Кузя

В стареньком пластиковом дипломате, который Танька, сидя на крышке унитаза, держала на коленях, белели тугие пакетики с порошком. Небольшие по размеру, несколько раз обмотанные ниткой. Еще там была трава. Про траву Леся скорее догадалась, чем успела разглядеть. Младшая сестра захлопнула крышку почти сразу, как только Леся вошла в туалет, и, не отводя угольно-черных глаз, один в один, как у мамы, щелкнула замками.

В глянцевой черноте зрачков Леся уловила досаду и едва различимое чувство превосходства. Так было, когда она, напуганная долгим отсутствием сестры — на часах полдвенадцатого ночи, за окном тьма — вышла в подъезд и застукала ее с Борькой Кошкиным, своим бывшим одноклассником.

Борька, прислонив Таньку к обшарпанной панели, засовывал ей в рот язык. Танька не только не возмущалась, но и всячески поощряла его. Из расстегнутого ворота куртки торчал шарф и розовое кружево лифчика.

Леся звякнула ключами. Борька отодвинулся от Таньки и, заломив вязаную шапку на затылок, икнул:

— Привет, Терентьева. Как поживаешь?

Ожегшись об ее взгляд, подобрался и сказал:

— Проводил… На улице всякой шелупони бродит.

— Ей пятнадцать, а тебе двадцать, за совращение пойдешь, — Леся не могла отделаться от противного тона, каким обычно выговаривают учительницы.

Хотя, быть может, если бы мама хоть изредка отчитывала младшую дочь, она бы не росла такой.

— Блядь… Терентьева…Чё гонишь-то?! — взвился Борька.

— Досвидос, Кошкин. Иди штудировать кодекс, пока еще не поздно.

— Ты и в школе, когда училась, больная какая-то была. Все люди как люди, а ты в библиотеку, — он покрутил пальцем у виска и сбежал вниз.

Танька поправила одежду и с видом королевы поднялась по ступенькам. Татарские глаза тонули в тени мохнатых ресниц, таких длинных, что они вечно заворачивались внутрь, принося неудобство. Привычный жест у мамы, и у нее — указательным пальцем, словно щеточкой для туши, пройтись от края век, расправляя ресницы.

Именно это сходство младшей сестры с матерью, удержало ее от того, чтобы отвесить оплеуху, когда Танька, проходя мимо, смерила ее насмешливым взглядом.

— Завидно? Тебе когда-то Кошкин нравился, а я с ним целовалась.

Тошнотворное ощущение потери контроля над сестрой заставило Лесю произнести слова, за которые ей тут же стало стыдно:

— Принесешь в подоле, разрешения на аборт не дам. И пока твой Кошкин будет гулять с кем-нибудь поумнее, ты будешь стирать обделанные пеленки вручную, потому что на стиральную машину денег у тебя нет. Закончишь ты, как наша мать, в морге. Она тоже родила меня в восемнадцать от невнятного придурка. А хоронили ее за государственный счет, потому что всю жизнь работала за копейки. Прекрасная стезя — уборщица или официантка в дешевой забегаловке. Накрасишь брызги рублевым карандашиком, и вперед — объедки собирать. Вы с мамашей, как балласт во время шторма. Вместо того чтобы помогать, тянете на дно.

Втянув голову в плечи, Танька проскочила в квартиру. Сбросив ботинки, как была в куртке, бросилась в дальнюю комнату, которая по негласной договоренности считалась ее территорией.

Хлопнула дверь. Послышались всхлипы.

С портрета, который стоял на книжной полке, на Лесю укоризненно смотрела мама. Леся подумала, через два года Танька станет один в один похожа на нее: крохотный курносый нос, большие глазищи и притягивающее чужие взгляды детское выражение в лице, которое со временем выродится в инфантильность. Как же трудно в двадцать лет кого-то воспитывать.

Олеся вытащила том «Войны и мира», который использовала, как тайник. Здесь хранились квитанции за свет, деньги, пошаговая инструкция, написанная ею самой, что делать, если в квартире пахнет газом, обрывки тетрадных листов с важными телефонами.

Отыскала визитку с номером службы опеки. Спать она легла, зажав карточку в руке. Только утром не позвонила.

Танька, умытая и причесанная, стояла перед кроватью на коленях и тянула карточку из ее рук.

— Лесечка, милая, не звони, — сказала она, когда Леся открыла глаза. — Они заберут меня. Я хочу быть дома.

Олеся села на кровати. Электронный будильник на журнальном столике показывал полшестого. Она вздохнула, можно было спать еще пятнадцать минут. С другой стороны, сестра сама пришла поговорить, чего никогда прежде не случалось. Ради такого дела можно сомнамбулой походить на работе.

— Я не справляюсь, — сказала она сестре.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я не выйду из дома без твоего разрешения и буду учиться.

— Откуда мне знать, я весь день на работе, — хмуро ответила она, поставив ноги на пол.

— Смотри, — сказала Танька.

Из ее комнаты в зал вплыл светящийся шар — небольшой, размером с футбольный мяч. Было слышно, как внутри что-то гудит, словно это был маленький трансформатор.

Леся, затаив дыхание, следила за его полетом. Зависнув на мгновение над ее головой, он плавно опустился, и Олеся могла теперь заглянуть внутрь. В центре трепетало белое пламя.

— Помнишь его?

Конечно, она помнила его. Шар появился, когда Танькины одноклассницы пытались загнутыми маникюрными ножницами подстричь сестре ресницы за то, что самый завидный мальчик из 5-го «В» их похвалил.

Леся выбежала из школьной раздевалки в осеннюю морось в шортах и кедах. За школой в зарослях сирени возились девчонки. Шар привел к ним.

— Он же не просто так здесь, — Танька искала глазами ее взгляд. — Вот увидишь, я еще вперед тебя заработаю для нас большие деньги. Я больше не балласт, из-за которого тонут корабли.

— Посмотрим, — сказала Леся; но знала, что никуда не позвонит — а зря.

«Зря!» — это было первое, о чем она подумала, когда шар вспыхнул на кассовом аппарате.

По другую сторону прилавка кричали покупатели, показывая на белое пламя, а Сергеевна, ее напарница, выпучив глаза, пятилась назад. Леся закрыла кассу и рванула к выходу.

«Вляпалась… Дура… Овца… Ненавижу!» — обрывки мыслей проплывали в ее голове, пока она бежала по улице, расталкивая прохожих.

Это могло быть где угодно, но она чувствовала, что ей надо домой.

Перескакивая через ступеньки, она взлетела на четвертый этаж, машинально отметив, что дверь в квартиру Шмидтов, с дочкой которых она запрещала Таньке дружить, открыта.

В глубине слышались голоса, пахло тушеной капустой. Она не знала, что случилось на этот раз, но при виде красного телефонного аппарата в прихожей Шмидтов сердце заныло.

— Ты где? — крикнула Леся, вбежав к себе; незапертая дверь ударилась о стену и отскочила.

Кухня… Зал… Комната… Стены и мебель прыгали перед глазами. Никого. Леся подхватила лампу с бордовым абажуром, которая опрокинулась от того, что она задела ее рукавом. В абажуре до сегодняшнего дня тихо подремывал Кузя, как Танька прозвала шар.

«Кузенька, ну где же? Где?» — взмолилась она, возвращая лампу на стол.

Кузя скользнул в плафон люстры и притворился электрическим светом.

«А еще ангел!» — Леся бросилась в туалет.

Она никогда не могла представить, что кейс с дрянью всех сортов может оказаться в ее квартире. Даже в самых диких фантазиях. Такие чемоданы она видела только в кино. Обычно они были лучшего качества, из кожи, или дорогие металлические кейсы — вместе с содержимым стоили кучу денег.

На коленях у Таньки был советский пластиковый дипломат с до боли знакомой царапиной на крышке. Леся не могла вспомнить, где она видела кейс раньше. Но внутри было именно «оно», Леся не думала, что за него можно выручить столько же, сколько обычно удавалось стрясти героям боевиков, но догадывалась, что таких денег у нее все равно нет.

«Квартира. Заставят продать», — тоскливо подумала она.

В руках у Таньки была бомба, которая в любую минуту могла пустить их жизнь под откос.

Сестра ухмыльнулась, угольно-черные маслянистые глаза были похожи на ядовитых мохнатых пауков. Глядя на шевелящиеся ресницы, Леся вспомнила: «Вот увидишь, я еще вперед тебя заработаю для нас большие деньги».

Она выхватила кейс и поставила его на сломанную стиральную машину.

— Отдай! — пискнула Танька.

Не слушая ее, Леся выкрутила ей руки. Следов от уколов не было. Танька вырвалась и попыталась схватить дипломат. Когда, у нее не получилось, она со звериной силой оттолкнула Лесю и выбежала из туалета.

— Где взяла? — закричала Леся.

Схватив рассохшийся резиновый шланг для слива воды, она бросилась следом.

— Не скажу! Хоть убей! Я не собираюсь всю жизнь, как ты, торговать булками.

Леся замахнулась.

— Дура! Больно же! — охнула Танька, когда шланг коснулся голых икр.

Слезы брызнули из ее глаз, но лицо выражало решимость — ничего не говорить. В этот самый миг дверь платяного шкафа скрипнула, и из него вылезла Катя Шмидт.

— Я не знаю, как мы взяли. Получилось само собой, — сказала она.

Леся отбросила шланг. Ну, конечно же! Катькина мамаша в последнее время связалась с каким-то упырем. Кейс Леся пару раз видела в коридоре возле телефонного аппарата, когда приходила за Танькой, которая, не смотря на запрет, все же иногда удирала к ним.

Руки дрожали, чтобы успокоиться, Леся несколько раз сжала и разжала пальцы.

— Сейчас я возьму чемодан, и мы все вместе вернем его на место, — сказала она. — И если из вас хоть кто-то проговорится, сам выроет себе могилу.

Люстра вспыхнула и замерцала алым светом. Леся услышала, как в лампе тревожно гудит нить накаливания.

Упырь, или дядя Витя, как называла его Катя Шмидт, вставлял мат после каждого слова. Размахивая руками, он носился по квартире. Когда останавливался напротив Леси, брызги слюны летели ей в лицо. Как только Ленка могла связаться с таким дерьмом? Они ведь с мамой были приятельницы.

Лесе хотелось вытереться, а еще ее тошнило от сероводородного запаха капусты, которым пропиталась квартира Шмидтов.

— Да ты не представляешь, что теперь будет!

Бип… Бип… Леся мысленно заглушила дрянные слова.

— Соплявки!

Бип…Бип…

— Вы проверите, все ли на месте, и мы разойдемся, — сказала Леся.

Она думала о том, что совсем скоро все закончится.

— Разойдемся? Да я уже позвонил, кому надо. Думаешь, я возьму на себя пропажу?

— Позвоните еще раз, скажите, что вспомнили, что поставили в другое место.

— Ты учить меня… бип… вздумала… бип… — Упырь, немного успокоившись, открыл дипломат и окинул взглядом содержимое.

— Откуда я знаю, все ли здесь? Я даже соображать не могу!

Он взял несколько пакетиков и уронил их обратно.

— У-у-у… Бип… Бип… — он воззрился на Таньку и Лесю, — Ладно, валите домой. Будем считать, что здесь все.

— Позвоните… — напомнила Леся.

— Да звоню я, звоню, — Упырь снял телефонную трубку и принялся крутить диск.

— Только бесполезно это. Придется лично отбрехиваться. Идите, давайте! Я не буду при вас разговаривать, — повернувшись к Кате и ее матери, он рявкнул. — Вы тоже скройтесь с глаз. А лучше — гулять, на улицу, надолго и подальше. Вы — гулять, а вы — дома. Так на всякий случай.

«На всякий случай?» — Олеся всмотрелась в глаза Упыря и что-то ей там не понравилось.

Тусклая лампочка над входной дверью вдруг загудела и вспыхнула алым светом.

«Все ясно, Кузя», — подумала она и, взяв сестру за руку, вышла из квартиры.

Лена и Катя Шмидты последовали за ней.

Когда дверь закрылась, алый шар, гудящий и стреляющий искрами, спустился вниз. Пока человек, воняющий капустой, матерился в трубку, шар скользнул в кейс и затаился. Тот, кого называли Кузей, не был ангелом, это был эмпатический слепок Леси Терентьевой, в котором накопилось слишком много темных эмоции.

Из протокола осмотра места происшествия:

«…В квартире по адресу *** обнаружены четыре трупа: мужчины в возрасте от двадцати пяти до сорока лет. Документы отсутствуют. При наружном осмотре внешних повреждений не обнаружено.

При общем осмотре помещения обнаружены обломки пластикового чемодана «типа дипломат», покрытые спекшейся массой, предположительно, наркотические вещества.

Обломки дипломата изъяты для проведения экспертизы в присутствии понятых Шмакова Якова Ивановича, Терентьевой Олеси Алексеевны…»