Начало

10

На следующий же день утром сразу после совещания полковнику было приказано остаться.

— Полковник Родионов, задержитесь, пожалуйста! —

Владимир Иванович присел на стул, они оба терпеливо подождали пока все выйдут из кабинета и оставят их наедине.

— Каково твое мнение об этом Владимир Иванович? — спросил генерал-майор Петлицын, показывая ему документ, лежавший на его столе в красной папке под надписью «входящие». Это был Указ Президента РФ № 2166 от 9 декабря 1994 года «О мерах по пресечению деятельности вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушского конфликта». В нем чувствовалась рука Министра Обороны. Там предусматривалось действиями войсковых группировок под прикрытием фронтовой и армейской авиации выдвинуться по трем направлениям к Грозному и блокировать его. Замыслом операции было наступление штурмовыми отрядами частей с северного, западного и восточного направлений на город. Войдя в него, войска во взаимодействии со спецподразделениями МВД и ФСК должны были захватить президентский дворец, здания правительства, телевидения, радио, железнодорожный вокзал, другие важные объекты и блокировать центральную часть Грозного. Все как завещал великий Ленин еще в 17 году — взять почту, вокзал, телеграф и «Зимний дворец».

Генерал поливал свои любимые цветы, которыми был заставлен подоконник. Вот уже много лет занимая этот кабинет, ставший для него вторым домом, он бережно ухаживал за ними, таким образом, отводя от бесчисленных служебных забот свою душу. Цветы успокаивали его, они олицетворяли жизнь в своем прекрасном проявлении, по-сравнению с которым человек как живое существо, по его мнению, был избыточен.

— Бои в городе требуют от войск особого умения и подготовки, я согласен, наши войска не готовы к этому. Остается, надеется на одно, что массой войск, авиацией и артиллерией мы сможем подавить сопротивление этих бандитов. Да, многое решают командиры на местах. Но нам надо будет готовыми быть к тому, что бы выдвинуть на места в штабы и оперативные управления на усиление своих офицеров. Вы как сами лично готовы? —

— И что же побудило все-таки наших начальников на этот отчаянный шаг в преддверие нового года? — спросил Родионов.

— Что побудило? — переспросил генерал и улыбнулся:

Конечно же, желание президента страшно обеспокоенного ситуацией в республике, оно вообще вышло из-под какого-либо контроля. Вы не хуже меня мой друг знаете, что наша армия не готова к войне, даже к войне на территории своей страны. Армия и народ едины, так, кажется, говорил Ильич и был прав сегодня и армия и народ выживают в условиях экономических реформа интеграции нашей страны в мировую валютно-торговую систему. Где ей отведено позорное место сырьевого придатка. Вы же видите, как исчезло производство? Оно в новых экономических условиях не нужно, мы поставщик сырья на мировом рынке, но не производитель. Сейчас у нас подготовленной армии как таковой уже нет. Вы же знаете, что самые боеспособные части в Советской армии находились за границей — в Германии, в Северной, Южной группе войск. В последние годы существования СССР эти боеспособные соединения были выведены в округа первого эшелона — Белорусский, Прикарпатский, Киевский, Одесский. Поэтому вся боеспособная, хорошо вооруженная армия после развала страны осталась в союзных республиках. А российская армия на данный момент в большинстве это кадрированные части, с сокращенным составом и старой техникой. Наши спецслужбы развалены — ФСБ, ГРУ, в 1993 году расформирован "Вымпел". Похоже сам Дудаев уже не рад. Там в республике уже и его не слушают, там, словно все с ума сошли совсем. Ты знаешь, а ведь президент прав за Чечней может последовать другие распоясавшиеся автономии. Ельцин сам же и кричал им тогда с трибуны: «берите каждый суверенитета столько, сколько можете унести», и что же теперь он хочет?

На совещании 26 декабря присутствовали Виктор Ерин, министр внутренних дел, Сергей Степашин, директор ФСК, замначальника ГРУ Валентин Корабельников, начальник штаба антитеррористического центра Дмитрий Герасимов, генерал Зайцев от "Альфы" и представитель от ФСО: Обсудив силы, они пришли к выводу, что всех боеспособных сил — около 600 человек. Грачев прикинул и сказал: "Мы Грозный штурмовать не будем. Мы его блокируем, а весной выдавим их (боевиков) в горы. Это было разумное решение. Но, увы, у нас есть президент. Решающим стало заседание Совбеза 29 ноября. Докладчиком там был этот как его, министр по делам национальностей Егоров. А ведь когда-то похожую должность при Ленине занимал Сталин. Ну, надо же какая ирония судьбы! По словам Паши Грачева, «этот Егоров всем заявил, что 70 процентов чеченцев, мол, только и ждут, когда к ним войдет Российская армия. И будут от радости, как он выразился, посыпать нашим солдатам дорогу мукой». Остальные 30 процентов чеченцев, по мнению Егорова, были настроены нейтрально. Не знаю, как там он их считал что ли? Или соцопросы сам проводил? А он, по сути, сказал лишь только то, что хотел услышать Ельцин. Ведь были и те, кто пугал его последствиями войны. И как можно было за два дня спланировать армейскую операцию по взятию полумиллионного города? Это нереально!

За огромным окном кабинета виднелась заснеженная Москва, уютные улицы, освещенные сегодня как-то не по-зимнему, слепящим ярким солнцем. На деревьях лежал, искрясь, белый иней.

— Так точно товарищ генерал, наши войска не подготовлены к войне, — отвечал Родионов, вот посмотрите он достал из папки «наболевший» доклад:

— К примеру, 81-й мотострелковый полк ПриВО, его в короткий срок укомплектовали военнослужащими из 48 частей этого же округа. На все сборы людям была дана неделя. Пришлось подбирать командиров. Треть офицеров первичного звена это «двухгодичники», они имеют за плечами лишь военные кафедры гражданских вузов. Вот смотрите, из 54 командиров взводов 49 только-только закончили гражданские вузы. Большинство из них не сделало ни одного выстрела из автомата, не говоря уже о навыках командования подразделением в бою. А бой в городе как вы знаете не хуже меня сложнейший вид боя. В этом полку 31 танк (из них 7 неисправных), 96 БМП (из них 27 неисправных), 24 БТР (5 неисправных), 38 САУ (12 неисправных), 159 единиц автомобильной техники (28 неисправных). К тому же на танках нет динамической защиты. Более половины аккумуляторов разряжены (машины заводятся с буксира). Неисправны средства связи. Вот это войско. Да за такое к стенке мало ставить?

— Ну и кого же ты ставить собрался? Его что ли? —

Петлицын кивнул на висящий у него над столом портрет Ельцина:

— Или его? —

Перевел взгляд на портрет улыбающегося Грачева.

— Не смеши мои подковы! — произнес он свою любимую фразу генерал и назидательным тоном продолжил:

— Но это лучшее что мы собрали. По крохам со всех вооруженных сил, все, что еще как-то едет и стреляет. Раньше у нас было хоть новое мышление, я до сих пор так говорить не могу! Ну а теперь и старого не осталось! —

— А я понимаю, почему перед войной Сталин, тогда почистил армейскую верхушку, — вздохнул Родионов.

— Много ты понимаешь, — по-отечески по-доброму его пожурил Петлицын:

— Можно подумать он там всех пересажал. Ну, от силы человек двадцать. Но в кое-чем ты прав у этих власть не отнимешь так просто, только вместе с жизнью. А они как коза-ностра, мафия держатся друг за друга, их и Ельцин то боится. Наши оптимисты все считают, что у Дудаева через две-три недели боев боеприпасы закончатся.

Последние слова он сказал шепотом:

— А у Дудаева между прочим, пятнадцать тысяч штыков, какая — никакая армия. 40 тысяч единиц стрелкового оружия, примерно 100 танков, 120 бронемашин, до 100 гранатометов, и 35 установок «Град». И все они посыпят дорогу мукой. —

— Да вот Володя, я слышал, сын у тебя туда попал. Это правда? — старый генерал поморщился словно от головной боли, растирая лоб рукой.

— Да Илья Матвеевич, сын, —

— Это плохо Володя, плохо. Время сейчас такое плохое. Время такое сам знаешь. Все не так, все по-другому, как тогда когда в Авгане мы воевали. Тогда каждый солдат был нужен. А сейчас кто кому нужен. Кто кому? — выдохнул генерал. Он прошелся вдоль стола.

— Все приказы выполняются для галочки. «На отвали». Сказали ми собрать войско, а они абы кого собрали, лишь бы было у них там что. Отрапортовали наверх. Ну что только мы им аналитические справки слали, указывали, сколько там оружия, какие там есть вооруженные формирования. А им хоть в бол, хоть по лбу. Ну ладно иди, иди, работай. Бог даст и все будет хорошо.

— А как же на бога надейся и сам не оплошай? — спросил Владимир у начальника.

— Да никак, понимаешь бог то у всех разный, у них и у нас. Так всегда было, у нас даже когда бога официально не было.

И дальше опять перешел на шепот:

— А вот теперь и думай, какому богу у нас там, наверху молятся? —

Пальцами Петлицын сделал движение, как будто пересчитывает монеты в руке:

— Этому что ли? Как его Момоне? —

Он опять посмотрел на портреты, висевшие у него над столом, и приобнял полковника и проводил его к дверям.

И как двери за ним закрылись, генерал вернулся к своему массивному дубовому столу, вынул аккуратно исписанный лист бумаги из верхнего ящика и еще раз перечитал, что было написано его собственной рукой.

— Прошу вас ходатайствовать о моем увольнении из рядов вооруженных сил, — задвигал он губами, произнося вслух, как любят иногда это делать люди текст рапорта.

«Пора, пора на пенсию. Армия трещит, и дай бог эта война ее не добьет до конца. Огромный офицерский корпус уже буквально поставлен на грань выживания и почему только они советские офицеры не могу как Франкисты в Испании или генералитет вермахта попытается взять власть в стране в свои руки. Почему армия такая безвольная и трусливая? Где Наполеоны, что бы положить всему этому конец? Наверное, вся причина в воспитании нашего офицера. Его готовят к одному — умереть за Родину, это везде в книгах, в речах, даже в клятве верности, даже в присяге которую принимают наши офицеры. Подвиг вот высшее выражение офицерского долга, а лучше подвиг посмертный, пойти на таран, лечь грудью на дот, вызвать огонь на себя. А ведь подвиг это всегда плата за чью-то ошибку просчет, халатность. И что бы их скрыть на войне, нужен подвиг. Нужно вопреки всему победить. Вопреки не только врагу, но и даже логике, даже самому военному искусству. И эта готовность умереть ради Родины, но почему-то не готовность жить ради нее. Да они все совсем не умеют жить ради нее, они умеют лишь умирать за нее. Так же как ради своей семьи, которую офицер таскает за собой как вещмешок по гарнизонам полжизни. И не умея жить сейчас, вот они и тихо медленно умирают никому не нужные солдаты.

В столе под рапортом лежал пистолет, именное оружие подаренное генералу к 30 летию победы. Черная сталь рукоятки сверкнула дарственной надписью.

«Все пусть другие сделают, то, что не смог сделать я» — подумал генерал:

«А мне пора, здоровье уже не к черту. Буду на даче жить. Рыбалка, книги. Не хочу больше ничего знать. Я устал уже, устал»

А на столе лежали в папке бумаги, их все надо было изучить, кое-какие подписать, связаться с другими начальниками отделов, позвонить, раздать задачи подчиненным. Но все это уже не интересно. Все стало по-другому, чем было раньше, когда он был молод. Все уже в прошлом, а в настоящем, он принимать участия не хотел.

«70 процентов чеченцев только и ждут нашу армию, а 30 настроены нейтрально». — повторил он про себя и представил как будут засыпаться дороги мукой перед входящими войсками.

« При отсутствии объективной информации о противнике, при непродуманности плана действий, при неразберихе в управлении она может обернуться трагедией. Я был уверен, что в Грозном нас ждут жестокие бои.

Нет, это будет не мука, они зальют дороги своей и нашей кровью» — подумал старый генерал. «К чему это все? Все эти справки, расчеты, предложения? Их никто не слышит».

Он откинул кипу бумаг в сторону и закурил…

«Самоуверенность в военном деле, чрезвычайно опасна, за нее расплата одна — пролитая кровь солдата. Это та цена, которую надо за все платить, жизнь людей вот жестокая валюта войны, исчисляющаяся жертвами. Почему так быстро об этом забыли? При отсутствии какой-либо объективной информации о бушующем противнике, при непродуманности плана действий, при той неразберихе в управлении и в головах людей, которая сейчас царит в армии, эта маленькая победоносная война, на которую так рассчитывают кремлевские стратеги, обернется новой трагедий для армии. Люди умоются кровью. Это очевидно, — в Грозном нас ждут жестокие бои». — размышлял Петлицын, сбрасывая пальцем серую шапку пепла с конца тлеющей сигареты, наблюдая за причудливыми кольцами синего дыма, рассеивающимися в воздухе: «Это будет не мука».

Часть третья. Грозный.

1

Родионов вспомнил, что ему писал сын про свою часть. Боевой подготовкой в полку, где он служил, никто не занимался. Командованию было не когда, офицеры были загружены бытовыми проблемами. Да и окружное начальство наседало. Многие из солдат срочников держали в руках автомат не более трех раз: на присяге и еще дважды на стрельбище — что же, по крайней мере, имитация боевой подготовки все же имела место быть. Там в Черноречье, где стоял полк: солдаты занимались абсолютно всем кроме службы — строили гаражи офицерам, ремонтировали новенькие квартиры, убирали плац и казарму. У сына даже как-то брали солдат для обустройства дачи какого-то важного окружного генерала. Игорь писал, бойцы рассказывали ему как блеска и седьмого пота рубанком они полировали доски, шкурили их, идеально с точностью до миллиметра подгоняя одну к другой. Этот некогда элитный полк представлял собой теперь жалкое и унылое зрелище, впрочем, как и вся армия. Из служивших в Германии кадровых офицеров в полку никого почти уже не осталось, они все разбежались кто куда. Да люди, не были обучены, не подготовлены, из водителей БМП мало водил, из стрелков — стрелял. А из таких специфических видов оружия, как подствольный гранатомет и огнемет, солдаты ни разу вообще стрелять не давали, и пользоваться таким важным оружием для боя в городе они не научились. Да и учить их было не кому.

Войска были введены в Грозный в 31 декабря. Родионов не уходил со службы уже неделю, навалилось много работы — с середины декабря в Чечне шли боевые действия. Офицеры Главного оперативного управления Генерального штаба вынуждены были по служебной необходимости, находится на службе круглосуточно. Обстановка накалялась и самые худшие предчувствия оправдывались.

Полковник руководил работой оперативной группы офицеров курирующих группировку «Север». Она включала в себя 131-ю омсбр, 81-й мсп и 276-й мсп. Командование группировкой «Север» осуществлял генерал-майор К.Б.Пуликовский, всего эта группировка насчитывала 4097 человек, 82 танка, 211 БМП, 64 орудий и минометов и была достаточно мощной ударной силой. Одним из офицеров, входивших в состав этой группировки, был его сын. Пуликовский накануне уверял его лично по дальней связи, что без боевого слаживания, пока личный состав частей, не будет разбит на атакующие группы, никто в город не войдет. Но все это были пустые слова, Грачев и Квашнин гнали армию на штурм. Создавалось впечатление, что они не управляют войсками, а только реагируют на обстановку. Но Квашнин руководил этими частями сам через голову командующего.

По полученным донесениям 81 полк был доукомплектован представителями различных окружных частей, всем кем угодно, только не пехотинцами, как будто это кто-то сделал нарочно. Лишь бы отчитаться и наконец, отправить полк. Неужели так всем плевать? Хорошо плевать округу, он выполняет задачу лишь бы кого-то отправить, но есть командование части, как это все ему? Ведь ему воевать с этими людьми? Спасение утопающих это дело, прежде всего самих утопающих! В каждом мотострелковом взводе полка было лишь по одному командиру кадрового взвода, все остальные — ребята-двухгодичники, которые не имели никакого понятия, даже теоретического, о ведении боевых действий. Кадровые офицеры и так массово увольнялись из армии, не желая служить в таких условиях и тем более ехать на войну. И у них был выбор в отличие от попавших в тиски присяги «пиджаков», они могли спокойно написать рапорт на увольнение. Конечно, с их стороны это было предательством, но само слово предательство стало слишком вычурным и нелепым возвышенным словом. Вся страна вся армия были преданы. И вчерашние студенты — офицеры двухгодичники, куда они могли деться, призванные служить Родине?

Полк не был подготовлен. Механики-водители, которые пришедшие с учебных подразделений, умели только заводить машину и трогаться. Все лето 1994 года они не водили технику, так в части не было дизельного топлива. Наводчики-операторы, вообще не умели стрелять с боевых машин. И самое главное это все не скрывалось никем и фигурировало в донесениях, то есть об этом знали все. Все кто только хотел знать.

По донесению штаба Северо-кавказского Военного Округа его топографическая службе не смогла обеспечить войска достаточным количеством карт Грозного. У командиров, начиная от командира батальона и ниже, подобные карты были редкостью, а те, что имелись в наличии, оказались составленными еще в 1972 г. За двадцать лет советской власти город расстроился, изменился, и появились новые районы, которые на этих картах отсутствовали. Не было планов городских зданий, которые планировалось захватить. Таки образом войска были слепы, это напоминало «топографический голод» советской армии в самом начале Великой Отечественной Войны. И полковник все больше убеждался, что жизнь не прощает людям ошибок, которые тем более хорошо известны из истории. И правда дураки не устанут никогда учиться на своих ошибках, повторяя их за раза в раз, из поколения в поколение, наступая на одни и те же грабли.

Петлицын знавший министра лично — охал, и говорил Владимиру, что Грачев так и остался всего лишь неплохим командиром полка, и эту должность не перерос, будучи назначен министром так им не стал. Он вознесенный на верх обстоятельствами, так и не выработал в себе навык всестороннего и детального осмысления ситуации. По мнению старого генерала, Грачев стал жертвой политической конъюнктуры и, обслуживая интересы правящей верхушки, в конец заигрался. И то, что происходило сейчас, было не войсковой операцией, а непродуманной военной авантюрой.

С 7.30 31.12 полк начал выдвижение в город и приступил к выполнению боевой задачи. Сначала все протекало относительно спокойно. На схеме города операторы отмечали маршруты частей группировки «Север» указывая временные интервалы, обобщались донесения. В управлении царило напряжение, люди сидели на телефонах, бесконечно уточняя информацию. Неожиданно стало известно, что выведенная накануне в резерв группировки 131 Майкопская бригада тоже введена в город.

— Каким бесом их туда понесло? — удивился Родионов, попытался уточнить сначала в СКВО, потом в у Пуликовского, но тот на связь не выходил. Из штаба группировки объединенной войск в Чечне сослались на указания Квашнина.

Петлицын лишь покачал головой:

— Вот видишь, черт знает что! —

Приближался Новый Год. В обед они все дружно накрыли общий стол и даже поели принесенных из дома салатов, котлет, овощных паштетов. Пить алкоголь осмотрительно не стали. Новогоднего настроения ни у кого не было, все много нервно курили. Возникало тревожное ощущение того, что уже идет война, но как будто и армия и они в штабе живут какой-то отдельной параллельной жизнью от безмятежной праздничной страны, ставшей вдруг им совсем чужой.

— Звездец какой-то! — возмущались даже бывалые офицеры.

После обеда пользуясь паузой, чуть посмотрели телевизор, немного отвлеклись. Все было по-прежнему тихо. Рассказывали, как в город, обойдя засаду боевиков, вошел восьмой армейский корпус. Пожилого Петлицына начальник Управления отпустил домой, остальные же остались на своих рабочих местах. Генерал попросил: «если, что звонить ему немедля и уехал». Владимир почувствовал себя одиноким, остро хотелось хоть чуть-чуть, семейно тепла и любви. Хотя бы иллюзии этого. И Родионов позвонил домой:

— Света с Новым Годом тебя! —

Из трубки доносился шум, музыка, смех, наверное, были какие-то гости или же это так громко работал телевизор:

— Спасибо, что позвонил, — бесцветным не праздничным голосом ответила жена, Родионова обдало холодом, она была для него чужая и своим звонком, он лишь в очередной раз убедился в этом:

— Тебе Игорек не звонил? —

— Звонил, — соврал полковник и продолжил врать бодро как врут опытные служаки высокому начальству, не моргая, без сучка и задоринки:

— Он сегодня на службе, помощником дежурного по части заступил, как «самый молодой», просил меня, что бы я тебя поздравил! Домой к тебе не дозвонился! —

— Ну да, весь в тебя тоже вечно дежурить будет — жаль его будущую жену. Надо ее отговорить пока не поздно от такого мужа. Будет всю жизнь мучиться как я. Одно хорошо, что сынок о матери еще не забыл, вот видишь, и тебе напомнил, что я все-таки пока еще существую ив природе и в твоей дурацкой жизни. А то сам бы ни за что не позвонил, наверняка забыл сидя своими за стрелочками и кружочками. Хотя ладно я привыкла, быть вдовой быть при живом муже! —

Она вызывающе рассмеялась в трубку.

— Спасибо за поздравления! Особенно про вдову у тебя неплохо получилось! — разозлился Родионов и кинул телефонную трубку. И тут же прижал ее рукой к аппарату, как будто боясь, что она позвонит ему сама, и он снова услышит этот голос.

Когда наступил вечер, и растущее напряжение достигло своего апогея, офицеры все же решили немного выпить. Но тут молодой подполковник — дежурный оператор прибежал в кабинет Родионова с тревожной вестью, и, не стесняясь матерных выражений, возбужденно начал рассказывать:

— Владимир Иванович, там такое началось. Там бойня началась. Майкопская бригада и 81 полк. Это полнай …! —

Он замахал руками не находя слов. У Родионова все внутри оборвалось: «Да за что мне это все! Игорь! Игорь!»

— Любые изменения обстановки докладывать немедленно! — все что смог произнести он в ответ подавленный новостью. Началось. Вскоре все стало ясно. Самые худшие предположения стали воплощенной реальностью. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги!» — подумал полковник.

Начался разгром группировки «Север» в Грозном. Из подвалов и с верхних этажей зданий по зажатым между домов и заборов в улочках колоннам российской бронетехники ударили гранатометы и пулеметы. Боевики действовали тактически грамотно так, словно не российских генералов, а их учили воевать в академиях, — они жгли вначале головную и замыкающую машину колонн. Те, пылая факелами, закрывали дорогу другим вперед и назад, лишая маневра. Остальную технику, не торопясь, боевики расстреливали как на учениях в упор, всаживая в бронированные корпуса гранату за гранатой. Танки и БМП, которым удавалось, ломая заборы, вырваться из ловушек, без прикрытия мотострелков тоже становились легкой добычей. К 18.00 в районе парка имени Ленина был окружен 693-й мотострелковый полк группировки «Запад». Связь с ним потеряли. Плотный огонь остановил на южной окраине сводные парашютно-десантные полки 76-й псковской дивизии и 21-й отдельной бригады ВДВ. С наступлением темноты 3,5 тысячи боевиков с 50 орудиями и танками в районе железнодорожного вокзала внезапно атаковали беспечно стоявшие колоннами вдоль улиц 81-й полк и 131-ю бригаду. Прошедшие Авган генштабисты безжалостно материли бездарное командование.

Все попытки уточнить обстановку в возникшем хаосе, ни к чему не приводили, в нижестоящих штабах была полная неразбериха. Они сообщали противоречивую порой взаимоисключающую информацию, больше похожую на обрывки невероятных каких-то нелепых слухов. Управление было потеряно.

Позвонил начальник Главного Оперативного управления, он требовал от Родионова обстоятельного доклада.

— Да что у вас там твориться? — Родионов все-таки сумел выйти на Пуликовского по дальней связи. Тот был взвинчен, раздражен и груб:

— Вы все там, в штабах умные, езжайте сюда да командуйте сами! —

И дальше говорить с Владимиром не стал, бросив трубку.

«Они будут посыпать дорогу мукой» сами по себе всплыли в памяти эти слова. Какой дурак это сказал? Кровь, кругом там была кровь, огонь и смерть. Боже мой, что же это? Как же это так случилось с нами?

Ситуация с 81 полком и Майкопской бригадой была сложной, помочь им не мог никто. Родионов вышел на оперативное управление группировки, дежурный офицер кричал в трубку:

— Они попали в окружение, мы их слушаем, там, в радиоэфире сейчас такая чехарда, их жгут, расстреливают, помочь им не кому. Их соседям — восьмому корпусу и 276 полку самим очень трудно, полк отошел назад, волгоградцы не отходят пока, еще держатся, их атакуют со всех сторон. Связь с полком поддерживаем, и с бригадой пока еще есть! Но дела их плохи! —

Его сын там, где он, что с ним? Как и тысячи других сыновей стал жертвой недальновидного бездарного командования. Родионов сломал ручку и бросил обломки на стол. «Как же так? За что же? За что Бог, ты хочешь отнять у меня моего мальчика?» — все эти мысли закрутились в голове лишая полковника покоя. В отчаянии он сидел за столом, зажав голову руками.

В кабинет вошел полковник Лёня Фрадков, его приятель, сослуживец по управлению.

— Что Вова устал? — спросил он у поникшего коллеги, и, видя, что тот подавлено, молчит, счел нужным продолжать свой монолог, у того внутри все тоже клокотало от накопившейся злости:

— Да не рви ты сердце себе Вован, оно одно на всех его хватит! Да я понимаю, там такое творится, я и сам ума не приложу! Как это же так! С Америкой готовились воевать, а тут полуграмотные горцы нам вломили по первое число! —

Он пристально посмотрел на белого как простыня молчащего Родионова:

— Да мы домой теперь точно не уйдем, успокойся. Давай лучше телевизор посмотрим, отвлечемся немного что-ли от всего этого, ведь Новый год все же! — Фрадков стал тормошить приятеля. Тот безучастно отмахнулся. Родионов не мог сказать не слова, но он не хотел, что бы Леня видел его таким. Казалось Владимир разучился говорить, слов не было, он не находил их, они не складывались из букв. Ему надо было побыть одному:

— Ну, Вова ну что с тобой? Хочешь, выпьем что ли? —

И Леня включил телевизор. Экран загорелся, под ритмичные звуки эстрадной музыки на нем закружились чудачась, нелепо придуряясь известные артисты. Хлопало шампанское, мелькали огни. Все это было ему отвратительно, мерзко. Так как будто бы он, смотря на все это, пачкался в чем-то таком невероятно грязном и поэтому хотел этой телевизионной грязи избежать.

— Как они могут? — спросил он у самого себя. Как они так могут? Смесятся радоваться, танцевать, когда умираю люди, когда горит размобленный город? Не чужой, а свой российский в котором тысячи жителей без воды и еды спрятанные в подвалах сидят и молят бога о том, что бы выжить? Как же так? Где единство общества, где демократия? Как будто эти артисты и их зрители живут в совсем другой стране, или в каком-то параллельном мире и как будто не их армия сейчас горит в бронетехнике в Грозном, а нарисованная армия из детских комиксов? И внезапно Владимир осознал с поразительной очевидность, что этой новой России, пляшущей, бухающей, веселящийся, прожигающей жизнь и деньги. Которую теперь развлекала глумливая эстрада, было глубоко плевать на него, на его сына, на армию, и вообще на страну, страну, которая их же всех кормит и поит! Это делалось с вызывающей откровенностью, похожей на наготу. Страна для них это стала мешком с деньгами, куда они могут бесконтрольно запускать руку и брать то, что им нужно. А если кто-то не умеет, как они жить, не способен пихаться локтями, подлизывать, грызть горло зубами ближнему, хочет быть чистеньким но бедненьким, так вперед как его Игорь на броне в Чечню под Дудаевские гранатометы!

Но полковник все таки не мог понять как же это так? Родионов как будто очнулся от долгого тяжелого сна, в котором он прибывал все это время. Он не заметил, как это случилось с ними со всеми, когда? Он опустил руки и в полном недоумении смотрел на экран, где в сатанинском танце неслась эта буйная вакханалия. Но за то стоило какому-либо их этих шутов с регалиями народного артиста или звезды загнутся как вся страна должна слышать их завывания о том, какой хороший и талантливый человек был покойный, чаще всего на деле обычная сволочь и ублюдок. Тоже касалось и политиков, министров, а сотни молодых ребят горящих в танках и боевых машинах в Грозном, тысячи жителей города и республики, ввергнутых в войну, все это так ни о чем. Кто из-за такой мелочи будет прерывать новогоднюю пьянку и телешоу?

— Вот смотри, ты тут киснешь, я кисну, а люди веселятся. Новый год все-таки! — и Леня прибавил звук громче.

Владимир оторвал взгляд от экрана и медленно перевел его на Фрадкова:

— Что? Что они там делают? Что? Им что плевать на все? Им все равно, что началась война? Там же люди гибнут? Люди? Понимаешь люди? Наши люди! —

Леня посмотрел на него удивленно:

— Володя ты чего? Да, у нас в стране с 1991 года люди погибают тысячами в той же Чечне, там их режут, воруют, насилуют, а этим все весело. Да что в этой Чечне, у нас у самих не лучше, бандитизм кругом, коррупция. А им хорошо. У них демократия. А ты не делай вид, что не знал об этом и жил, а теперь вдруг проснулся. Что ж с добрым утром страна! Да у меня друг жил в Грозном, без штанов оттуда уехал, слава богу, живой! —

Леня конечно, если бы не знал про сына, не стал продолжать этот болезненный разговор, но его так, же переполненного злобой к той вакханалии, которую он видел на экране, понесло:

— Ну, кто мы для них? Они в армии и их дети не служат, и служить не будут! Все их патриотические лозунги это для нас, что бы на выборах за них голосовали. А сами они по другим законам живут. И вообще с этими с всеми…

Леня указал на экран.

— …живем в разных государствах, пусть и на одной территории, ходим по одним и тем же улицам, читаем одни и те же газеты. Только отличие одно они живут в Раше, а мы все в России. И когда они едут мимо нас, а мы проходим по улице, то они удивляются, что мы еще есть, не умерли! Мы для них инопланетяне, мы даже понимаем все иначе, чем они, говорим по-другому, хоть и на одном и том же русском языке. И для них эти мальчики, которые там сейчас будут убиты в Грозном совсем чужие люди! Одно дело про Родину песни кричать, а другое дело умирать за Родину в дерьме и грязи! —

— Ну как же так можно?

Фрадков выключил телевизор:

— Если у них у этих артистов или политиков собачка не дай бог заболеет, то миллионы свои они на нее потратят, поедут ей в Америку операцию делать, а ребята, а армия им что, да им все равно! А эти там, в Грозном кто такие, ну кто они? Их никто не знает, о них, никто не узнает и значит, их нет. —

Родионов встал из-за стола, что-то надо делать:

— Мне хреново Леня, может, выпьем? —

Он достал початую бутылку коньяку.

— Как же может быть так? — пьяный и потерянный спрашивал он у бога:

— Почему же так, почему этой стране так плевать на свою армию, как могут эти люди, быть так безразличны к трагедии. Или мы, правда, все так изменились, заврались, очерствели, что перестали видеть друг друга? —

А бог молчал.

2

Это первое января было рабочим днем. Приехавший с раннего утра на службу генерал Петлицын вызвал его к себе.

— Я все знаю, — сухо четко по-военному обрезал генерал, да так как мог сказать только он, сразу приступая к делу:

— О сыне твоем ничего не известно. Я сам звонил в Моздок. В Грозном бои, части попали в засаду, управление войсками на некоторых направлениях утеряно! —

И не получив ответа продолжал:

— Да потери неожиданно оказались большие, в том числе и офицеров, но надежду терять не надо. Не надо ни в коем случае. Уныние это грех! Поверь мне сынок. Грех! И еще тут еще такое дело. Министерство Обороны для укрепления командования, решило офицеров генерального штаба откомандировать в действующую армию, в штабы. Вот я тебя к Рохлину в группировку «Северо-Восток» и направлю. Собирайся, вылет сегодня к вечеру из Чкаловского в Моздок, время будет уточнено дополнительно. А оттуда поедешь сразу в Грозный. В Моздоке не сиди, там некоторые будут сидеть, а ты не сиди, ты езжай. Вова ты все понял? В пекло там сам не лезь, это не твое уже дело, ты свое отлазил. Понял? А приказ есть, и сам знаешь надо выполнять, выписка уже в строевом отделе получи, распишись. Командировочный возьми, уже выписали тебе — я распорядился, ну еще денег с собой захвати немного, обязательно возьми теплую одежду. Выезд сегодня! Да и ступай. Ступай скорее! —

— Спасибо! —

И генерал посмотрел вслед уходящему Родионову и, вспомнив, добавил:

— Да и еще зайди к нашему контрразведчику, он хотел поговорить! —

Контрразведчик, курировавший отдел был высокий худой подполковник со злым выражением худого лица. Он нервно расхаживал, по кабинету раскладывая какие-то папки по шкафам. И, кажется, встречи был не очень то и рад. На лице его было написано фраза «как вы не вовремя!»

— Здравия желаю, Владимир Иванович, — сухо начал он разговор:

— Вот первый день Нового Года, новую жизнь так сказать начинаю!

— С добрых поступков? — улыбнулся Родионов.

— И это тоже! Знаете, когда я служил в Азербайджане там, на базе хранения, там часто меня просили побыть дедом Морозом.… Ну, об этом ладно. Я давно хотел с вами встретиться, но все как-то было не досуг, то занят, то командировка. Но вот, наконец, мы можем поговорить друг с другом, так сказать тет-а-тет, без свидетелей.

— Да я слушаю вас.

Контрразведчик открыл массивный сейф и выложил на стол перед Родионовым стопку фотографий.

— Посмотрите, —

Владимир поднял первое фото, с черно-белой фотографии на него смотрел, горец в папахе, с тонкими дудаевского типа усиками.

— Узнаете? —

Родионов напрягся, лицо показалось ему знакомым. Да черт это же Муса? Та встреча в кафе. Сука Волков все это из-за него!

— Я видел один раз этого человека и даже разговаривал с ним.

— И что же? — сурово спросил офицер. Контрразведчик сел напротив и сложил руке на столе как ученик в школе, складывает их на крышке парты, одну на другую послушно сидя на уроке.

— Да ничего, так, поговорили и разошлись! —

— Как в море корабли? — насмешливо продолжал контрразведчик:

— Зря вы так. Вот у нас два полковника, и один генерал так поговорили, тоже просто и знаете через месяц их взяли за продажу оружия со складов. Продали минометы, бронежилеты, гранаты. Жить хорошо захотели. —

— Да сейчас людям красиво жить не запретишь, — покачал насмешливо головой Владимир.

— А вы все-таки, о чем с ним говорили? Знаете сейчас этот человек бригадный генерал армии Дудаева, воюет в Грозном позывной Муса. Зовут его Муса Замиев, бывший оперуполномоченный РОВД Надтеречного района, — допытывал его подполковник.

Родионов дальше смотрел фотографии. Вот цветные фото Замиева, вот он в милицейской форме, вот он с друзьями в Москве на ВДНХ, а вот он, черт, что это?

Дальше лежали фото их кафе, вот они втроем Волков, Замиев и он Родионов, вот Волков уходит. Они остались вдвоем, вот деньги, вот уходит Муса, Родионов одни, приходит Волков и уходит Родионов, а вот и деньги на столе, вот их прячем Волков в свой карман. Ах, и ублюдок!

— Наружным наблюдением установлено, что с Волковым вы больше связей не имеете. Сначала мы испугались, что вы такой крутой конспиратор, а потом-то я сообразил, какой я же дурак, что вас подозревал. Вы же их просто послали. Так что относительно вашего красиво жить я не согласен. Вы вот, к примеру, отказались от красивой жизни. Но почему вы не сообщили нам сразу? —

— Честно я подумал, что все это не имеет смысла. Я просто вижу кругом такой бардак, словно все с ума посходили. И я так привык к нему, что признаться, очень даже удивлен, что еще кто-то в нашей с вами роли достойно делает свою работу. Я же думал, он откупится от вас. —

— Конкретно от меня нет. А от нас может быть, — заключил мрачно разведчик:

— Да я вас понимаю. Я сам к этому бардаку так привык, что если вижу человека честного и работающего на совесть думаю, не сумасшедший, ли он? Значит, вы их послали. А должны были сообщить мне. За это я могу инициировать ваше увольнение. Это серьезный должностной проступок. Но генерал Петлицын мне рассказал про вас и я не считаю это правильным. А на будующее полковник поймите, не все люди продаются. Кое-где еще есть такие вот люди, даже здесь в штабах. А поэтому…

Подполковник начал рвать фотографии и кидать в урну для мусора.

— А что с продажей оружия? — спросил Родионов.

— Да ничего ерунда, один канал перекрыли, а их еще сколько. Причем половину мы знаем, но трогать нам их нельзя. Прямо с окружных складов вывозится и продается оружие. Конечно по липовым накладным с участием высокого начальства. Мы выходим на них, а нам говорят: стоп, оставьте это не вашего ума дело. Это наши генералы такие. Им не перечь, мигом в порошок сотрут. Они вездесущи как дьяволы! —

— Хорошо, вот продается вывозиться оружие, это сейчас смутное время. А потом представьте лет через пять, ну двадцать пять, все равно же порядок наведут и кто-то посчитает это имущество и выявит недостачу, что тогда будет. Ведь эти люди еще живы будут? —

— Может и живы будут, может, и нет. Но знаете, дорогой полковник любящий задавать такие опасные вопросы, после которых человек может запросто пропасть навсегда, что я вам на это скажу. А скажу я вам вот, что. Если лет через двадцать вы узнаете, что военные склады, простоявшие лет сорок-пятьдесят где-то в Поволжье или на Дальнем Востоке вдруг начнут гореть и взрываться, то вспомните обо мне бедном труженике разведки. Кстати я в Азербайджане служил на такой вот базе — окружных складах РАВ. Как раз Союз трещать начал по швам. Так вот наше начальство вооружение ящиками продавали, ящик гранат на ящик денег, представляете. Я ноги оттуда едва унес. Ну ладно дело уже прошлое. Удачи вам полковник!

Они простились.

Родионов вспомнил, как совсем недавно в 1992 году он прилетал в Петербург хоронить отца, внезапно умершего от инфаркта. Был хмурый декабрь, вечерами быстро темнело. Родственники толпились в прихожей однокомнатной отцовской квартиры, а его тело, привезенное из больничного морга неестественное, бледное, холодное, словно восковая фигура лежало в гробу посреди зада на двух установленных под гробом стульях. Все прощались. Приезжали сослуживцы, знакомые, какие-то товарищи несли цветы, деньги, выражали соболезнование.

Было много суеты, приехал представитель штаба военного округа, привез венок, уточнил время похорон, обещая прислать оркестр. Родионов вышел на балкон, было грустно. Отец прожил длинную счастливую жизнь, наполненную смыслом, и службой Родине и умер тихо и спокойно, ненадолго пережив страну которой он так верно и преданно служил.

На балкон зашел невысокий крепкий хорошо одетый мужчина:

— Владимир Иванович? — спросил он, просто, без каких-то лишних слов, которыми так изобиловал этот день.

— Да, здравствуйте, — ответил полковник.

— Владимир, — протянул мужчина свою руку.

— Владимир, — пожал ее Родионов. Рукопожатие было крепким.

— Я с мэрии, приехал узнать, чем мы еще можем вам помочь, вообщем-то все основное сделано, место на Пискаревском кладбище для вашего отца, мы все договорились! —

Он протянул Родионову бумаги.

— Спасибо, — вздохнул полковник.

— Это вот вам от нас, — гость из мэрии протянул пухлый конверт с деньгами:

— Берите, берите не смущайтесь, прошу вас! Я сам коренной ленинградец и кроме того косвенно коллега вашего отца, правда служил в КГБ, но о нем много слышал, на еще в семидесятые о нем лекции читали! —

— Спасибо, но не стоило! — Родионов еще пожал мужчине руку.

Тот протянул ему листок с телефонным номером:

— Если что нужно звоните не стесняйтесь, прошу вас! К сожалению, наше государство сейчас стало забывать о своих настоящих героях, о наших отцах и дедах которые проливали кровь за этот страну! —

— Да мой отец воевал здесь под Ленинградом на Пулковских высотах! —

— И мой тоже, — ответил гость из мэрии:

— Ну ладно извините, я у вас ненадолго, я спешу, если будут проблемы, прошу, звоните мне! —

Родионов зашел домой. Он открыл дверь своим ключом, зашел — жена была дома.

— Наконец явился, не запылился — она вышла к нему с бокалом шампанского в руках растрепанная, в халате, со следами макияжа на лице:

— Нам надо поговорить.

— Прости Света, говорить нам не когда, я уезжаю в командировку, мне надо срочно собираться, через полтора часа вылет! —

— Да мне плевать на твои командировки. У тебя вся жизнь или служба или командировки. Вот и сына мне испортил, мерзавец! —

Владимир не обращая внимания на слова жены, молча, прошел в свою комнату и начал из шкафа перекладывать сложенные вещи в свою большую дорожную сумку.

— Знакомьтесь, — Светлана появилась в дверях его комнаты с полноватым лысым мужчиной в очках:

— Это Владимир — мой муж, а это Андрей мой любовник.

Андрей смутился, и автоматически взял ее за руку:

— Света, Светочка ну ты чего, так же нельзя.

— Ничего! Я даже рад за вас! — успокоил Андрея Родионов.

Света вырвала свою руку у любовника:

— А как можно? Ты видишь, что он говорит? Как с вообще как с этим человеком можно? Ему на все кроме себя и своей службы плевать. На меня плевать, на сына плевать. Он думает только о себе. У него жена уходит к другому, а ему все равно у него командировка! —

Родионов складывал вещи, не выражая никакого негатива к происходящему:

— Прости Света я и, правда, спешу, а потом мы с удовлольсвием с Андреем встретимся, если тебе так надо, посидим, обсудим нашу жизнь, теперь уже это как я понял с твоих слов, жизнь втроем?

При этом полковник усмехнулся. Светлана стояла в своем синем легком халатике, накинутом на голое тело и негодование, вызванное полным равнодушием мужа, переполняло ее. Андрей был, немного испуган, он понимал то все идет как-то по-другому, чем он себе представлял. А пьяная Светлана негодовала:

— Да не теперь уже давно. Мы давно втроем, вернее вдвоем, но вдвоем без тебя Родионов. Это как в анекдоте, помнишь?

— «Скажи милый, ты будешь заниматься любовью со мной и с соседом», — она играла голосом, изображая то женский фальцет, то мужской низкий тон:

— а милый ей в ответ: «нет, дорогая, я не согласен». «Ну, хорошо, мы тебя исключаем». Так и здесь мы тебя исключаем Родионов. Я тебя исключаю. Раз и навсегда. Исключаю из своей жизни. Проваливай. Вали в свою командировку и не приезжай больше. Я ненавижу тебя! —

Она срывалась на визгливый неприятно режущий слух крик, в котором явно проступили истеричные нотки. Синенький халат распахнулся, и полковник даже отвернулся, чтобы не видеть ее розовое обнаженное тело. Раскрасневшаяся от злости Света запахивала халат, пряча свои прелести, и была такой чертовски привлекательной в этот момент.

А ее переполняло чувство злости к этому бесчувственному человеку, которому она так дешево продала свою жизнь свое тело. Какая же я была дура, ведь сразу было видно какой он. А я верила, что все изменится! Что все будет по-другому. Но боже как это было обидно!

Андрей сразу потянул ее за руку в другую комнату, как свою личную собственность, которой по праву сказанных ей слов теперь он мог безраздельно сам распоряжаться, и она неожиданно поддалась, уступила. Босыми ногами пошла следом за ним. Дверь громко хлопнула как выстрел в тишине, и Владимир вдруг остался совсем один в этой комнате, у платяного шкафа, у сумки уже почти полной вещей. А ведь было время и они не могли расстаться друг с другом, как они любили тогда друг друга. Страстно, нежно. Ходили всегда вместе за руку, как Шерочка с Машерочкой. Да так смешно их называл отец Владимира. Кто были эти Шерочка и Машерочка, откуда взялись и что они делали, для всех так и осталось загадкой, а он не успел спросить у отца до смерти про них. Да были неразлучны и счастливы. Да, была любовь. И все куда-то прошло, утекло как песок между пальцев. А ведь еще совсем недавно она сама собирала ему сумку во все такие поездки.

И полковник только сейчас понял, что потерял жену теперь уже навсегда. Зеркало их жизни разбилось на тысячу осколков, которые уже не склеить и не собрать воедино. Наверное, он должен был ругаться, как делают все нормальные люди в этом мире, когда у них забирают что-то им принадлежащее им, а этого Андрея спустить с лестницы. Но ему этого уже было не надо. Он потерял свою жену навсегда и с этим смирился, как смиряются тяжко больные люди со своей смертью, покорно принимая ее. В кармане он нащупал табельный пистолет Макарова. Где же кобура? Он вынул пистолет и с ним в руке полковник постучал в дверь в комнату жены. Подождал немного и потом вошел. Андрей и Света сидели на кровати, рядом, Андрей обнимал ее и гладил рукой по волосам словно ребенка. И эти оба увидев его с оружием в руках, вздрогнули. Светлана встала, и медленно пошла навстречу обманутому мужу:

— Не надо Вова, я прошу тебя не надо. Это не выход.

Он понял всю нелепость и драматизм ситуации. Полковник и правда выглядел как Отелло, на миг увидев свое отражение в зеркале шкафа — бледно серое лицо, небритый, синие круги под глазами. Боже мой, как глупо! А неужели она думает, что я хочу устроить кровавую разборку? И на миг с улыбкой он представил себе заголовок в газете: «придя домой, полковник генерального штаба застал жену с любовником и убил обоих!». Как же это все глупо и пошло.

— Ты не знаешь, где кобура? — спросил Владимир, пряча ствол. Андрей встал, попятился к окну. А Света наоборот делала шаги своими босыми ногами ему навстречу, приближаясь все больше и больше. Он даже почувствовал запах духов, и у него закружилась голова. Она поправила белые волосы рукой и взяла мужа рукав.

— А тебе только это надо? — спросила Света. «Лучше бы он убил меня как мужик» подумала она. «Но разве он может кого-то убить?». Она повернулась к нему спиной.

— Да пошел ты, — безразлично бросила жена в него фразой так сочно, словно дала оплеуху, и включила телевизор. Замелькали лица со вчерашнего новогоднего шабаша. Те же веселые лица. Телевизор громко кричал, из него лилась эта проклятая музыка. Все это напомнило ему ночь накануне, напомнило ему, как пришла, взволнованный дежурный офицер принес ему весть, что полк сына беспечной рукой командования введенный в Грозный, разбит, расстрелян, а остатки сражаются в полном окружении. Это полное безразличие к происходящему со стороны власти и этих скачущих шутов, поющих свои идиотские шлягеры, отупляющие народ, низводящие его до пьяного убого быдла. Она не убавляла, а лишь переключила на другой канал, а там шла передача прямо из самого Грозного. Журналисты НТВ брали интервью у Дудаева в Рескоме. И было видно, что это они, а не мятежный президент, назвали российские войска оккупантами, бравый усатый генерал восторженно рассказывал им, как мужественно его герои дерутся за свободу республики. Промелькнули кадры, показавшие массово убитых российских солдат, сгоревшую технику, танки, которые почему-то неподдельно обрадовали этих журналистов, именовавших наших военных не иначе как федералами. Промелькнуло обещание показать интервью с пленным российским офицером. И если, вчера все увиденное им, было просто циничным безразличием зажравшегося шоу-бизнеса к происходящему, то в сегодняшнем репортаже, выпущенном в эфир не где-то там подпольно, а на центральном канале он усмотрел прямое подлое предательство. Предательство армии, предательство его самого, предательство его сына. И он больше уже не мог всего этого терпеть.

— Убавь, а лучше выключи это, — тоном, не требующим возражений, приказал жене Родионов. Его передернуло от нахлынувшей злобы.

— Еще раз по буквам, повторяю для тупых, пошел ты! — но не по буквам, а по слогам произнесла супруга. Она даже не поворачивалась к нему лицом, она в такт льющейся музыке рекламы начала дирижировать пультом. И ему было ясно — это неподчинение его приказу, это предательство их общего сына. Но он даже не отдавал себе отчета в том, что жена, ничего не знает, ни о его командировке, ни о его участии в этих боях, как не знает и о печальной участи окруженного полка. А Родионов уже не мог себя остановить, он не контролировал свой разум.

— Я сказал, убавь, — в голосе проскользнули металлические нотки. Андрей снял очки и предпочитал, не вмешивается. Хотя, наверное, он должен был сказать что-то вроде: «эй ты полегче», но осторожность его удержала, хотя он почувствовал себя уязвленным как мужчина, но винил в этом не Родионова, а провокатора Свету. Ему было неприятно быть участником этой сцены, но эту женщину как ему казалось, он любил и подчинялся ей.

Жена-провокатор же резко перехватила пульт и начала нарочно издевательски прибавлять звук телевизора. Это уже было просто невыносимо. Казалось вся мерзость с экрана, как дерьмо прорвавшее канализацию, льется и в загаженный мир, наполняя его своим жутким зловонием и это срочно нужно было прекратить. В душе Владимира накопленное напряжение прошедших дней словно сжало какую-то внутреннюю ранее неизвестную ему пружину и он почувствовал, что вот вот и он не выдержит, пружина лопнет, взорвется, и ему срочно, срочно что-то надо делать! Родионов в сумасшедшем порыве накопленной ярости и бессилия, решительно достал пистолет, не дрогнувшей рукой снял предохранитель. Двумя выстрелами он заставил телевизор навсегда замолчать, заткнутся, престать лгать, нести чушь. И словно оправдываясь уже приходя после случившегося в себя, и будто бы стыдясь сделанного в порыве, зло повторял:

— Я же просил тебя выключить его! Надо было просто его выключить! —

Экран проглотившего пули телевизора сразу потух. Выстрелы отбросили его корпус к стене и заставили повернуться боком. Звук оборвался. Стреляя, полковник почувствовал, что он стреляет по этому миру, с которым у него свои счеты, миру давно забывшему, что есть он Родионов, живет в нем, живет таким, какой как он есть, и у него есть свое право на жизнь, на правду. Право любить, право ненавидеть и выбирать.

В ушах от грома выстрелов зазвенело, квартира погрузилась в полную тишину. Все замолчали. И было слышно, как за окном шумит город, сигналят проезжая машины, идут, скрипя снегом под ногами прохожие. Пауза затянулась, повисла в воздухе. И вдруг Светлана заплакала, слезы потекли по ее лицу, размазывая потеками черную тушь с ее глаз.

А на столе стояла ваза полная гвоздик, с красными, как будто остриженными головками на тонких длинных прямых ножках. Это были уже цветы, ей подаренные не им. «Наверно он ее и правда любит?» подумал полковник: «А я так давно перестал ей дарить цветы и говорить хорошие слова. Замечать, что она женщина и требует внимания, любви. Но почему, же это гвоздики, она ведь всегда любила розы? Или ей так одиноко было, что она согласна и уже на гвоздики?».

— Ты больной Родионов, ты больной! — кричала она и бросилась к нему, стала бить его по щекам, потом маленькими острыми кулачками в грудь. Волосы разметали по ее плечам. Он отступал, не уворачиваяь от ударов в сторону, а покорно опустив руки и будто бы оправдываясь, повторял все одно и то же, не в силах ей сказать правды:

— Я же просто просил убавить звук! Я просто просил тебя убавить звук! —

А стальная пружина, свернувшаяся в его душе змеей, уже распрямилась, вся ненависть и отчаяние выплеснулось в этом глупом поступке, опустошила его до дна. Так словно бы уже в нем совсем ничего и не осталось. И усталость бессонных ночей проведенных на службе разом навалилась на него, подмяла собой.

Все, это надо было это прекращать. Так дальше невозможно. Родионов спокойно убрал оружие, развернулся и вышел из комнаты прочь.

— Я ненавижу тебя! Ты шизофреник! Больше никогда, ты слышишь, никогда сюда не возвращайся! — кричала жена ему вслед, громок рыдая.

Зачем он стрелял? Как это глупо, какой нелепый дешевый фарс? Еще чуть и он начнет стрелять в людей? Безумие! Ему стало стыдно, захотелось вернуть все назад, что бы вычеркнуть этот дурацкий поступок из своей жизни. Но он понимал — над временем он не властен, как и не властен над обстоятельствами. До чего же он дошел? Ведь он мог причинить им вред, пули же могут отрикошетить, и случайно, от стены, одна из них могла ранить или что еще хуже убить кого-то. Что он наделал? Зачем?

Полковник забрал свою сумку с вещами в соседней комнате и покинул квартиру, молча, даже не закрыв за собой дверь. Он только услышал, проходя мимо, как жена жалобно всхлипывала в своей комнате, а Андрей ее успокаивал, что-то ей, говоря, но говорил он тихо, неразборчиво, и было совсем непонятно, что же он, ей говорит. Она повторяла за ним лишь отчетливые: «да, да», с чем-то соглашаясь.

Родионов был лишний в их жизни. «В сущности, в чем виноват телевизор?» — подумал он: «у всех и каждого свой выбор. И этот выбор и есть личная ответственность каждого человека. И никто не виноват, что одни выбирают то или иное. И ни он, никто другой не имеет право судить людей их выбор». Тут он, почему то вспомнил как перед поездкой в Афганистан, тогда давно, его уже сейчас покойный тесть, человек властный и суровый, бывший крупным партийным функционером, видя, что чересчур правильного зятя ему уже не отговорить от командировки, кричал ему вслед: «ну и дурак ты Вова, отстрелят тебе голову там, дурачку! Так тебе и надо! А Светку жалко!». А ведь один звонок тестя и вместо Афгана они поехали бы вместе в Германию. Но он тогда твердо все решил сам для себя. А беременная на 6 месяце Света тоже тогда плакала горькими слезами, провожая его в дорогу. А он еще молодой лейтенант, твердо решил увидеть войну своими собственными глазами, и не боялся никакой такой смерти, потому, что свято верил в свою счастливую звезду.

«Прощай!» мысленно простился он со Светланой, перешагивая через порог квартиры: «прощай моя милая любимая жена!». Навстречу касаясь легких ног, побежали знакомые ступеньки подъездной лестницы, пилой заскрипела открывающаяся дверь, морозный воздух, обжигая, ударил в лицо. Не оборачивая назад, как во сне Родионов зашагал вперед по заснеженному двору по тропинке мимо детской площадки.

Он не знал, что его жена выбежала следом на лестничную площадку и зарыдала, держа в руках веревочку на которой висел маленький крестик. И следом выбежавшему Андрею, непонимающе хлопающему глазами и крутящему в руках очки, принялась, всхлипывая, сбивчиво объяснять, что Владимир забыл свой нательный крестик, который одевал лишь тогда, когда судьба направляла ее мужа в горячие точки. А также то, что кобура лежит в шкафу. На шум открыли двери еще пьяные сонные соседи, недоумевая открывшейся картине — плачущей Свете и незнакомого мужчины, которой неуклюже успокаивал ее. Звуки выстрела были приняты, наверное, за громкие хлопушки и о них даже никто не спросил. Зайдя домой, Светлана выпила водки, ей стало легче.

В подземном переходе метро паренек в зеленом пятнистом камуфляже пел под гитару. Перед ним стояла картонная коробка, куда вечно спешащие, серые как мир вокруг люди, проходя мимо, бросали свои деньги. И эти деньги: мятые как будто обрывки бумаги — купюры, небрежно рассыпанная мелочь, лежали поверженные искусством у самых его ног, а он их не видел и видеть не хотел. Его громкий сильный голос звучал, вырывая людей из повседневности, из полусна спрятавшейся от мира за заботами души. И Родионов с удивлением услышал слова этой песни, так задевшие его за живое:

«Он прошел сто дорог, три войны и остался жив,

Он до сих пор видит страшные сны,

Он до сих пор умирает в них,

Он помнит ветер в горах,

Он помнит лица друзей,

Но подполковник не нужен своей стране».

Его страна сдала в музей!

А дальше шел припев:

«Подполковник не нужен своей стране, своему сыну своей жене,

Переживая крах, в своих мечтах, он ищет истину в вине!»

Полковник подошел к парню и нашарил в кармане какую-то мелочь, бросил ее в коробку.

— Сам сочинил? — спросил он у парня.

— Сам, — гордо ответил тот, а потом звонко по-строевому и с улыбкой добавил:

— Сам сочинил, товарищ полковник! Понравилось? —

Ему подумалось, наверное, сам Господь, руководствуясь непостижимым, одному ему лишь ведомым замыслом, творит все в этой мире так, что в любой жизни нет ни чего случайного, происходящего нечаянно или по нелепому стечению обстоятельств, как это пытаются представить плывущие по течению безвольные фаталисты. В мире все закономерно. Так как если мир это хаос, то в нем нет никакого смысла. И тогда любая человеческая жизнь, как и ее смысл, есть иллюзия, а сама жизнь просто ничего не значащий сон. Но если все закономерно, то случайности не бывает. И любой человек, встретившийся на его пути, каждое произошедшее с ним событие это метка судьбы. Предначертанный знак, — указывающий на что-то, о чем то, важном говорящий ему. И если это не понято сейчас, не разгадано им, не узнано, то он обязательно поймет это завтра или через некоторое время и вся жизнь через череды мелькающих разрозненных событий превратится в длинный последовательный и понятный путь. Пускай даже путь к смерти.

4

В Моздоке Родионов ожидая борт, на взлетной полосе военного аэродрома нечаянно встретил товарища по академии генерала Орловского, они оба обрадовались неожиданной встречи, разговорились. Юра Орловский только вернулся с Ханкалы и в свойственной ему манере, зло шутил над другом.

— Каким тебя чертом сюда занесло? — спросил генерал, внимательно оглядев товарища. Его смущал внешний вид того, его экипировка.

— Командировка, — просто пояснил Владимир.

— Понятно, генеральный штаб у нас тоже не спит! —

— Как видишь! —

— Вова, вот ты мне дураку, скажи, зачем тебе там звезды на плечах в Грозном, сними их к чертовой матери, вместе с погонами и выкинь. Избавься и от кокарды. А то, как звезда во лбу у принцессы. Это гражданская война, а не парад, она особенно жестока. Там в Грозном снайперов как грязи, за твои звезды этим наемникам доплата идет, ты, что хочешь кому-то из арабов семейный бюджет своей смертью пополнить? — с искусственной улыбочкой опытного человека получал он Владимира, и тут же га полном серьезе спросил у задумчивого товарища:

— Скажи вот еще мне Вова, а у тебя есть гранаты с собой? —

— Нет, — растеряно ответил Родионов.

— Да, ты у нас работник карандаша и бумаги, это ясно! —

— Ну да! —

— Так получай гранаты немедленно, получи сразу две и рассуй себе по карманам! Что бы при тебе были всегда, ты понял? —

— Зачем? —

— А вдруг в плен тебя будут брать, а ведь тебя генштабиста сам Масхадов как минимум, наверное, пытать будет? Уши отрежет, и в твой зад фугас засунет! —

— Не смешно Юра! — обиделся полковник. Он ненавидел все армейские шутки про зад и вазелин.

— А тут знаешь Вова уже давно никому и не до смеха! Тут плакать надо! — вдруг всерьез разозлился генерал:

— Да Вова здесь уже давно никто не смеется, а все только кровью дружно харкают, наперегонки. А знаешь, зачем тебе Вова именно не одна, а сразу две гранаты нужны? —

— Одна для врага, а другая для себя? — догадался Владимир.

— Не угадал Вова, так было в Союзе, это там одна для врага, другая для себя, это там, так было, а сейчас друг мой правила изменились: одна для себя и еще одна знаешь для кого? —

И выждав паузу, генерал произнес, наблюдая за тем какой эффект откажет сказанное им на Родионова:

— Для товарища рядом, который уже не сможет сам себе помочь! Понял меня? —

— Понял Юра. А как же пистолет, а пуля в лоб? Не модно? —

— Неактуально! Во-первых, его с собой надо таскать, по-мимо бронника, каски, АКМ и боекомплекта, а там, в Чечне этим пистолетом можно только местное население насмешить. Там калибр подольше уважают! А пистолет как боевое оружие, кстати, никак не котируется, там даже дети, наверное, его уже не боятся. Вот толи дело гранатомет какой-нибудь, вот это да. А во-вторых, Вова, кто тебе там, когда в плен будут брать тебя, не дай бог этого, его вытащить позволит, никто! Тебе сразу руку отстрелят! А в третьих если даже успеешь себе в лоб пальнуть, то это по некоторым обстоятельствам не очень твоих близких обрадует. —

— Согласен, дыра во лбу не очень красиво смотрится, фасад портит! —

— Не в этом Вовочка дорогой дело! Тут не дыра во лбу тут член во рту! Или яйца в глотке! Так что извини брат граната надежнее! Чем с яйцами в глотке лежать! —

В метрах трехсот мимо них по дороге промчалась колонна автомобилей с горящими фарами и включенными мигалками, а замыкал ее БТР. Колонна, лихо не сбавляя скорости, вырулила к стоящему вдали одинокому воздушному лайнеру. Из машин как горох рассыпались спецназовцы, оцепив весь периметр вокруг самолета.

— Видал, что делается? «Альфа»! — обратился Орловский к Владимиру, указывая на картину происходящего:

— Знаешь кто это? —

Манера засыпать собеседника многочисленными вопросами была фирменным коньком Юры Орловского, распустившаяся в нем под генеральской фуражкой с новой яркой силой.

— Нет, — ответил тот и с интересом посмотрел, как к самолету от машин двинулась немногочисленная процессия.

— Сергей Степашин и Егоров в компании журналистов ко Льву Рохлину в войска ездили, показывали миру, что наши дела не так плохи как говорят. Да и спасибо сказать, заодно! Молодцы ребята держатся! —

— Понял брат, чем плоха пуля во лбу? Когда там эти боевики найдут твой труп, мало не покажется — они так его изуродуют, что родные тебя не узнают, они изобретательно внесут некоторые доработки в божье творение под именем Владимир Родионов! —

— Да что ж они звери там, что ли все? —

— Да нет, вроде всякие есть, разные, как и везде, просто к худшему готовься, понял, чтобы не разочароваться! —

Родионова позвали, его Ми-26 уже готовился к взлету, в разгаре была погрузка на борт убывающего личного состава. Друзья обнялись, прощаясь. Орловский вздохнул:

— Эх, Вова, Вова. У нас все как в анекдоте — кто знает как, уже не может, а тот, кто может, пока не знает! Полковников и генералов как грязи осенью на дорогах, а простых взводных командиров войскам как воздуха не хватает! Нашу армию преследует один и тот же вопрос на протяжение всего долгого двадцатого века, на который и сейчас у меня нет ответа: почему что бы научились хорошо воевать нас нужно вначале хорошенько побить? —

Из Моздока Родионова, на транспортном Ми-26, в который как селедки в банку набилось более сотни человек — военнослужащих с оружием и баулами, рюкзаками и сумками доставили сначала в Ханкалу и уже оттуда в грохочущий Грозный. При подлете к Ханкале, когда огромная машина, прозванная «коровой», вибрируя всем корпусом, совершала посадочные маневры, полковник увидел в иллюминатор какие-то строения, бесцветную взлетную полосу и военную технику. А вдали лежал город, рассыпанный сотнями серых зданий укрытых кое-где в клубах черного дыма. А над ним голубое опрокинутое ввысь небо. В людях почувствовалась растущая нервозность.

В Грозном шли ожесточенные бои. На самом въезде в город на большом дырявом фанерном щите, прикрепленном к столбу, куском металлической проволоки, большими буквами, было кем-то доброжелательным не в меру написано: «Добро пожаловать в ад!». Эти слова, небрежно начертанные красной краской, казались выведенными человеческой кровью, и, могли, несомненно украсить вход и в саму преисподнюю. Кто же их написал, было, никому не важно, и многие, даже и сам полковник подписались бы под этими словами.

Колонна техники, с которой Родионов отправлялся в город, вошла в него с наступлением сумерек. Вечерело. Техника шла вперед, утопая лязгающими гусеницами в грязи. Грозный безразлично встречал их вымершими улицами, коробками искалеченных домов пронзенных прутьями обнажившийся арматуры, дымом и грязью. Холодный город пристально разглядывал их своими пустыми глазницами мертвых окон, пугал остовами сгоревших машин и окоченевшими человеческими трупами, не кем не убранными, брошенными у обочин. Город прятался в ночную темноту. Ближе к центру грохот боев усилился. И во мраке, ослепляя все вокруг, мгновенными вспышками яркого огня гремели взрывы, метались языки пламени и глухо стучали, сливаясь в шум непрекращающегося боя выстрелы. Из тьмы вырывались и исчезали вдали, прочерчивая темноту огненным пунктиром пулеметные очереди, плясали неясные тени, метались фигуры людей.

Полковника доставили к штабу восьмого армейского волгоградского корпуса, тогда находившемуся в подвале разрушенной республиканской больницы. Командовал корпусом генерал-лейтенант Лев Яковлевич Рохлин, к его штабу и был прикомандирован полковник Родионов.

На улице у больницы его уже ждал молодой парень, видимо офицер, в перепачканной форме начисто лишенной каких-либо знаков воинского различия с двумя такими же, как он сам ребятами помладше, но только в касках и броне.

— Лев Яковлевич приказал! — пояснил офицер, и ребята дружно облачили полковника в бронежилет, вмиг придавивший его к земле своей непривычной тяжестью. И только после этого они повели за его собой, напрямик через задымленный двор, к штабу. Под ногами чмокала черная грязь, хрустели отлетевшие ветки раненных деревьев, скрипели осколки кирпича. Что-то вокруг гремело, ухало, громко рвалось, чадило гарью, взлетало вверх снопом огненных искр и языками пламени и тут же гасло, чуть стихало, но возникало заново, как-то уже по-другому, но все так же близко и страшно. Кружась и замирая в воздухе легкими серыми снежинками, из окон горящего дома, падая на них, разлетался пепел. В свете вспышки прогремевшего взрыва на щербатой от пуль и осколков стене Владимир разглядел надпись: «Ельцину — водка. Чечне — свобода».

— Это, наверное, определило место выбора штаба? — пошутил он, кивнув на надпись, но сопровождавший его офицер был сдержан, предельно серьезен, шуток не понимал, или просто не хотел понимать. Он всем своим видом показал, что ему не до них, и поэтому в ответ сухо промолчал и на надпись не посмотрел. Он двигался быстро, ловко и полковник, облаченный в бронежилет, едва успевал за ним. При этом капитан еще и торопил его:

— Давайте быстрее товарищ полковник, они могут в любое время начать обстрел! У них есть танки и артиллерия и даже «грады». Тогда нам будет трудно с вами здесь пройти! А еще снайперы-суки работают! —

5

В подвале горящего и задымленного дома, в какой-то паре сотен метров от вражеских позиций, Родионова встретил в треснутых очках, простуженный, сутулый генерал, больше похожий на усталого агронома. Рохлин был доброжелателен и невозмутим даже в этой сложной боевой обстановке. Полковник ему представился, но генерал, оказался чужд формальной строгости.

— Рад приветствовать представителей арбатского военного округа! Каким же чертом вас полковник занесло в наш ад? Я знаю, некоторые ваши коллеги из Генерального штаба, предпочитают сидеть там, в Моздоке, оттуда им более удобно руководить войсками, оказывать нам, так сказать посильную помощь, ну а вы прям герой! — рассмеялся он, пожимаю Родионову руку.

— Это у вас первая война? — спросил генерал.

— Нет, Афган, я командовал там ротой в 1985 году! —

— Тогда понятно, — вздохнул генерал, протирая платком свои очки, ему было неприятно вспоминать это, им принесли жидкого чаю с печеньями:

— Я майором еще поехал служить в Афганистан в 82 году, в год смерти Брежнева. В должности командира отдельного мотострелкового полка участвовал в боях в провинции Бадахшан, где и получил свое первое ранение. Потери у нас в полку были большие. Тогда меня обвинили в провале операции и сняли с должности командира части, перевели на должность заместителя. Сказали: кто-то должен быть виноват, этот кто-то ты. А я и не отрицал своей вины. В 84 году меня восстановили, опять командовал полком. А в октябре 84 года вертолет, в котором я летел, был сбит душманами. Жене сказали, что я погиб, а на самом деле я выжил, у меня тогда был сломан позвоночник и обе ноги. Все-таки вертолет упал и разбился с достаточно большой высоты, но я не погиб. Так что Афган я хорошо запомнил. А там, кажется, его что-то очень быстро забыли! —

В июне 1993 года генерал-лейтенант Рохлин вступил в должность командующего 8-м гвардейским армейским корпусом. Этот гвардейский корпус считался преемником доблестных традиций славной 62-й армии легендарного генерала Василия Ивановича Чуйкова, мужественно оборонявшей Сталинград. Именно эта отважная армия, отрезанная от остальных сил фронта, истекая кровью, вынесла на себе все главные тяготы обороны города. Тогда командующий армии настаивал, что бы бойцы видели своих командиров в рядах своих подразделений, а не прячущимися в штабных блиндажах за их спинами, и понимали, что не они брошены на произвол судьбы ими. А их командиры, если надо умрут вместе с ними рядом в бою, все от сержанта до генерала. А сам Чуйков, как и его заместители не покинули город, став в первую очередь примером для солдат, хотя управлять прижатой к Волге расчлененной противником на части, армией, сохранившей за собой лишь узкую прибрежную полосу, было лучше с другого берега реки. Там в Сталинграде впервые была применена эффективная для боев в городе тактика штурмовых групп. Бои велись не силами штатных линейных подразделений, а специальными штурмовыми группами, в состав которых входили: стрелки, саперы и снайперы, группам придавались противотанковые средства и большое количество гранат. Армии в последующем было Указом Ставки в апреле 1943 года, присвоено наименование 8 гвардейской, а уже в советское время она была переформирована в корпус. В 1945 году те же штурмовые группы 8 гвардейской армии под командованием Чуйкова брали Берлин.

Первое, с чем столкнулся новый командующий волгоградского корпуса, это было халатное отношение офицеров корпуса к своим непосредственным обязанностям, во многом вызванное происходящими в стране событиями, хроническим безденежьем, развалом и отсутствием каких-либо перспектив дальнейшей военной службы. Одним словом неопределенность. Офицеры тогда массово бежали из армии. Над корпусом висела угроза сокращения и переформирования.

«Лучший способ дискредитировать армию и саму воинскую службу в глазах общества — вывести войска на поле боя неподготовленными», — так считал генерал и сделал упор на боевую подготовку частей корпуса. Его подчиненные считали, что он выслуживается и делает на них карьеру.

1 декабря 1994 года в корпус получили боевое распоряжение: выдвинуться в район сосредоточения на станцию Кизляр с последующей задачей разоружения незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики.

— Сам я мог не идти сюда со своим корпусом, — рассказывал позже полковнику Рохлин. — Да конечно командующий войсками округа сказал мне тогда, что я могу послать командовать любого из трех подчиненных мне генералов. Но как бы я тогда выглядел? Я, эдакий самодур, который не давал людям ни дня отдыха, месяцами держал их на полигоне, снимал с должностей тех, кто не справлялся с задачами боевой учебы, и вот в минуту опасности вдруг оказался бы в стороне, послав людей умирать? Как после этого можно было смотреть в глаза своим офицерам и солдатам? —

Слова Рохлина обожгли Владимиру душу, мурашки побежали по его спине «вдруг оказался бы в стороне, послав людей умирать, как я смотрел бы тогда людям в глаза?». Что этот генерал тоже болен как и он?

Родионов вместе с начальником оперативного отдела штаба поколдовали над картой. Передовые позиции волгоградского корпуса располагались районе высотки на подступах к дворцу Дудаева, там шли самые ожесточенные бои, обладание этим зданием нефтяного института позволяло артиллерийским наблюдателям корректировать огонь артиллерии по всему городу. А в городской больнице располагался штаб Рохлина. Потом разговор продолжился и плавно вернулся к недавним событиям 31 декабря.

— Поговаривают, что Паша Грачев хотел, что бы город взяли к 1 января, мол, у него день рождения. Но это все чушь, я не верю. Он сам воевал. Он не такой дурак как его пытаются нам представить. Хотя и зажрался на своей должности! — спокойно рассказывал генерал. Так не спеша, он подробно изложил Владимиру все, что знал о произошедших событиях той роковой новогодней ночи 31 декабря в Грозном, участником которых сам и являлся. Он рассказал, как его по рации то и дело подгонял командующий объединенной группировкой войск Квашнин, как был недоволен им лично министр обороны, ворчавший: «Что же этот ваш хваленый афганец? Что он отстает, когда другие подразделения уже выполнили задачу и вышли в заданные районы». Но разве выйти в заданные районы значило выполнить боевую задачу? Нет, это совсем не чего не значило для Рохлина кроме одного — поспешишь, людей насмешишь. Причем кровавыми шутками! Город был ловушкой для войск, и никто кроме волгоградского корпуса к этому был не готов.

А сводный полк корпуса Рохлина не спешил в город не из-за нерешительности его командования, он опытный генерал не повел свои войска в город кучей, цыганским табором, как это сделали другие. Свои тылы корпус оставил с боевым охранением в пригородах, в городе они бы только мешали ему и были легкой добычей для боевиков. Колонна корпуса, осмотрительно продвигаясь вглубь города по заданному маршруту, постепенно уменьшалась — его танки и БМП примерно через каждые 50 метров, для сохранения чувства локтя, становились на блокпосты, прочно закрепляя за собой занятую территорию, прочно прикрывая тылы и фланги наступающей группировке. Таким образом, все силы корпуса были равномерно распределены на протяжение его зоны ответственности, а дороги для маневра силами и коммуникации остались свободны.

Продвигаясь к центру города, сводный полк волградского корпуса использовал обманные отвлекающие маневры, спутавшие карты противника. «Война это путь обмана» — любил повторять генерал.

А ведь было и такое, что, уже начиная с 15.00 31 декабря, многие командиры частей, вошедших в город, радостно докладывали «наверх», о том, что Грозный ими взят и им уже пора, обратно домой, пора грузиться назад в вагоны и готовить дырки в мундирах себе под ордена. Получалась прямо маленькая успешная война, о которой так мечтает каждый офицер! Пришел, увидел и победил. А где же была до зубов вооруженная армия Дудаева, численностью почти пятнадцать тысяч человек с танками и артиллерией, о которой говорила разведка, которая еще недавно получила боевой крещение в боях с вооруженными Россией противниками Дудаевского режима, разбив их наголову? О ней все забыли?

И только его, Рохлина грубо отчитывал по рации командующий войсками в Чечне Квашнин. Но генерал твердо действовал по своему плану. Он вообще всегда старался действовать по-своему, и в этом был залог его военного успеха. Командование прошедшей к вокзалу майкопской бригады удивленно сообщало в радиэфире об увиденном ими, — покинутый людьми вокзал, казалось, еще дышал жизнью, сохранными были помещения, кассы и киоски вокруг, словно люди совсем недавно буквально несколько минут оттуда ушли. А из подвалов и окон близлежащих домов опытные бойцы Дудаева уже ловили в прицелы гранатометов борта танков, рассматривали в мощные оптические прицелы импортных снайперских винтовок лица солдат и офицеров.

"Тихому не верь, быстрого не бойся" — так гласила чеченская пословица. И как только на город упали сумерки, по всем средствам связи пронеслось разрывая зловещую тишину — «Добро пожаловать в Ад!». А из мегафонов прямо с окон казалось еще недавно мертвых домов, понеслось над городом грозное эхо, зазвучавшее, словно боевой клич: «Аллах Акбар!»

И начался настоящий огненный ад. Это был разгром. 81 полк, зашедший в город со всеми тылами и техникой, попал в огненное кольцо засады. Подбитая горящая техника запрудила дорогу еще пока целым боевым машинам, им не куда было деваться, их расстреливали в упор, как в тире. Они огрызались яростным огнем. Боевики привязывали гранаты к парашютикам от сигнальных ракет и бросали их из окон домов на колонны. Граната при этом взрывалась в воздухе и поражала большую площадь.

Родионову о сыне стало известно, что он в том тяжелом новогоднем бою пропал без вести, никто не видел его гибели или пленения. По сбивчивым рассказам офицеров 81 полка Владимир восстанавливал шаг за шагом жуткую картину боев. С их слов стало известно, что БПМ сына было подбито, взорвалось и сгорело. И кто-то даже видел, как он с бойцами успел его покинуть. Те двое бойцов бывших с сыном попали в эту ночь в плен боевикам, о чем была получена информация по каналам ФСБ от правозащитников. Они оба были из его взвода. Даже была предоставлена видеозапись, как оба этих парня испуганно общаются с независимыми журналистами в подвале Президентского дворца. Через ФСБ полковник попросил у правозащитников уточнить судьбу своего сына. В ответ ему сообщили, что действительно какой-то лейтенант, из мотострелковой части раненный в ногу, находится в плену. Захвачен он был вместе с этими двумя бойцами из взвода Родионова младшего. Фамилию офицера, однако, установить не удалось. Но появилась очень большая надежда, которая приятно успокаивала, что это и есть Игорь, и что он жив. Таким образом, сын числился в списках, пропавших без вести. По настойчивой просьбе Родионова пока ситуация окончательно не прояснится решено было его гражданской жене ничего не сообщать. А в пункт постоянной дислокации в Самару передали, что Родионов находится в тыловом госпитале на лечении и пока из-за неразберихи как впрочем, и многие другие связь с домом потерял. В Афганистане пусть и крайне редко так же неосмотрительно записывали людей в списки погибших, а потом эти люди находились. Никто не жена и невеста сына ни о чем знать ничего пока были не должны. Он во всем разберется. Время еще есть и сам Родионов тут.

В радиэфире уже шли переговоры между воюющими сторонами об обмене пленными и передаче тел погибших друг другу для захоронения. Армия Ичкерии сделала несколько красивых жестов, передав группу испуганных пацанов через какой-то лояльный к правительству Дудаева международный правозащитный комитет с явно популистской целью.

В темных сырых подвалах разрушенных домов, находились бойцы, которых местные чеченцы спрятали от боевиков, укрыв от плена. Полковнику оставалось одно — верить, потому что иное не имело, никакого смысла.

Позже Родионову от пленных боевиков стало известно, что назначенный в марте 1994 года начальником Главного штаба Вооружённых сил Ичкерии Аслан Масхадов, разработал коварный план, по которому боевики специально пропустили колонны бронетехники в центр города, после чего с наступлением темноты нанесли по ним мощный удар. Уничтожение российских войск на узких улицах Грозного было организовано классически: обычно сначала уничтожалась головная и замыкающая машины в колонне, после чего из окружающих домов открывался многоярусный огонь по остальной бронетехнике, пехота, такни и боевые машины расстреливались в упор.

В своем подробном отчете, подготовленном для Главного оперативного управления Генерального штаба, Родионов писал горькие правдивые слова по «горячим следам» недавних событий: «батальоны 81 мсп и 131 (Майкопской) омсбр, встав плотными колоннами вдоль улиц в центре Грозного, у железнодорожного вокзала и президентского дворца Дудаева, не рассредоточились. Не были выполнены обязательные мероприятия организации по охраны и обороны, укрытия техники, не выставлены блокпосты по маршруту движения и не велась разведка, что позволило боевикам скрытно сосредоточить против них мощную ударную группировку. Сыграло свою роль слабое знание местности предстоящих боевых действий, отсутсвие достаточного обеспечения подразделений топографическими картами, а выданные зачастую не соответствовали действительности. Радиосвязь было налажена по открытым каналам, что позволяло противнику перехватывать переговоры подразделений».

В разгроме 131-й бригады и 81 мсп входивших в группировку «Север «Родионов в своем докладе справедливо обвинил ее командование: «В 11 часов 31 декабря, по радио командовавший группировкой генерал-лейтенант Пуликовский отдал приказ на вход частей в Грозный. Письменных боевых и графических документов в части из штаба не поступало, части не была проведена подготовка. Передовой командный пункт Северной группировки так и не был развернут».

«По итоговым данным, известно, что в ходе боев с 31.12 по 2.01., только 131-я бригада потеряла 20 из 26 имевшихся в ее составе танков и 102 из 120 боевых машин пехоты, вошедших в город» — завершал доклад полковник. Кроме того от штабных офицеров корпуса ему стало известно, что боевики захватили карту, где были нанесены все координаты российских войск. Вероятно, эта карта была изъята у кого-то из раненых или убитых командиров. Как бы ни были плохи карты, которыми были снабжены войска, знающие город боевики, все, что им надо вполне смогли по ним для себя определить.

Рабочая тетрадь оперативной группы центра боевого управления 8 гв. АК" которую изучал полковник пестрила записями, свидетельствующими о постоянных переговорах Рохлина с представителями Министерства обороны и Северо-Кавказского военного округа, в которых генерал просил не задерживать колонны со вновь прибывающей техникой, оружием, боеприпасами.

В ночь с 1 на 2 января, когда Восточная группировка отошла, Западная увязла в боях и встала, Северная, в лице 131-й бригады и 81-го полка, была разгромлена, боевики сосредоточили весь огонь на подразделениях волгоградского корпуса. К этому времени Рохлин уже успел подтянуть все свои наличные силы, те самые 600 бойцов и командиров 255-го и 33-го полков, разведывательного батальона и некоторых других подразделений. И отдал команду собирать все и всех, кто уцелел в разбитых колоннах.

2 января ситуация продолжала оставаться катастрофической.

— Подсчет сил противника, — рассказывал Рохлин, — проведенный на основание данных разведки и радиоперехватов, свидетельствовал: на каждого солдата и офицера приходилось от 6 до 10 боевиков. Противник имел полную свободу маневра и мог достигать на отдельных участках еще большего перевеса сил. Тогда от разгрома спасло то, что как видите, мы не спешили выполнять приказы командования! —

И корпус Рохлина, по численности личного состава — сводный полк, остался совсем один вырвавшийся вперед, и находящийся теперь в оперативном окружении, но стоило ему отойти, отступить, как вся операция была бы с позором провалена, и все надо было бы начинать сначала. При этом все, за что так щедро заплачено кровью и потом, отдать торжествующему врагу. А потом снова дом за домом, квартал за кварталом, возвращать назад с боями. И тогда же стало ясно, что помощи ждать не от кого, это был самый отчаянный момент сражения за город. В тот день на связь к генералу вышел заместитель командира 20-й гвардейской дивизии входившей в состав корпуса, и предложил генералу последовать примеру отступивших частей. Но он отверг предложение.

"Если не выстоим, то здесь ляжешь, комдив, и я тоже", — ответил ему командующий. То, что он называл гражданской войной, он считал бандитской разборкой на государственном уровне, когда одна захватившая власть в стране банда уничтожает другую более мелкую банду, вставшую у нее на пути посредством армии. Армия в качестве разменной монеты в схватке грабящих свои народы временщиков, а за этим жертвы, кровь и огонь. Это все надломило генерала, и Рохлин впервые тогда задумался о самоубийстве.

Оперативное командование находилось в шоке, оно «зависло» в полной прострации, не понимая, что происходит, как быть дальше, что же теперь делать. В те дни на связь с корпусом из начальства никто не выходил. Они тщетно искали оправдания случившейся трагедии. Все начальники словно воды в рот набрали. С того момента Рохлин не получил ни одного приказа. Министр обороны, не выходил из своего штабного вагона в Моздоке и беспросветно тяжко пил.

В ночь со 2 на 3 января генерал-лейтенанту Льву Рохлину были переданы в оперативное подчинение 81-й и 276-й мотострелковые полки, остатки 131-й бригады, части корпусного подчинения 67-го армейского корпуса и вновь прибывшая 74-я отдельная мотострелковая бригада Сибирского военного округа. Но командующий отказался принять под командование деморализованные остатки 131 бригады и 81 мсп. Их надо было выводить из боев, дать отдохнуть, переформировать. А лучше вообще больше не вводить в состав действующих сил. Люди пережили трагедию.

Боевики продолжали атаки на подразделения 8-го корпуса. Им приходилось отбивать по 10-12 атак в день. Артиллерия, минометы, танки боевиков пристреляли каждый метр. Практически все здания больничного комплекса были разрушены. Подвал, где находился передовой командный пункт, обогревался теплом горящего здания. Железная дверь, отделяющая подвал от самого строения, была раскалена так, что до нее было не дотронуться.

Генерал применил в боях за Грозный "огненную карусель". Суть этой "карусели" заключалась в том, чтобы вести непрекращающийся огонь по целям, не давая противнику поднять голову. В окоп заезжал танк, который вел непрерывный огонь до полного выхода боезапаса в автомате заряжания. Два других танка ждали неподалеку, в укрытии. Отстрелявшись, танк оставлял окоп, а его место тут же занимал другой. Затем следующий. А самый первый в это время восполнял расстрелянный по врагу боезапас. Темп стрельбы был просто потрясающим. И главное никаких перерывов и пауз.

И к третьему января командование группировки Российских войск в Чеченской республике, все же наладило управление своими частями, была изменена и тактика ведения боев в городе. Стала применяться единственно правильная и эффективная в этих условиях тактика штурмовых групп, точно, так как это было сделано в далеком прошлом, во время ожесточенных боев в Сталинграде и во время решительного взятия Берлина. Штурмовые группы отбивая у противника квартал за кварталом, увязая в уличных боях, упорно продвигались к центру Грозного. Упор делался на создание укрепленных опорных пунктов в высотных зданиях, господствовавших над окружающей местностью, Активно применялись снайперы и массированный артиллерийский огонь, которой корректировался из подразделений, ведущих бои на улицах. При попытках боевиков окружить и захватить опорные пункты российских войск, артиллерийские батареи, развёрнутые в пригородах, методично уничтожали противника.

Именно тогда солдаты и офицеры могли оценить "самодурство" командующего, который в Волгограде месяцами не давал артиллеристам покинуть ненавистный полигон. В Чечне артиллерия корпуса, не выходя из Толстого-Юрта, удивительно точно била по назначенным целям в Грозном. Боеготовность артиллеристов была выше всяких похвал. Уже через 20-30 секунд после поступления команды орудия открывали прицельный огонь. Еще в Волгограде Рохлин, вечно недовольный результатами боевой учебы, представил к увольнению начальника ракетных войск и артиллерии корпуса полковника Василия Кириченко. Но когда корпус был брошен в Чечню, офицер обратился к Рохлину с неожиданной просьбой разрешить ему поехать вместе со всеми. Рохлин вернул документы на увольнение Кириченко.

— Можно сказать, что именно артиллерия решила исход первых дней боев, — говорил Рохлин полковнику. — Кириченко проявил удивительное мастерство в управлении ею. Он фактически стал одним из тех, кто спас президента, правительство и министра от позора полного разгрома армии в Грозном, а нас от гибели