Глава пятая

Не хочется даже вспоминать дальше. Все классически, банально и очень больно. Просто на концерт Юрия Башмета с ним пошла… да, моя Таня!

Я держалась весь вечер, но грусть не скроешь. Она ведь пахнет. На кухне папа пристал с вопросами, и я уже решила поделиться своей бедой, но вошла мама. Посмотрев на меня, хмыкнула.

— Сейчас никого печалью не удивишь! Столько вокруг хлама, и душевного и физического, что это норма для психики — быть черствой!

Но так ведь думают не все. Мы с папой переглянулись. Он обреченно пошел смотреть телевизор, а я…

Я расплакалась, как первоклассница. Так все несправедливо! Почему Танька предала?

— Ха! — мама торжествовала. — Я тебе говорила, деточка, не бывает женской дружбы! — и без сочувствия кинула. — Забудь, какие твои годы!

— Я умираю, мама! Поговори со мною!

— Элементарно, у тебя переоценка ценностей! Время тратить на это не стоит. Потом будешь смеяться над своей «бедой». Я-то знаю!

Когда придет это «потом»? А мне сейчас от обиды сжимает горло. Рыдания душат, и со слезами безвозвратно вытекает вера. Что мне толку от чужого знания, даже если оно правильное? Можно ли приблизить это эфемерное «потом»? И как научится не страдать здесь и сейчас?

— Глупые вопросы!

О, боже, я все это сказала вслух. Бегу вниз по лестнице, игнорируя лифт.

Зачем я родилась? Не хочу жить! Мир злой, а люди вокруг как хищники. Все хотят быть акулами. На Земле господствуют страх и враждебность. В обществе двуногих действует закон: сожри ближнего. Каждый норовит, если не укусить, то хотя бы напугать. Вызвать к себе неприязнь считается нормой. Подростки вообще боятся проявлять доброту, до такой степени она не в моде, да и вообще, считается уделом убогих, слабых. Неужели мы рождаемся лишь для выживания? Мне не нужна такая жизнь!

Почему-то в голову полезли мысли о нашей Маруське.

«У животных также как у людей. Лучше быть кастрированным домашним любимцем, чем лишаистым вольным котом, отвоевывающим себе место в подвале. Не надо подкармливать бездомных собак и кошек! Этим ты только доказываешь свое мнимое благородство!» — так говорит моя мама.

Мне подумалось, что мы, дети конкретного периода, обязаны были родиться сразу с кастрированными мозгами и чувствами, чтобы не мучиться туманными понятиями, как доброта, верность и другая романтическая чушь.

На душе было муторно и так захотелось оказаться смертельно больной, аж до спазм в горле. В такие моменты всегда кажется, что боль телесную легче перенести, чем боль душевную.

Ха, укорила я себя, жалости просишь, к состраданию взываешь. Я усилием воли отвергла унизительную жалость, но тут же к извилинам прилипли мысли о самоубийстве. И стало еще тоскливее.

Я не знала, куда бежала и зачем. Казалось, что кружилась где-то на краю земли, а всего лишь навсего топталась на автобусной остановке. Люди шарахались от меня, как от чумы. Или я от них шарахалась, а они меня огибали?

Меня остановила Танина мама, тетя Вера. Увидев мое зареванное лицо, просто прижала к себе, ни о чем не расспрашивая. В голове моей сразу же утихомирилась круговерть из мрачных дум.

— Сейчас купим пирожных и пойдем чаевничать. Отказ не принимается!

— А меня ваша Танька предала!

Мне казалось, что я выкрикнула эту фразу зло, дерзко и очень громко. Но, увы, получилось жалобно и до обидного тихо. От этого я стушевалась еще больше, а глаза так и вовсе утопли в слезах.

— Отказ не принимается, — повторила тетя Вера.

Я просидела на их уютной кухне до позднего вечера. Таньку так и не дождалась. Мы с тетей Верой разговаривали за жизнь. Ни тебе умных изречений, нравоучений, взрослых советов. Но так стало спокойно на душе. В голове крутилось давнее стихотворение.

Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести.

Но никаких пафосных слов не было. А вот что было — не поддавалось еще осмыслению.

Что-то определенно произошло. И не только со мной, в объективном пространстве тоже. Люди вдруг перестали казаться злыми и хищными. Взгляд выхватил вполне бытовую картину.

У дороги две женщины заразительно смеялись только им известной шутке; в трех метрах от них сухонькая старушка кормила явно бездомную собаку; на тротуаре упал ребенок, и мужики, побросав бутылки с пивом, кинулись его поднимать; прибежавшая мамаша благодарила мужчин и расточала улыбки на всю округу.

Домой я возвращалась умиротворенная, отстукивая шагами жизнеутверждающий ритм: в мире есть добро, надо научиться его видеть.

Самое неприятное впечатление от того вечера, что я смаковала мысли о самоубийстве. Ужасно глупо. Никогда больше такого не допущу.

Если жить — это соответствовать, значит, будем соответствовать. Все равно свободы в этом мире нет. Стопроцентная истина. От нее уже не тоскливо. Привыкаю. Да и от маминых терминов уже не вяжет рот.

Что-то внутри меня сломалось. Но думать об этом не хочу. И не буду. У меня просто переоценка ценностей. И мама, как всегда, права. Действительно, какие мои годы!

А ведь летит время, очень быстро летит. Еще вчера были зима и радость, весна и боль. А сегодня город дуреет во власти духоты и неимоверной жары. Август напрочь изматывает людей и природу. Не успела привыкнуть, что мне всего двенадцать, а уже тринадцать. Через две недели я распахну двери элитного лицея. Новый класс, новые друзья, новая жизнь.

После той «драмы» прошла целая вечность. В воспоминаниях немножко грусти, немножко горечи.

Порой, кажется, мы взрослеем не с годами, а с событиями, которые с нами происходят. И скользим по этой жизни, наспех отмечая значимые из них. Не живем и даже не выживаем. Мчимся, гонимые неуправляемыми ветрами.

Таньку я простила, тем более что любви никакой у них не получилось, но в дружбу женскую больше не верю и… в романтику тоже. Буду ли я дальше общаться с ней? Скорее всего — нет. И не потому что она, так сказать, увела у меня парня. Просто она… не стильная.

А сотового у Виктора нет, потому что потерял очередной, да новый не успел купить, наверное.