и коса.

Мать возила Настеньку по врачам. Однажды, приехав из города, она отвела дочь в парикмахерскую и, спросив ножницы, обрезала косу из чулок.

— Дурочка, сказали, такой и останется, — в сердцах сказала она и заплакала.

Новость быстро облетела поселок. Именно с той поры к Насте и приклеилось ее прозвище.

— Играем один на один! — требовал дядя Витя от Дурочки.

Банка с медяками, перешла к ней. Дядя Витя, лучший игрок во дворе, злился, что его обставила какая-то слабоумная. Другому он, может быть, и простил.

Но, собственно, и Дурочки за столом больше не было. Девушка, обычно рассеянная и сонная, чудесным образом превратилась в прежнюю Настеньку. Красивое лицо обрело сосредоточенное выражение, в глазах билась искра понимания.

Партия подходила к концу. Дядя Витя выкинул три шестерки, и Настенька взяла. Зачем?! По разочарованным возгласам я понял, что и другие болеют за нее.

— Вот тебе! — дядя Витя выбросил две девятки, которые Настя отбила.

По моим подсчетам у нее осталось семь карт, у дяди Вити три. Зря она взяла шестерки! Девушка выбросила десятку, потом две дамы, и, не дожидаясь ответного хода, раскрыла оставшиеся четыре карты. Три шестерки, принятые от дяди Вити, и еще одну, козырную.

— На лоб — печать, на грудь — медаль, и два погона, — произнесла Настя и положила шестерки на плечи дяде Вите.

— Ты что творишь?! — дядя Витя, покраснев от возмущения, сбросил карты.

— Полегче! — вступилась бабушка, которую в поселке все уважали.

Мы перевернули его карты, и стало ясно, что Настенька выиграла и на этот раз.

— Умная ты, Дурочка, — нехотя признал дядя Витя. — Еще и погоны повесила.

Именно этих слов Настя и ждала. Улыбнувшись, она поднялась из-за стола и пошла к подъезду.

— Сходи, отдай! — бабушка сунула мне банку с мелочью.

Я бросился следом.

— Эй! А деньги? — по-привычке я чуть не назвал ее Дурочкой.

Девушка обернулась и взглянула на банку, в которой лежали медяки и два мятых дяди Витиных рубля.

— Купите с мальчишками себе что-нибудь, — улыбнулась она.

— Ладно, — обалдел я от такой щедрости.

— А ты сейчас куда? — я смотрел на нее и думал, что никакая она не дурочка, а еще у нее очень красивые глаза.

Настенька усмехнулась, и сонная поволока, отгораживая от мира, опустилась на ее лицо.

— Юрочка должен прийти с репетиции, — произнесла она.

Я отступил, понимая, что ошибся, но все-таки не мог не спросить.

— А почему Никулин?

— Потому что добрый, — ответила Дурочка и скрылась в подъезде.

Над землей сгустились сумерки, и теперь уже все фонари зажглись во дворе. Вокруг них бились мотыльки. За столом продолжали играть в карты, а липа все также роняла цветы.