БЕЛОГОРКА ОСЕНЬ третий рассказ

ДРУГИЕ люди в интернете. Каждый из них имеет к тебе доступ, если ты, конечно, не «задраил люки». Каждый из них может увидеть тебя по-своему и даже выразить тебе увиденное своим о тебе мнением. Даже если ты и не нуждался в их мнениях. Беда интернета вот в чём: в его границах реет туча, даже океан туч других тебе, незримых, неопознанных людей-пикселей, и каждый из них со своими мнениями, а ты, выставляя себя в свет прожектора в интернет-пространстве, невольно становишься мишенью стрел их мнений, не важных тебе, по сути, НО ПРИНИМАЕМЫХ БЛИЗКО К СЕРДЦУ, всеми эмоциями, потому что по-другому мы, люди, не умеем (за исключением ледяных тибетских монахов)). Куча посторонних мнений колышет нас. А без интернета колыхали бы нас только близкие и друзья, и соработники, соседи ещё.

Не правильно это: смотреть на количество плюсиков и отрицаний в твою сторону где-либо, в интернете особенно. Правильно формировать своё мнение. Один мой знакомый отказывается смотреть новый фильм, если увидит отрицательные отзывы о нём. Какие-то незримые, неведомые люди-пиксели, призраки интернетные влияют на его вкус. Меня это очень коробило, попросту возмущало и раздражало. Я пыталась объяснять и доказывать пускалась, да всё попусту.

Интернет полезен для познания, чтения. Для общения он не подходит: много вранья, много чужих людей в друзьях; люди похожи на болотные кочки — опершись на таких, есть шанс потонуть в болоте, поскольку человек-болотная кочка может внезапно и легчайше исчезнуть из твоей пиксель-жизни и внезапно лишить тебя поддержки; отношения, завязывающиеся в интернете, неощутимы, эфемерны и запросто прерываемы. Попробуй-ка без трепета и нервов расстаться с человеком, который рядом с тобой, который смотрит на тебя, и ты встречаешь его взгляд….

В мою дверь постучались. Я уж знаю, кто это. Одеваю берёзовую ветровку, беру банку тушёнки и выхожу во вкусное голубо-золотое обеденное солнце. Около часа дня.

Скромная Рыжик не набрасывается на меня, не трётся, мешая идти, просто деликатно следует в сторонке. Под ветвью старой ветлы, под той, на которой раньше висели качели, сажусь в хрустящую траву и открываю банку. В низкую чистую мураву вытряхиваю консервы, и Рыжик приступает.

— Лилька, чего ты на земле сидишь? Привет!

Андрей Витальевич легко, по-индейски ловко спускается с горы.

— Это я с качелей упала. Здравствуйте, дядя Андрей.

— С каких качелей? Иван Егорович, папаня твой, снял их сто лет в обед! Пойдём в Кирпичный. (Привет, Рыжик.) Бери бутыли и айда!

— Ага, сейчас!

Я рванула в сени за тарой для воды. Рыжик, спокойная обжора, продолжила свой обед. Не знаю, какие у неё взаимоотношения с таксой Гансом, псом Андрея Витальевича, но, когда я вернулась с бутылками, она глухо рычала на этот «лимузин» собачьего рода, выслеживающий Рыжика из-за высокой травы, метрах в шестнадцати от неё вверх, в гору.

— Вперёд, — Андрей Витальевич поставил мои бутыли в тележку. А он ведь изменился за эти месяцы, с зимы….

Высох.

Я почувствовала неустойчивость в солнечном сплетении; оно перестало быть солнечным; его даже затошнило от волнения.

Андрей Витальевич засёк мой взгляд, бестактно прицепившийся к его внешнему виду.

— Подсох я с зимы, — усмехнулся он и хотел что-то добавить, но смолчал.

… Идём по горе. Вокруг лето. Но схватывает страх, пинающий сердце, отправляющий сердце лететь кувырком: между листьями деревьев, между стеблей поля, из разных точек дали, по-киллерски откровенно направлены на нас жёлтые и оранжевые взгляды. Потихоньку, каждый день малыми группами, враг заползает в тёплую, переливную зелёным Доброту. И ветер стал шуршащим, чрезмерно охлаждающим; постарел его гладкий мягкий июньский голосок. И небо Кто-то замощает прозрачными стальными пластинами, чтобы успокоилось оно, остановилось и дышать прекратило.

Я не знаю, мне надо что-то говорить, иначе волнение прошибёт гейзером туннель посередине мозга.

— Андрей Витальевич, я перед отъездом сюда посмотрела передачу про умных обезьянок на канале ZOOПАРК.

Там был самый умный обезьяныш, ещё малыш...

— Что, читать-писать-рисовать умел?

— Хм, нет. Он умел (и умеет) считывать и понимать человеческие эмоции.

Короче, там тётя-ведущая словами просила обезьёнка её поцеловать, смотрела на него томно, показывала указательным пальцем на свою щёку, и обезьёнок косолапил к ней, ОБНИМАЛ ЕЁ И… ВЫТЯГИВАЯ ГУБЫ ТРУБОЧКОЙ, ЦЕЛОВАЛ ЕЁ! А ещё...

— Целовал?

— Да! Прямо с чмоком).

А ещё было вот что. Тётя для эксперимента сделалась грустной, будто бы плачет, и этот зверь, с жалостливой мордочкой снова обнял тётю и стал гладить её по щекам и по голове!

— Удивительно, но и объяснимо: они, звери, лучше нас, людей. Мы над ними экспериментируем, издеваемся, потешаемся, а они с нами — искренне, напрямую, безусловно, особенно собаки.

— А потом была передача о малайских медведях. Как их мучает и губит человек. Показывали желчные фермы в Китае. Ох… Там этим медведям "люди" протыкают животы, вставляют в желчный пузырь трубку и периодически откачивают из медведей желчь, которую в промышленных масштабах используют в качестве лекарства в народной медицине. Медведи там сидят в тесных, очень тесных, клетках, обездвиженные, почти без воздуха, их почти не кормят, зато в больших дозах пичкают антибиотиками; у мишек случаются страшные болезни, паралич лап. В общем, медведи на этих фермах долго не продерживаются. НО. Находятся в мире Люди-герои, которые проникают в эти пыточные и спасают пленных мишек, и помещают их в хорошие условия и доброе отношение, чтобы спасённые медведи без забот и ужаса ещё сколько-то пожили.

— Лиля,… я ведь, знаешь,… уезжаю из Белогорки.

Мы аккурат возвращались, наполненные родниковой водой под завязку тележки.

От слов Андрея Витальевича наступила тишина. Даже верхние самолёты куда-то отлетели, развеялись в другие стороны от нашей Горы.

Я остановилась. Остановился и дядя Андрей.

В городе, в обычной реальности, я бы не сделала того, что сделала в реальности Моего Дома, Своего Места. Здесь.

Я крепко обняла Андрея Витальевича, а он — меня. Его спина немного содрогалась. Какое уж там (!) "показалось"....