Действие

7

Голова начинает до боли дребезжать, если облокотиться на стекло. За ним сочная степь и летнее небо, но глазу не за что зацепиться. Так скучно… На спинке сидения перед Ним висит рюкзак — всё, что Его. Свою же сумку Она положила на место под ручную кладь. Пыталась уснуть, но никак. Многие пытаются. Второй, третий, четвёртый час. Во всю днеет, и солнце навязчиво лезет в окно. Задёрнул шторку. Когда Они раньше ездили куда-то (недалеко), Он клал голову Ей на плечо и недолго спал. Шея затекала, но дорога сама бросалась под колёса. И когда Он просыпался, несколько минут смотрел в окно: всегда сидел около него. Показался город. Получается, шесть часов почти прошли? Пассажиры начинают оживляться, мельтешить и шуметь. Кто-то убирает за собой, поднимает подлокотники у сидений, спешит в уборную, да та уже закрыта. Поезд замедляет ход, стук колёс всё реже, реже. Последний удар известит о прибытии, откроются двери, и люди в суете повалят к выходу. Они сидят и ждут. Она привыкла выходить после всех. Взяв своё, Они скоро окажутся на перроне.

Столичный вокзал: толстая прямоугольная башня симметрично расходится в две стороны приземистой полусферой, и всюду синие стёкла и белая, чередующаяся с золотой, обшивка. Она покурит около урны, и Они войдут внутрь. Суматоха. Люди нескончаемым потоком снуют туда-сюда, сменяя узкие коридоры широкими, а широкие — залом ожидания или повсеместными кафе. У женщины украли сумку, она кричит и зовёт охрану. Другие напряглись. Они решают чего-нибудь поесть и заходят в блинную, прямо здесь, на вокзале. Всё дорого, но Она и не думает пойти в другое место. Это тревожит. Что происходит?

Они станут делиться впечатлениями об увиденном. Он нарочно заливается собственной рефлексией. Она почти не говорит. Нужно искать ночлег. Они выйдут в город: солнце с Ними, а на башне вокзала выросли огромные часы. На стоянке поместилось не меньше сотни машин, и отовсюду голосят таксисты. Протиснувшись сквозь гул, Он как бы больше его и не замечает, но есть что-то иное: слева, в сотне метрах — частный сектор; прямо — старое облезлое зелёной краской здание со столовой на торце; дальше прямо — улица, усеянная магазинами, салонами красоты и аптеками, а по одну сторону высится здание, отсвечивающее в солнце. Кажется, супермаркет.

Они заглянут туда после всего. Уже неделю покупают там ужин. В основном, «домашняя» кухня: манты, котлеты, что-то ещё. Она берёт себе пиво почти каждый день. Она и раньше могла иногда выпить: раз в неделю, бывало, что раз в месяц. А сейчас зачастила.

Перейдя через дорогу от магазина, Они у входа в гостиницу. Пара метров вперёд, и направо, к лестнице вверх. На первом этаже только дорогие номера. Коридор этажом выше выглядит также: белые стены и лакированные двери, но в конце берёт вправо: это к уборной и душу. Общие на несколько номеров. Выглядят неприглядно. У Них двуспальная кровать, пара табуреток, платяной шкаф и старый рябящий телевизор. Но здесь только ночлег. Целыми же днями Они гуляют по незнакомому городу. Многие вещи бросаются в глаза. Он до последнего не верил, что океанариум был бесплатным, и всё боялся, что Их сейчас схватит охрана. Там были пруды с кораллами и множеством рыбы, а остальное как-то проходило мимо Него. А с другой стороны уличный базар с латанными натянутыми тряпичными навесами и разбитым бетоном под ногами. Ещё большой торговый центр, окружённый частным сектором — почти трущобами. Он не может понять этого. Ничего не осталось после посещения главной площади столицы: голое, уложенное плиткой поле, где только ветер да солнце. Хватило нескольких дней на разочарование. Она сняла пособие в банке. Что будут делать? Страшно спрашивать.

Он и молчал, а одним утром Они выходят из гостиницы со всеми вещами вместе с рассветом. Прохладно, и Они тянутся к янтарному восходящему гиганту в рыжем зареве, ещё около гостиницы. Ждут поезда, но пока не идут на вокзал. Билеты обратно.

8

Жара. Люди толпой идут тенью размашистых тополей и клёнов по асфальтированному тротуару. Слева во многоквартирном доме покажется магазин, Они зайдут: бедный продуктовый отдел перетекает в уголок с хозяйственными товарами. Купили газированной воды. Сначала пьёт Она, и только потом отдаёт бутылку. Больше её Она не берёт, и Ему придётся поить Её. Это очень стыдно и странно, и Он часто взрывается при очередной Её просьбе сделать это на глазах у людей. Выйдут из магазина. Поток поредел, но люди продолжают медленно идти вперёд. На другой стороне дороги плотно кучкуются разнородные низкие домишки, некоторые уже утопают в грунте и окнами выходят на колени прохожих. Они бредут за солнцем, пока не отделятся от толпы. В преддверии вечера не по себе. Они забрели не то в заброшенный парк, не то в целый недостроенный район, и стоят в бетонном кругу с возвышающимися по краям бордюрами. Травы вокруг почти нет, деревьев — тем более. Только вязы, только вязы. Бетонная дорожка ведёт дальше к паре голых панельных пятиэтажек в сотне метров. В хиреющем солнце они кажутся неестественно гротескными и вызывают непреодолимый ужас. Особенно чёрным смотрят на Него пустые впадины-окна, и мерещатся чьи-то тени в непроглядной для Его близорукости темноте, и выглядят дома тем мрачнее, чем ниже падает солнце.

Они сядут на деревянную скамейку в бетонном круге, и останутся надолго. Она даже сейчас подкладывает под свою сумку газету, Он не стесняется не делать этого. Оба, один чёрт, сидят на голой скамейке.

— Нужно заночевать. Может, там? — и кивнёт на дома.

Он всполошится: «Нет, там опасно! Там наверняка бомжи.»

— А мы кто?

Он продолжил, запинаясь: «А пьяницы? Наркоманы? Нет!»

Она устало выдохнет и задумается. Кругом никого, тишина, но дома пульсируют грохотом и ширятся перед глазами. Вечер приближается. Он не знает, что делает здесь, в этой деревне. Определённо в деревне. И куда Они шли вместе с теми людьми? Кажется, это какая-то экскурсия, но они шли очень долго и, возможно, всё ещё в пути. Он всё пережёвывает: для чего было сюда ехать? В этой захолустной жути ничего ведь не привлекает.

— Ладно, пойдём, — и солнце резко село. Она встала, закинула на плечо сумку, а газету из-под неё сложила, и обратно.

Идут той же дорогой, но другой стороной. Горят фонари. Странно, ведь обычно подобные улицы никак не освещаются. Кажется, эта — центральная. Подошли к автовокзалу — ни души, всё закрыто. Который час? Наверное, совсем поздно. Хотя Он всё равно бодр: прохлада не даёт повода хотеть спать. Но как долго? Не идти же всю ночь так! Он уже в чёрной олимпийке, и всё равно морозит. Трико в рюкзаке. Не хочется надевать сейчас.

Асфальт раскатывается в никуда чёрной полосой. В один момент Он замечает, что конец деревни близок: дома как-то неловко прерываются, оставляя крайние наполовину в степи. Он не хочет спрашивать и молча идёт. Но Она закурит сигарету и не остановится. Луна набирает или убывает — Он не разбирается, — и светит тускло. Когда фонари прервутся, не будет видно вообще ничего, и Они замедлятся. Однако, трасса оказалась не совсем прямой: сейчас она спускается, а потом берёт вправо и снова вниз. Из кюветов вырастают линии электропередач, трава чернеет, но вообще-то не так уж темно, и вовсе не страшно. В глазах расплываются огни города где-то впереди. Города? Он оглянется и сравнит: да, совсем другое дело. Но идти придётся всю ночь.

Изредка мимо Них проносятся машины по направлению к городу впереди. И после каждой Они смеются с того, как, должны быть, удивлены Им водители и пассажиры. Наконец сон взял своё. Он уже зевает не переставая, и слезящимися глазами умоляюще смотрит на огни, что никак не приближаются. Прошёл не один час с момента начала пути, так Ему кажется. Она не подаёт никаких признаков. И вдруг рядом тормозит внедорожник. Из него выскакивает девушка или женщина — не разобрать, — и подбегает к Ним. Он напрягся.

— У нас украли сумку с деньгами и документами. Идём пешком.

— Туда-то? Давайте подвезём!

Она поколебалась, но всё же все вместе направились к машине. Там сидят двое мужчин на задних сидениях. Он снимает рюкзак и садится к одному из них на колени, а Она — спереди.

— А то что же вы будете ночью с ребёнком по трассе таскаться, — продолжает девушка и снимает с ручного тормоза.

Может, деньги всё-таки кончились, и Она… нет. Он не может даже подумать о таком. Сойдя с поезда ближе к обеду, Они пообедали в привокзальном кафе, а позже сели на микроавтобус, откуда по итогу вышла какая-то невероятная толпа и отправилась бродить по той странной деревне. Всё случилось одним моментом, и Он даже не мог сказать, спал ли в пути сюда или нет, и сколько Они вообще ехали.

— Просыпайся, — Его потрепал за плечо мужчина позади. Он сходу открыл дверь и вылез из машины с рюкзаком в руках. Она поблагодарила девушку за рулём, и машина тронулась с места. Кругом очень светло, режет заспанные глаза. Это широкая улица, делящая фонарями и деревьями две проезжие части. Они около автобусной остановки: синей металлической коробки с широким проёмом и скамейкой внутри. Сядут. Морозит, но убийственно хочется спать. Он положит руки на колени, и сверху голову, и будет так плохо. Тело бьёт холод, небо синеет в свете фонарей, но это ещё ночь. Он точно знает.

— Я бы испугалась садиться к мужчинам, — донеслось справа. Но что делать дальше? Он поднимет голову и без разбора покивает в ответ.

— Пойдём? — спросит Он.

— Куда?

— Не знаю. Не здесь же сидеть.

— А куда?

— Да просто пойдём, и всё! — вскрикнет Он наконец, дёрнувшись телом, и голос надломится. — Я замёрз…

Она промолчала. Через несколько минут Они двинутся вглубь города. Всюду горят витрины и вывески, и люди есть. Остаток ночи проведут на железнодорожном вокзале. Охрана мелькает, но, видимо, принимает Их за ожидающих рейса. Потом Они пойдут на встречу поднимающему солнцу, и людей станет ещё больше. Перед Ними возникает парк аттракционов. Они остановятся на отдых. Садятся на скамейку под тенистым клёном. Мимо проходят люди, многие с детьми Его возраста. Ветер надувает приторный запах сладкой ваты, что продаётся в полусотне шагов.

— Извините, можно поинтересоваться? — рядом оказалась стройная женщина Её лет со сложенными на животе руками.

— Да? — Она свела брови.

— Я — директор парка. Мне сообщили, что женщина с ребёнком и сумкой уже час сидит у нас. Что-то случилось?

Скажет правду? Нет. Он ясно понимает, чем это чревато.

— Мы приехали сюда ночью, решили переночевать на вокзале, и у нас украли сумку с деньгами и документами, — на одном дыхании выпалит Она.

— К кому-то?

— Нет, просто. Не знаю, что делать.

Женщина минуту пожует нижнюю губу: «Не уходите никуда. Я вернусь», и быстро направилась вглубь парка.

— Блин! Не хватало ещё, — донеслось тихое, как только та скрылась. — Надо уходить.

— Зачем? — осторожно спросит Он.

— Как «зачем»? Ты тупой? — шёпотом прошипит Она. — Она сейчас полицию вызовет!

Нечего ответить, но Она не спешит срываться, и обдумывает.

— Ладно, — спокойно выдохнет по итогу. — Надеюсь, ничего не будет.

Директор скоро вернётся: «Не хотите немного поработать у нас оператором аттракционов?»

— Но где мы будем жить?

— У нас есть одно неиспользуемое здание здесь. Пойдёмте, покажу.

Поднялись и последовали за ней. Из лавки слева окликнут: «Эй, мальчик!». Убедившись, что это Ему, Он подойдёт. То старушка, продающая всякое летнее. Протягивает Ему мороженое. Он вопросительно поднимет на неё глаза.

— Бери, бери, — добро рассмеётся она. Он поблагодарит и вернётся к ожидающим женщинам. Как-то неловко.

Идут по старой части парка: асфальт сменился бетоном, по сторонам торчат неухоженные деревья. Безлюдно. Место Он увидит сразу: единственная выбеленная коробка среди редкой растительности и столбов, почти на самом краю парка. Прямо, прямо, направо, ещё немного, но вход по другую сторону, так что направо, по бетонной дорожке, и снова направо — железная дверь. Директор откроет.

Он приободрится, поняв, что Они всё же вернутся домой, когда заработают немного денег. Когда сдавали последнюю квартиру, Она снова переживала, как бы хозяйка не нашла чего-то не таким, каким оно было «до». Выбежав из подъезда, Они продолжили ещё пару дворов, каждый со своим. Она — с сумкой на плече, Он — с небольшим рюкзачком. Он сложил туда всякое, многое из которого иной предпочёл бы выкинуть. Слабые плечи не перевесили желания иметь с собой всего да побольше. Как-будто это всё Ему пригодится. Остановившись около урны, Она закурит. Вдруг в сумке заиграло.

— Ну что? — растерянно протягивает Она, глядя на дисплей телефона, и наконец отвечает. — Да?.. Это отпариватель для одежды… Нет, мы не забыли… Нет, рабочий… Хорошо, до свидания, — и облегчённо выдохнула. Им некуда было его брать, но не выбрасывать ведь.

Всё здесь покрыто пылью: и массивная тумба справа от входа с лежащими на ней дискетами (Он не знает, откуда в курсе их названий), и диванчик напротив Него, и ещё два стола у дивана. Стоят бокалы, всюду использованные чайные пакетики и что-то ещё — это здание было комнатой отдыха когда-то? Не развернуться, но лучше, чем на улице. Света явно нет, а единственное окно оказалось небольшим проёмом, зарешёченным с обоих сторон белым железным штрихом, и с куском фанеры вместо стекла.

9

Перрон обрывается рядом белых фонарей, линии рельс скрываются в темноте. Плитка морозит ноги в летних босовиках, но вообще-то погода очень хорошая, тихая. Справа высокие стёкла свободного от людей железнодорожного вокзала: на автомобильном ошивается много пьяни, и потому Они перешли сюда. Теперь это козырёк над мелкими магазинчиками у вокзала. Узнав, что в хостеле нет свободных мест, Они возвращаются.

— Сказали, что завтра будут. А пока посидим внутри.

— И что делать?

— Спать, что.

Он возмутится: «Не хочу я спать. Не на вокзале же!»

— Сам вырубишься, — и посмеялась. Слева серые с синим стены, скамейки под цвет, и урны. Заходят в одну из широких дверей. Слева толпятся мужчины: обступили одного, играющего в автомат, и подбадривают его, и вместе радуются выигрышу, а при проигрыше сочувственно хлопают по плечу. От них несёт алкоголем. Пройдут мимо и окажутся в левой части зала ожидания. Правая почему-то перегорожена, и над ней не горит свет. Сидения разбиты по три: серебристые, металлические и в дырочку. Стоят кругом и вокруг, а в углу около окна расположилась стойка с двумя женщинами за ней. Все три уже немолоды. Позади них полки с блестящими этикетками, подносами выпечки и жареного, цветными бутылками. Против окон, не доходя до противоположных, этаж обрывается, и через перила можно наблюдать за первым. Лестница же почти ото входа с перрона, широкая, что может поместиться десять человек, и с низкими такими ступеньками.

Почти одни. Только бездомный залез с ногами на тройное сидение неподалёку, и стареющая женщина дремлет в десятке метров, сложив руки на ногах и склонив голову. Она достаёт влажные салфетки и принимается вытирать сидения, где решила остановиться. Протрёт и показывает: «Смотри, какая чёрная. А ты — зачем, зачем. Неизвестно, кто здесь сидел. Может, вон.», и кивает на давно небритого бездомного. Тот, конечно, совершенно омерзителен и Ему. Сели: Она — сумка — Он с рюкзаком. А спать захотелось скоро, стоило только расслабиться. Но Он всё пересиливает себя, и глаза слезятся от зевоты.

Уверенность улетучивается. Он надеялся на другое. Она должна была одуматься, но Они сидят на вокзале! Всё, что угодно, может случиться. Она обещала снять место в хостеле.

Теперь Он вдоволь накатался на аттракционах: работники парка и их дети могли бесконечно кружить на любом, если было свободно. А вот сладкую вату Он отныне ненавидит: ел её ежедневно, и тоже, как ребёнок работницы. Дел никаких не было, и почти месяц Он провёл на улице, как мог только у бабушки летом. Познакомился с вурдалаками из соседних дворов, да они были совсем не Его манеры общения и увлечений. Не получилось дружбы. Впрочем, Он и сам отлично гулял, хотя чаще бывал в парке. После работы Они шли в универмаг в паре кварталов, покупали хлеб и маргарин, иногда что-то получше. Света в самом деле не было, но на ночь нужно закрывать дверь. Ложились рано, вставали рано. Непривычно было открывать глаза и видеть только просветы в двери. Дивана не хватало, и Он скорее спешил бы встать, чтобы размять тело после ночи тяжёлого дыхания и тесноты тел, но обычно просыпался намного позже Неё, распластавшись во все стороны. Он не плакал ни разу.

А теперь хочется. Его захлестнет безнадёжность и обида, и ещё страх. Спросить Он не может.

— Девушка? Разрешите угостить вас кофе? — и Они подняли глаза.

Смуглый мужчина средних лет, выпивший и не очень ухоженный.

Она мутно оглядела его — вероятно, всё же заснула, — и пожала плечами неуверенно: «Ладно».

Кофе в углу подают в больших кружках, растворимый и круто разбавленный водой. Пьют много, а Он всё платит и заказывает ещё. Купит Ему шоколадный батончик. Он неуверенно возьмёт тот, оглянувшись на Неё, и смущённо поблагодарит. Разошлись: Они — на своё место, он — в нескольких метрах.

— Эй, — и брань. — … сосёшь? — лениво крикнет мужчина внезапно.

Он аккуратно посмотрел: спит, склонив голову вперёд. Или притворяется? Он и сам делает вид, что не услышал.

И решается немного подремать. Ночь началась недавно, но совершенно невыносимо сидеть, напившись горячего и совершенно размякнув. Она потормошила, не успел Он закрыть глаза. Огляделся: пришло немного людей. Когда же?

— Эй, не спи, — мягко, но настойчиво твердит Она. — Мне нужно отойти. Посмотри за сумкой.

Он широко зевнёт и протрёт глаза. Провалиться бы до утра, но Он уткнулся в пол, изредка поглядывая на прогуливающуюся охрану сквозь пелену сна. Те поднимают бездомных и гоняют с места не место, но не выдворяют прочь.

Видит Её голову, возвышающуюся над спуском вниз. Он ещё зевнёт. Она идёт дёргано и быстро. Села.

— Представляешь, этот парень сейчас пытался ко мне пробраться. Хорошо, что вахтёрша не пустила и пригрозила. Я как услышала, так сразу одеваться.

Зачем рассказывать об этом Ему?

— Он ещё сказал, что мой муж! Как я перепугалась!

— Ты всё? — не стерпел Он.

— Что? Рассказать уже нельзя? — удивляется Она, недовольно сведя брови.

— Я спать хочу, вот что.

— Я сейчас выйду, покурю, потом спать, — и резко встанет. — А пока — посидишь.

Снова уходит. Он осматривается ещё: бездомного нет, мужчины — тоже.

На утро люди толпой повалят на перрон, и рядом снова никого. Они как бы невзначай подходят к игральному автомату, и Она без слов предлагает — скорее спрашивает — сыграть. Он охотно соглашается. А что, если повезёт? Можно купить квартиру, и всё по новой. Занеся первую купюру, Она недовольно шикнула: ничего. Вокруг начинает собираться толпа зевак. Ему гордо быть в центре внимания, но и немного не по себе. Редкие моменты выигрышей, с трудом отбивающие ставку, сменяются частыми проигрышами, и внезапно, не одна, а сразу несколько линий замигает на экране. Толпа ликует и рукоплещет. Сумма выигрыша? Посчитает в уме — примерно в три раза больше вложенных средств. Это успех! Не то, о чём Он мечтает, но всё равно неплохо. И тут — нет денег для выдачи! Она засуетится, подойдёт к охраннику, тот разведёт руками и скажет звонить ответственному. Огрызок альбомного листа с номером приклеен скотчем прямо на зелёный автомат с чуть запрокинутым монитором. Начинается беготня, звонки — Он же сторожит, чтобы никто не присвоил выигрыш себе, — и вот навстречу Ему шагает молодой худой мужчина, теснит всех и присаживается у автомата на корточки. Заполнив тот деньгами — купюры разного номинала лежат в отдельных металлических ячейках, — он уходит. Наконец выиграли до конца! Возвращаются в хостел. За все эти дни впервые так повезло. Хотя до этого Они играли совсем немного, будто прося у фортуны разрешения, и уходили после пары проигрышей. А работники хостела всё спрашивают, ведь скоро учебный год. Она отвечает, что хочет как-нибудь начать. Ведь документы с деньгами украли.

10

Покопавшись в сумке, Она вынет что-то и покажет Ему: «У меня есть идея», и засмеётся. В руке две мелкие купюры. Он не понимает.

— Поедем к деду?

Выдохнет. Да, хорошая идея. Хватит ровно на два билета. Надо же! Но ведь нужно прежде рассказать о деньгах и о встречах после школы. Всё равно узнает. Он ждёт момента получше. Обдумывает всё. Значит, сначала шутливо сказать: «Хочу рассказать тебе мемуары». И смеётся в мыслях. Они подходят к вокзалу, залезают в ожидающий маленький автобус. Сидят сзади, где вместо двух пар сидений по бокам четыре или пять располагаются в один ряд. Он не может дождаться, смеётся про себя, как удачно всё сложилось. Узнай Она раньше, что было бы? Автобус трогается с места, и с трудом пробивается за город сквозь светофоры.

— Хочу рассказать тебе, — начинает гордо и уже не стесняясь распирающей улыбки. — Свои мемуары. Как он нашёл меня.

Она тоже рассмеётся: «Кто?».

— Кто? — играючи переспросит Он. — Дед.

Улыбка пропадёт в один момент, рот приоткроется, глаза распахнутся широко.

— Так он нашёл? Так вот, откуда те деньги, — тон повышается неумолимо, но, кажется, только для Него одного.

Такая глупая история вышла. Ему были излишни все деньги от деда, и Он хотел себе телефон. Но сам купить никак не мог. Над легендой особо не задумывался: во дворе Его школы находился спуск под землю (канализационный люк или что-то вроде того), где кто-то из учеников якобы находил старую военную атрибутику. Там могли быть деньги, и Его одноклассники даже хотели залезть туда, но почему-то не стали. Неделя упоминаний скоро похода туда после уроков и возможного «клада», и Она готова. Он погулял после школы как обычно и, вернувшись, с гордостью вынул из кармана свёрток купюр. Но вместо ожидаемой радости — расспросы в крике. Глупо объяснился: деньги дал Ему одноклассник в благодарность за дружбу. Она помялась, но ничего не сказала.

Он замечает, что вовсю ревёт. Она кричит еле слышно для других пассажиров.

— Мы сейчас приедем и пойдём назад пешком!

— Да почему?

— Как я пойду к нему после этого? Этих денег хватило бы, чтобы найти другую квартиру. Я пошла бы на работу. Ты всё мне испортил!

Он виноват! Что это вообще? Какая квартира, работа? Хочется обвить Её шею руками и сжимать, пока не утихнет, но Она продолжает, а Он уже вжимается в сидение до боли. Наконец, заткнулась. Он утирает слёзы и замечает, что несколько людей косятся на Них.

Маленькое здание с большим навесом. Он соскучился. Зашли за него.

— Я всё ему расскажу.

— Почему? — заскулил Он.

— Нечего было прятать деньги! — Она уже выдохлась и кричит лениво, без голоса.

Но Он спокоен: главное, что не пошли назад.

Погода не по-летнему прохладная. Идут в молчании, позади остаются памятные места. Он с благоговением осматривает каждое, до коего дотягивается взглядом.

— 24-ая ведь? — уточняет Она, неуверенно потянувшись к домофону.

Он пожимает плечами, и Она нажимает. Один короткий гудок, второй, третий, «Да?». Это вторая Его бабушка.

Представились. Послышатся оживлённые разговоры. Дверь приоткрылась. Они оба дома. Выходной, значит?

Пообедав, Он отправится в зал, к компьютеру. Уже оттуда услышит краем уха, как Она подзывает деда на разговор, и дверь кухни закрывается. Он замер и уже не может заниматься прежним. Но делает вид, что — ничего. Идёт пятый час, и бабушка готовится к чаепитию. Он тоже решил. Заходит в кухню осторожно, но спокойно. Никто — ничего. Что Она рассказала? Историю с деньгами. Но попросила деда не ругать Его. Так Она скажет Ему потом.

Горячий чай, печенье, варенье, что угодно! А молоко брали на местном рынке. Он и сам много раз ездил за ним с дедом, когда тот забирал Его от бабушки на летних каникулах на выходные. Обычно это было в пятницу вечером, а воскресным Он возвращался с некоторыми гостинцами. Сейчас это ничего не навевает, зато обнадёживает — уж теперь всё точно будет как у людей! Она и сама ведь говорит, что сейчас занята подготовкой в школу. Может, не станет больше уезжать?

Остановились в свободной спальне. Вынести, как Она раздевается перед сном, Он теперь совсем не может, и быстро отворачивается, лёжа на диване в метре от Её кровати. Потом Она выключает свет. Тепло, уютно и тихо — на что Она всё это променяла? Он понимает, что не сможет забыть произошедшего. Получается, лето прошло впустую. Месяцы ненужных никому скитаний, и не о чем будет рассказать. Но ведь жив?

Но так только два дня, а в понедельник — уехали.

11

— Обратного пути нет.

Он пытается свести в шутку и играет плечами: «Мы можем просто повернуть назад».

Она не оценила.

Луна уверенно поднимается в свой максимум, от фонарей небо кажется мутным, и совсем не видно звёзд. По правую руку пустая дорога, по левую — Она и низкие обшарпанные дома. В голову бьётся ясное понимание неотвратимого, но Он закрывается ото всех проблем. Он не верит в это. Какие-то дома заброшены и пугают чернотой окон, но и в жилых сейчас темно. Впереди виднеется автобусная остановка, а дальше — буквально стена поперёк дороги. Из красного кирпича и с арочными проездами для машин. Вдоль стены ходят люди. Похоже, полицейские.

Остановятся. Она отойдёт за остановку и достанет сигарету из сумки.

— Куда теперь? — осторожно уточняет Он.

Пожимает плечами и жадно затягивается. И выдохнет с дымом: «Пойдём во дворы. Надо поспать».

Не хочется спать на улице, но что сказать? Спросить, почему не оставила Его у деда, а сама не поехала умирать? Он надеялся, что Она прекратит поступать глупо. Но Они снова без денег, и теперь в другом, чужом городе. К деду — только на поезде. Но как?

Приехали сюда меньше недели назад. Питались хлебом, пили и умывались из-под уличных колонок. Он и сейчас несёт с собой большую бутыль, наполовину наполненную холодной водой.

Во дворах совсем нет света, только около некоторых подъездов. Сев на скамейку перед одним из таких, Она решают провести так ночь. Он засыпает и слышит отдалённый гогот пьяниц. И проснётся от чего-то похожего: какие-то мужчины стоят рядом — возможно, те самые — и о чём-то громко спорят. Один из них подошёл и неразборчиво пробурчал, Она объяснила коротко, аккурат положив руку на сумку слева от себя, и мужчина зашатался прочь.

— Давай уйдём, — взволнованно прошепчет Он, склонившись к Ней через сумку.

Она глянет в сторону мужчин, медленно закивает и примется вставать, кинет сумку на плечо. Он заметит, что под ней нет газеты.

Обойдут толпу двором и скроются. Светает, а Они продолжают идти причудливыми тропами между домами и детскими площадками: делают полукруги, зигзаги, в обход и протискиваются между изгаженными стенами гаражей, в траве и среди осколков стекла, подмечая алкоголиков и других бомжей, медленно слоняющихся по дворам. Под самое утро сядут на лавочку в центре бессчётной для этой ночи детской площадки. Поедят немного хлеба. Гадко, и хочется хотя бы каши.

Впереди стоит школа, прямо во дворе. Она молчит, молчит, как вдруг, по одному или вместе с родителями, к ней начинают подтягиваться дети. Пышные белые банты на девочках, стройные костюмы на мальчиках. Что же это получается? Заиграет музыка.

— Первое сентября, — беззвучно простонет Он. — Линейка, — и округлит глаза, глядя за забор. Это — конец. Он верил во что-то хорошее до последнего, но это — конец. Она лгала… Ему, деду, да и тому пьянице, видимо. Дальше ведь — НИЧЕГО! Или Она себе лгала?

12

Город сменяется извивающейся дорогой, ведущей в лес. Солнце пока не зашло в максимум, не слишком душно, и редкие облака плывут по летнему небу. В десяти метрах от Них земляную тропу ограничивает плотный забор из травы, в пятидесяти — тоже самое, а чуть дальше начинаются клёны, тополя, и где-то мелькают берёзы.

Пожелтевшие листья беззвучно сминаются под ногами; запах пыли, коры и сырости; повсюду лежат спиленные кем-то деревья. А город всё также рядом. Кажется, справа от Них. В один момент лес там совсем поредеет, и станут видны люди. Из любопытства Он подходит ближе и выглядывает из-за травы и невысоких кустов: это какой-то парк, а в нём много гуляющих и сидящих на лавочках. И Они идут в другую сторону.

Лес нескоро прервётся, но солнце ещё высоко. Равнину, поросшую густыми травами, со всех сторон окружают деревья. Под открытым небом идти жарко, но курс остаётся прежним: только вперёд, где мир Их не отыщет. Видимо, обратной дороги нет.

У начала конечной цели — перелеска недалеко, — овражек метром в глубину и парой в ширину. Он также усеян сорняком, неприятно касающимся рук своим верхом. Всё это едва ли можно посчитать сколько-нибудь значимым препятствием. Они обратят внимание на дикие яблони, прогибающиеся под багровеющими плодами. Те окажутся приятны на вкус, и Они наедятся их за неимением ничего другого.

Перелесок продолжится недолго, и скоро крутой берег заставит Их остановиться и увидеть: здесь тоже люди. Старые частные домишки расположились по другую сторону реки, и в некоторых уже горит свет. Вечереет. Вернувшись немного назад, Они решают остановится на ночлег. Вместе наберут веток, среди прочего — несколько спиленных стволов деревьев. Два из таких превратятся в скамьи. Очень неудобно, но лучше, чем на голой земле. Между ними — костёр в метр диаметром. Ничего нового.

Уже совсем стемнело, и между деревьев мелькают огни тихого вечернего пригорода, когда ужинают и расспрашивают детей о первом звонке в школе. Пламя же освещает не более, чем на два метра, и в его поле зрения впадают лишь Они и тонкие молодые берёзы за спинами и по бокам. После долгих пустых разговоров захочется спать. Он, всё ещё сидя на бревне, широко расставит ступни и сведёт колени, положит на них скрещенные руки, сверху — голову. Спина и плечи уже начинают подмерзать: скользкая синтетика спортивного костюма никак не согревает и лишь сковывает в движении. Теперь одел и трико.

Провалился, а когда открыл глаза, увидел: Она не спит, всё возится с костром. Отчего-то захотелось сказать грубость. Посмотрит на огни, а они никуда и не делись. Значит, счёт Его сну идёт на минуты и, в лучшем случае, переваливает за час. Снова впадая в дрёму, Он надеется проснуться при солнечном свете от колотящего утреннего холода.

Когда Он откроет глаза и увидит у себя под ногами тени играющего костра, то лениво поднимет голову, недовольно выдохнув. Она сидит напротив, не подавая никаких признаков, но всё-таки не спит. Лоб упирается в кулаки, локти — в колени. На лице не читается ничего. Услышав Его, растерянно поднимет взгляд, а потом обратно.

Третья попытка. Теперь совсем не ясно, сколько времени, а об огнях Он позабыл. Руки в суставах и колени до того затекли, что сгибаются через боль. Начинает потрясывать. Опираясь на руки, Он немного приподнялся, потянулся и сел обратно. Заметил в приглушённом свете прожоги на олимпийке и трико.

— Осторожно, не упади в костёр, — и подложила несколько веток.

— Что?

— Ты наклоняешься к нему во сне. До реки далековато.

Он лишь кивнёт и снова попытается заснуть. Проснётся от того, что тело в самом деле начинало подаваться вперёд. Напрягши ноги, Он замер и сглатывает липкую слюну.

Очень долгая ночь. Он снова открывает глаза, смотрит на костёр и на Неё: или сидит на бревне, упёршись лбом в кулаки, или подкладывает. Он разминает конечности и засыпает.

Утро. Колотящий холод и догорающий костёр. Проголодавшись, Они возьмут свои вещи и отправятся к яблоням. Одежда мокнет в росе.

Изобразив завтрак, Они некоторое время бродят по окрестностям, то выходя к равнине, откуда вчера пришли, то теряясь между деревьев. Вернулись к месту ночлега.

В пламени чернеют паспорта, другие документы, и два толстых фотоальбома со всей Их историей.

— Вот это твой отец, — Она держит в пальцах старую фотографию, а через секунду кидает её в костёр и идёт дальше. Он не знает, как реагировать, и просто молчит, а когда станет совсем не по себе — шутит о том, как весело горят фотографии: сначала немного съёживаются, а потом чернеют и рассыпаются в пепел.

Первый шаг сделан. Посидев немного, двигаются дальше. Небо угрожает дождём. Прохладно. Город снова повсюду: проследовав в одну сторону, скоро приходилось брать в другую. Когда Они сумеют выйти на верную тропу, погода окончательно испортится.

Буря приближается.

Позади увесистые клёны, но Они отчего-то залезут в дикую розу впереди. Та свободна от веток изнутри и даже имеет прорезь, напоминающую нарочно придуманный вход. Они оденут одноразовые дождевики, прежде уже ношенные и потому в дырках.

Гром врывается в уши и заставляет землю содрогаться. Стало очень холодно. Ветер прорывается сквозь куст и одежду. Вода струится по веткам и стекает на Них: Он поджал колени и обнял рюкзак, сидя на двойном листе, вырванном из крупноформатного журнала; Она — поставила сумку между Ними и сидит на газете.

Он готов заскулить. Дрожит, потом выдыхает и пытается совладать с собой, а когда очередной порыв ветра или дождевая струя проходятся по Нему, снова дрожит и напрягается телом. В мозгу пульсирует одна мысль: всё было зря. Перед глазами картина Их самоубийства: как Он представлял себе это последние полгода. Ветер кинется в лицо, и Он больше не может. Второй шаг.

— Может, давай? — Он повернул к Ней голову, и вода с дождевика залилась за воротник олимпийки, отчего шею непроизвольно дёрнуло.

В ответ Она лишь жалостливо посмотрит на Него и отвернётся. Он знает, что у Неё есть шприцы. Она говорила, что читала где-то: можно покончить с собой, введя в вену воздух. Он побежит вместе с кровью, а когда дойдёт до сердца — конец. Она приготовилась к уходу. Он непонимающе смотрит на Неё. Разве не этого Она хотела? Секунды идут, сердце бьётся, гремит буря. Видимо, не сегодня. Ему жалко упущенной возможности. Непогода уходит на второй план. Как же так? Он захотел умереть! А что, если бы Она не струсила? Он даже не подумает просить ещё: не даст.

Когда дождь прекратит, солнце быстро вернётся. Они ещё чуть переждут, а потом вылезут из-под розы. Дело снова к вечеру, как и вчера. Постелив себе на мокрых камнях, Они оставят сумки. Он и сам сел перед горящим небом. Всё тело трясёт. Сквозь облака бьёт солнечный веер. Что вдали, перед Ним, Он не видит. Хочется есть. Она нашла куст боярышника и сейчас общипывает красные ягоды себе в рот. Он поднялся, решил попробовать: до противного водянистая, никакого вкуса. Нет, Он боится начать блевать, и больше не станет это есть.

13

Вышли к берегу: пустому, песчаному и блестящему бутылками. Вода мерно цепляется за полиэтиленовые пакеты и уходит обратно по песку. Посреди всего этого к Ним лицом лежит мужчина: далековато, и плохо видно, но явно старше тридцати, смуглокожий и пьяный. Рядом пустая бутылка. Она станет присматриваться к нему из-за деревьев и кустов, щуря глаза, и Их взгляды скоро сойдутся в одной точке — пачка сигарет, аккурат высунувшаяся из кармана чёрной грязной ветровки.

— Может, подойти, утянуть? — и закусила нижнюю губу от волнения.

— Нет, ты что, — шёпотом отвечает Он. — Проснётся.

— Курить хочется.

— А если проснётся?

— Убежим?

— Не стоит, — боязливо закончил Он.

Пойдут вдоль берега. Ноги утопают в мокром песке и оставляют грубые следы, но нет влажной травы. Он и так промок почти насквозь. Вскоре слева возвысится насыпь, а на ней выброшенные кем-то овощи. Видимо, хозяевами ближайших дач, что у самой вершины насыпи. Он подходит ближе: многое гниёт, но не всё. Подобрал пару помидоров, совсем целых, но удивительно маленьких. Подойдёт Она и тоже примется осматривать и ощупывать всё, что лежит у ног, а некоторое — не скатилось по крутому склону и осталось лежать у камня или куста. Ему стало весело искать целые плоды и, разогнувшись, гордо заявлять: «Ещё нашёл». Собирая вдоль прибрежных дач, Они окажутся против двух дорог: что заворачивает и ведёт вглубь, и протоптанная камышом узкая тропа. Что там в камыше?

Прямо: густые стебли легко ударяют по плечам. Крутой поворот направо: тропа расширяется в круг и обрывается. На притоптанном камыше — колода карт. Он поднимает, смотрит: кажется, полная. Она предлагает присесть и поесть. Достанут собранные овощи и примутся. А что в следующий раз?

Закончив, Они немного побалуются с картами, но скоро ночь, и пора идти. Дорога одна.

Он посматривает через забор, где что растёт, и замечает — Она тоже. На самой первой даче от берега совсем спелые висят те маленькие помидоры-свечки, на второй — кукуруза и большие яблоки. Внезапно что-то громыхнуло. Обернутся. В опасной близости оскалились и широко расставили передние лапы две собаки. Чёрная и белая. Так вчетвером и смотрели бы друг на друга: они — со злобой, Они — со страхом.

— Вы не бойтесь их! — за оградой участка позади собак появился парень. — Ну-ка, фу!

Но они не реагируют.

Не сводя глаз с собак, Она кинет Ему рукой вперёд. Выходят к автомобильной дороге, идущей далеко вперёд и резко заворачивающей налево у Их ног. Впереди те же дачи: деревянные, и реже — кирпичные домики. Внимание привлёк один без забора, с забитыми окнами и выбитыми стеклами, оставшимися лежать на бетонной дорожке во двор. Справа от дома небольшая возвышенность, и вечернее солнце уже не добирается до осколков. Решат пройти во двор: заваленное хламом крыльцо и округлая лужайка перед домом. Почему она не заросла травой? Дом не кажется жилым: вход завален мебелью и коробками, отчего дверь не открыть. Её внимание привлечёт большой картонный гроб из-под холодильника под самым козырьком. Сумерки сменяются темнотой, когда Они решат лечь. Достанут дождевики из сумок, и Он с грустью расправит свой при лунном свете: решето. Но всё равно теплее. А как быть, если доживут до зимы? Он хочет поднять белый флаг, но не перед кем. Их уже нет. Только родственники скажут, что когда-то были. Может, ещё сумеют найти? Конечно нет, не в этом городе и не на этих дачах. Не за одну ночь, а на большее Он слабо рассчитывает.

Очнулся. На кирпичную стену против Него падают капли, ветер шумит за стенами коробки. Она тоже проснулась: почувствовалось разгибание спины. Он оглянулся на Неё, Она — на Него. Ноги устали в коленях, но разгибать — замёрзнут. Передвинет немного в сторону — станет полегче, можно дальше спать. Голова к голове, или как ещё, но Они спят несмотря на грохот и вспышки, ломоту в теле и голод. Он хочет жить. После всего, как можно не хотеть? Случившееся днём вымотало Его, и теперь одно: «Только бы дожить до утра». И доживёт. Оно явится желтизной на той же кирпичной стене. Она уже не спит, и шевелением разбудила Его. Вылезли из обмякшей коробки. Земля осталась влажной, трава играет в солнечных лучах, дом кажется жилым.

14

Он успеет войти во вкус и огорчается, если хозяева очередной дачи ничего не привезли. Каждый день утром или ранним вечером Они бредут вдоль главной дороги, как бы невзначай углубляясь и, оглянувшись на секунду, будто что-то услышали, спешно перемахивают через забор. Грядки не пустеют, и Они вдоволь набирают овощей в рюкзак, пока тот держит. Они не выбирают и хватают всё: зрелое — съесть сейчас, незрелое — оставить дозревать. В одном из домов Она нашла казан и теперь готовит овощное рагу, с чего есть.

Дома почти всегда без замков. Радость! Но есть и исключения.

Она сопит, стараясь провернуть кончик ножа в замочной скважине.

— Чёрт! — сдавленно вскрикнув, Она разгибает спину и поднимает перед собой нож — обломился.

— Жаль, — с досадой отвечает Он.

Других входов нет, а окна сделаны слишком хорошо. Они уже имеют опыт: в одном доме, где хозяева бывают почти ежедневно, они то и дело оставляют какую-то одежду и еду, что не съели сами. Но на двери замок. Поддевая краем ножа несколько гвоздиков, Она снимала целую раму, и Они вваливались внутрь в надежде найти чего-нибудь, особенно из одежды. Холодает, и на Нём сейчас футболка, две украденных на этой даче рубашки, кофта и олимпийка сверху. Страшно было, как бы не пришли хозяева, и Он стоял у окна кухни и шикал, пока Она шарила по столу и паре тумб в комнате. И каждый раз, уходя с дела, нетерпеливо перелезал через забор: вот сейчас точно заметят!

И сейчас Ему не по себе. Дом находится на возвышенности, вход — на веранде. Проехала машине. Нет, остановилась! Она всё видит и, сев на корточки, выходит на улицу. Он следом, но ноги сводит, и вот Он уже облокачивается на руку, пригнув голову и высматривая среди зелени человеческие силуэты. Хлопнули дверью машины и открыли калитку, но Они уже на противоположном конце дачи, прячутся за неаккуратно сбитую коробку уличного туалета, и успевают заметить, как мужчина поднимается на веранду и скрывается там.

— Сиди здесь. Я чего-нибудь соберу, и пойдём.

Она быстро пропадает из виду в картофельной ботве. Он не сводит взгляд с дома, и вдруг мужчина вышел. Увидел? Или сюда? Ведь в стенах щели! Но нет, он неспешно бредёт к выходу, закрывает за собой калитку, садится в машину и уезжает. Выждав и оглядевшись, Он поймёт, что всё это время находится на виду у двух соседних дач. Повезло, пустых. Поползёт по тропинке.

— Эй, ты где? — окликнул Он, вглядываясь в зелень. В ответ за морковью поднялась голова. Она уже сорвала с десяток и подзывает Его жестом, чтобы складывал в рюкзак. В том уже лежат несколько крупных помидоров с дачи, что была перед этой. Загрузившись, Они вышли через калитку, оказавшись у главной трассы, и идти совсем недалеко, как вдруг на пути появляются те две собаки, что и раньше. Она говорит не бояться и продолжать идти навстречу, Он шагает следом, и одна из собак кидается на Него, пытаясь вцепиться в ногу. Но Он успевает сдать назад, и клыки только еле задевают переднюю часть голени. Он заревёт: скорее от испуга, чем от боли. Внезапно с главной трассы начинает поворачивать машина. Та самая, что недавно уехала. Она ткнула Его в спину и потащила за руку: «Заткнись! Не ори!». Собаки не пошли за Ними. Через несколько минут, оказавшись у своего дома, Они, убедившись, что одни, перемахнут внутрь. Он еле протискивается с рюкзаком.

Оказывается, окна не были забиты. Вместо выбитого стекла хозяин поставил фанеру. Они поймут это на утро после ночи в коробке, и посмеются.

Он задирает трико и обнажает едва кровоточащую царапину. Она молчит. Но на следующий день кусают и Её. Тогда Она бледными губами твердит, что лучше умереть сразу, чем от бешенства. Но и Её рана также неглубокая, и Он не паникует. Ведь с Ним всё хорошо.

Открыть входную дверь не удастся. Окажется, на ней висит большой амбарный замок. Вот и забираются окном. Внутри, почти по середине комнаты, стоит диван в метр шириной, и Они снова теснятся, спят, почти не шевелясь, и часто будят друг друга нечаянно. Ночи длятся больше дней, и утро кажется великой наградой. Ещё из мебели есть просторный комод, куда отправляется всё украденное. В верхнем ящике дозревают помидоры, во втором лежит разное, третий не используется. Сверху же расположились казан, откуда Они и едят, там же тыквы, кабачки, несколько початков кукурузы. В остальных двух комнатах Они почти не бывают.

15

— Пойдём сегодня? Уже скоро спать.

Ему не хочется. Впервые. Зачем идти? Он чувствует, что ничего не найдут.

— Может, сегодня не стоит? — и задумался. — Хотя, хлеба бы. Давай только на одну? — и указывает пальцем направление дачи.

Она безразлично пожмёт плечами. Он сорвётся с дивана и, щурясь садящемуся солнцу, выберется на улицу. У Них свой проход: сквозь сухостой во дворе на другую дачу, тоже заброшенную, а ей выходят к тропинке, ведущей прямиком к цели. Закроют за собой калитку, пройдут через арку деревьев к насаждениям и дому в конце. Многое пожухло. Скоро будет совсем пусто. Подошли к окну: кто-то был. Оставили немного хлеба на столе и что-то ещё. А как-то раз Им повезло найти ровно здесь же большую банку мёда.

Она подцепляет ногтем тонкий гроздь и вытаскивает его из рамы. Нож уже не нужен.

Интересно, а есть что-нибудь из одежды? Холодно. Впрочем, Он не жалуется: жить стало легче. А что, если станет ещё лучше? Он ждёт, что их заметят и, когда остаётся один, оглядывается на улицу с дивана и ищет идущего к Нему незнакомца.

— Малец, что ты там делаешь? — спросил бы тот, опёршись на оконную раму и разглядывая сквозь неё пыльную комнату.

— Она ушла собирать окурки. Денег на сигареты нет.

— Это ничего. Давай, выбирайся. Всё будет хорошо.

— Подождите, я с собой еду соберу, — радостно вскакивает Он и в момент оказывается у стола.

На ладони уже два гвоздя, и Она тянется к третьему.

Темнеет теперь рано. И ночью подмораживает. Лужи покрываются тонким льдом и хрустят под ногами первых проходящих.

Остался последний. Освободив раму, Она потянет Её на себя, но позади послышались голоса. Двое мужчин. У калитки.

— Быстрее! — хотел Он крикнуть, но только въедливо посмотрел на Неё, ставившую раму на место. Четыре, три, два, последний. Руки не слушаются, и голоса затихли. Готово! Она не мешкает и кивает на кучу сухой травы перед забором, в два прыжка перемахивает и оборачивается к Нему.

Прыжок на проминающуюся траву, сгибание в колене, толчок, и внезапное удушение, и хруст ткани. Мужчина, крепко схвативший Его за воротник олимпийки, потянул на себя. Второй подбежал рядом и расхохотался, указывая на Неё, растерянно застывшую за забором. Залаяли собаки.

— Ну что, бросили тебя? — обратится Смеющийся к Нему. — Убежит сейчас, смотри!

Он лишь надрывно ревёт, прижав руки к груди.

— Отпустите Его! — умоляюще прокричала Она, срывая голос. — Пожалуйста! Мы больше не придём!

Первый как-то оскорбит Её, Он ещё больше съёжится и замолчит, хныкая носом и подрагивая.

Ей велели вернуться. Первый оттащит Его к дому и кинет куда-то навзничь. Глаза искрятся слезами, и не разобрать. Он попытается привстать, но мужчина сразу же ударит его ладонью в грудь: «Лежать!». Он утёрся и видит, что Смеющийся открывает дверь дома, Она стоит рядом и просит отпустить Их. В ответ лишь брань, а когда дверь открывается, Он затолкнёт Её внутрь и подзовёт жестом Первого. Тот стащит Его с, как окажется, пружинной кровати без матраса, и потащит следом.

Они стоят на кухне, в двух метрах правее выхода, Он — даже ближе.

Скоро в дом ворвутся ещё двое: женщина и мужчина. Из разговоров становится ясно, что Первый и Смеющийся — их сыновья. Женщина, крупная и приземлённая, со входа даст Ей пощёчину: «Ну что, тварь? Понравилось воровать?». И посмотрела на Него, поморщившись. Он опустил глаза от испуга и чуть отвернул голову, ожидая удара. Но её перебьёт Первый, такой же разгневанный, с подёрнутым лицом и растопыренными ноздрями: «Здесь кожаная куртка была с деньгами! За всё ответишь!».

Она ошарашено вытянет лицо: «Но мы не брали куртку! И никаких денег!».

— За всё ответишь, — процедила женщина и погрозила пальцем.

Он снова заплакал. Муж стоял позади и глядел на Него маленькими глазками. Ему он показался уставшим: такой же полный и низкий, согнутый в спине и с дряхлыми плечами.

— А ты, — она занесла палец над Ним. — Поживёшь годик в детдоме — поумнеешь, — и начала бранить. Он замер. Отвлеклась: «Полицию вызвали?».

Не вызвали.

— Где живёте?

Она объяснит. Женщина закивает головой и достанет телефон, выйдет на улицу и примется кому-то звонить. Послышится «Алло, полиция», и всё станет ясно. В доме остался только муж. Женщина вернётся, кинет беглый взгляд на Него, но потом присмотрится: «Олимпийку расстегни». Он хватает собачку дрожащими пальцами и ведёт вниз.

— Эта сука и рубашки моего мужа напялила! Снимай!

Медленно стянув олимпийку, что обтягивает толстую шерстяную белую кофту, Он снимает и её, с трудом расстегивает пуговицы и, освободившись от обеих, протягивает рубашки. Женщина жадно выхватит их. Он примется одеваться. Муж вышел, потупив глаза в пол. И она тоже. Одни.

Она начала шёпотом: «Ты не видел здесь нож?».

Испугавшись, Он пробежал глазами по подоконникам, обернулся к столу, мысленно заглянув в комнату, но ничего не нашёл.

— Полиция приехала! — донёсся голос одного из сыновей. — У той дачи ждёт!

— Выходим, — объявила женщина, показавшись в двери.

Обратный путь. Шли вшестером. Уже темно и, когда выйдут к дому, в глаза ударит свет фар старого внедорожника, стоящего у обочины. Рядом ходят трое мужчин в форме. Он кинул взгляд в окно, но было слишком темно, чтобы что-то разглядеть.

Один из полицейских подзовёт Его, пока к остальным подходят двое других.

— Давно здесь?

— Месяц, — неуверенно ответит Он.

— И как? Чем питаетесь?

— Овощами.

— А… — замялся тот. — Зимой что? Чем топить?

Он неуверенно пожмёт плечами и опустит взгляд на землю, задумается, а потом отчего-то обернётся. Полицейский, низкий и худощавый даже в пуховой куртке, светит фонариком в окно и разглядывает пыльную комнату, расспрашивая Её о чём-то. Просит показать, как залезала внутрь, но когда Она только перекидывает ногу в дом, кивает: «Хорошо, дальше не надо». И, записав что-то, обращается к коллегам: «Поехали?». Семьи хозяев уже не было.

Спереди сели Худой с водителем; сзади, слева направо: Она — Он — полный полицейский. В правой части включили свет. Машина заревела и медленно двинулась. Водитель всматривается в дорогу, напряженно сжимая руль на всякий случай. Безмолвие нарушил Худой.

— Ну, — он начал надрывисто, с залихватской улыбкой, в пол оборота к Ним. — Сядешь на десятку. Точно говорю! А этого — в приют, — и захохотал. Никто не поддержал.

А дорога не кончается. Пошёл дождь. А ведь могли не пойти и сейчас спать. Завтра бы попались? Может быть. Но правда, а что зимой? Он перестал об этом думать, когда всё вроде бы наладилось, а Она боялась покончить с собой. Уже живя на даче, Она сказала, что не дала шприц, потому что не хотела брать на себя грех. Он ничего не сказал и постарался сделать вид, что даже не услышал. Она ни в кого не верила.

Почувствовал толчок слева, чуть покосился. В руке Она скрывает от света бритвенное лезвие.

— Будем? — шёпотом спросит Она, и Он услышал в дрожащем голосе разочарование. И кивнул.

— Но только ни звука. Будет больно.

— Хорошо, — нетерпеливо отвечает Он. — Давай.

Он ненавидит Её. Всё это — зря. Они живы и едут туда, где расстанутся. И даже, если Он стерпит боль, то, как назло, Они быстро приедут, и всё будет кончено. Им не дадут умереть.

Она приподнимает правый рукав своей толстовки и прикладывает лезвие к запястью, чуть заносит его в сторону и быстро пропахивает бороздку на коже. Он то взволнованно смотрит вокруг, то возвращается к Ней. Кровь еле сочится.

— Не хочет, — шокировано прошептала Она. — Поможешь?

Он нехотя перехватывает лезвие и углубляется в рану, и Она резко выдыхает от боли.

Так и случится: Они приехали, а Она жива. И крови совсем нет, хотя лезвие вошло в запястье на половину.

Окна четырёхэтажного здания где-то горят, где-то мелькают силуэты людей. Они выходят и вместе направляются ко входу по влажному асфальту. Поднимаются на крыльцо длинными и низкими ступенями. Здесь курят и с интересом смотрят на Них. Золотые буквы на синей табличке гласят, что это — центральный отдел полиции. Вошли внутрь через две простые деревянные двери. В глаза бьёт белый свет, но Он отчетливо видит дежурную часть слева и несколько столов со стульями справа. Прямо же путь преграждает решётчатая дверь. Худой окрикнет кого-то, и им быстро откроют. Спустя пару шагов окажутся у широкой лестницы, расходящейся в две стороны. С Ними остался только Худой.

Она уже вытащила откуда-то старую тряпку, обмотала запястье и спустила рукав пониже.

На втором этаже повернут налево, Худой остановится у третьей с конца двери, достанет ключи и скажет ждать. Они пройдут дальше прямо, пока не упрутся в зарешёченное окно. Облокотились на подоконник.

— Не понимаю, почему не текла кровь, — обратилась Она с досадой и небрежно оттянула рукав, обнажив тряпку. Та побагровела. — Теперь хоть бы инфекцию не занести.

Открывается дверь, Её вызывают. Он отвернулся к окну: город так близко. Прошло немного времени, но всё выглядит совсем незнакомым и диким. Редкие прохожие, горящие фары проезжающих автомобилей, неоновые вывески магазинов в темноте улицы. Он смирился, что скоро Они пойдут разными путями, и успокоился. Лишь бы не на улицу снова. Его усыновят, и будут другие родители, и другая жизнь. А та, которой Он шёл в поисках еды несколько часов назад, уже позади.

Молча подошёл Худой и оставил на подоконнике бутылку воды и булку белого хлеба.

— Поешь, — и пошёл обратно в кабинет.

Он отщипнёт немного, помнёт пальцами: свежий, ещё липкий, и корка хрустит. И поел, запил. Её долго нет, и от бессилия Он сполз на пол, опёршись спиной на тёплую батарею. Теперь рассматривает коридор, смахивая слёзы от напавшего зёва. Рассматривает бетонную мозаику на полу, выкрашенные в две полосы стены и редкие жёлтые лампы. Дверь открылась ещё, и вышла Она. Увидела Его на полу, но ничего не сказала, зато вопросительно посмотрела на хлеб.

— Он и принёс.

— Пытал меня, сука. Требовал, чтобы написала, что мы и другие дачи грабили. Душил, — и подсела рядом.

— Ясно.

Людей становится больше. Всё смотрят на Них с удивлением и вопросом во взгляде, в особенности на Него,. Её снова вызвали, когда подошёл незнакомый высокий полицейский.

— А ты ел чего? Кроме хлеба?

Он медленно качает головой и видит растущее негодование. Мужчина развернулся к коридору: «Какого хрена ребёнка не накормили? Люди!». И обратился к Нему: «Подожди, принесу чего-нибудь».

Она сидит рядом, и Он рассказал о полицейском. Скоро он вернётся с двумя коробками йогурта и гамбургерами. Поблагодарив, Они поели, и почти сразу после этого для Них открыли подсобное помещение рядом с самым окном. Там лежит разная офисная мебель и пыльные матрасы. Они не станут ложится, и будут спать сидя. Спина к спине, как тогда, в первую ночь на дачах. Но сейчас тепло, и можно вытянуть ноги, и дождь больше не идёт.

16

Следующее утро. Они долго спали, а после пробуждения Худой снова вызвал Её, но быстро отпустил. Слонялись недолго. Из кабинета напротив кладовой выйдет мужчина и обратится приглушённо: «Вам не нужна работа, пока вы здесь?». В ответ Она чуть вытянет голову к нему.

— Нужно замазать окно. Материалы я дам.

— Хорошо, — спокойно ответит Она.

Вошли в глубокий кабинет. Длинный стол напротив входа, слева три стула, а справа — широкое окно. Белая краска держится неуверенно.

— Подождите здесь, — он указал на стулья. — Я съезжу в магазин.

Одни. Ему хочется посмотреть, что там в папках бумаг на столе или даже в ящиках. Но полицейский не прикрыл дверь, и не было ни малейшего сквозняка, которым можно было бы оправдаться. И Он вслед за Ней подошёл к окну.

— Нужен шпатель или нож, чтобы убрать старую, — Она задумчиво скребёт ногтем по ссохшейся замазке, посеревшей от пыли и опадающей комочками на подоконник.

Так будут тянуться несчётные дни беспредельной Его скуки и ожидания: не могут же Они остаться тут? Окна нельзя замазывать бесконечно. Работать Она не даёт, отмахиваясь, что Он всё равно ничего не умеет. Да и не стоит Ему, ведь работа пошла бы быстрее. Она и без того тянет как может, оставаясь в каждом кабинете до двух дней. Понимает, что окна могут быстро кончиться. Другие этажи для Них закрыты. Он как-то услышал от одного из работников, что никто здесь не должен знать о Них. Неужели это возможно? Женщины, работающие по правую сторону от лестницы, не перестают таращиться.

Один кабинет отличился тем, что Он нашёл там изрядно потрёпанную книгу — «12 стульев». И принялся читать. Заканчивая, Он бросался в начало и повторял так из раза в раз. История потрясала воображение. А полицейские, застающие Его, хвалили и удивлялись, который раз Он читал эту книгу. Он пожимал плечами с усмешкой: «Интересная». Он и раньше ничего не читал, кроме школьного, а в последние месяцы, казалось, поглупел ужасно. Кабинет, где Он нашёл эту книгу, был огромным, но нерабочим: вдоль стен плотно устроились старые сейфы в серой краске; наваленные друг на друга столы и стулья отдыхают под тёплым слоем пыли. Ему казалось, что Он успевал перечитывать книгу по крайней мере два раза за день, но не был уверен, да и не интересовался сильно. Потом Они перешли в другой кабинет, и больше книг не было. А к Худому не пошли. Или он сам отказался, или Она. Денег кое-как хватало, и даже оставалось немного лишних. Питались хлебом и маслом. Или чем-то похожим на масло, но неподдающимся теплу помещения. Сначала еду покупали сами полицейские, но наконец Их стали выпускать по одному. Кто-то отдал Ему шапку, а другой — тот самый, что накормил Их в день прибытия — совсем новую осеннюю куртку. Она была похожа на плащ и нравилась Ему, но Он утопал в ней, и приходилось закатывать рукава. Выходить в такой было стыдно, а Она не видела ничего странного: «Мало ли, одел отцовскую куртку.»

Оказавшись впервые на улице — снег уже лежал и продолжал падать, — Он удивился высоте города. Раньше всё не казалось таким большим. Свежий воздух прошёлся по ноздрям и замер в лёгких. Ступая аккуратно промеж припаркованных машин и переходя через дорогу, Он строго следует проложенному маршруту и, упёршись во многоэтажное здание, под гул проезжающих машин поворачивает налево, а у перекрёста через несколько метров — направо.

Купил. Теперь — возвращаться. Когда здание полиции показалось из-за угла, Он остановился. А может, не стоит? Он уже свободен, и теперь может распорядиться жизнью. В своей одежде Он быстро замёрзнет, и можно будет больше не скучать. Но улица пугает. Остаться не при чём? Снова? Он не может, и смиренно идёт навстречу. Дверь — решётка — пришёл. Так надо.

Когда окон не осталось, Их поселили в светлую комнату напротив лестницы. Там пара стульев, столов и матрасов. Незаметно для Него Она познакомится с уборщицей, и та станет помогать Им. Тётя будет носить еду, некоторую одежду и даже книги. А как будет радеть, когда узнает, что у Них украли документы с деньгами, и полиция приняла Их у себя, пока восстанавливаются документы! Тьфу! Он твердил, что не стоило врать, но поздно.

Он читал «Рассказы о животных» Эрнеста Сетона-Томпсона, когда Она вошла в приталенном меховом полушубке. Тоже от Тёти.

— Ну как? — скучающе спросил Он, не отрывая глаз от посеревших страниц.

— Всё хорошо, — Она радостно выдохнула и села на стул. — Она простила нас и не стала обвинять в краже какой-то куртки с деньгами. Я ничего и не могла бы сказать против… Спросила, где ты. Я наврала, что у подруги. Кажется, она знает, что это не так.

Он утвердительно промычал и вернулся в книгу. И обрадовался, что один из полицейских с предложил Им пожить у себя на даче. Ехали долго, и оказались на месте, кажущимся Ему знакомым. Уж не за следующим ли поворотом стоит дом, где Они жили?

Промёрзшая земля обнесена наспех сколоченным забором из горбыля. На углу участка стоит побеленная бетонная коробка. Мужчина подводит поближе и тянет покосившуюся дверь с ободранной обивкой. Небольшая прихожая продолжается пустым помещением с парой окон и печкой.

— Платить не надо. Живите так, — добродушно махнул мужчина в двери, опёршись плечом о косяк.

Он молча надеялся, что Она откажется. Так и случилось. И уже снова оказавшись в привычной подсобке Она будет долго сокрушаться над нелепостью предложения.

17

Долго плутают по рынку. Он совсем отвык от множества людей вокруг и сильно теряется. Наконец выйдут к такси, припаркованному среди десятков похожих. Полицейский отдаст водителю деньги, и они поедут.

Вдоль дороги зеленеют отяжелевшие ели, и чем дальше, тем больше снега вокруг. Водитель редко задаёт вопросы, Она отвечает. Ей сделали новое удостоверение личности, и теперь ничего больше не держало Их в полиции.

Покажутся дома, там же Их и высадят. Она, кажется, знает, куда дальше, и Они уже утопают в снегу по щиколотку, проходя мимо ухоженных домов тихого посёлка. Повезло, что у Тёти нашлась обувь для Него. В изношенных кедах было бы легко отморозить ноги. Он идёт и отчётливо видит, где на противоположном конце дороги прекращаются дома. У оранжевого деревянного забора в нескольких метрах от Них стоят высокий широкий в плечах мужчина и маленькая женщина. Те самые. Поздороваются, пригласят скорее входить.

Он увидит во дворе кур в загоне. В другом важно расхаживают неизвестные птицы. Из сарая слышится мычание. А Он тем временем разувается в холодной прихожей и неуверенно входит в дом.

Жарко натопленная кухня со старым гарнитуром и двумя проходами: прямо — в зал, тускло освещенный одним лишь телевизором у занавешенных тюлем окон, вправо — в Их комнату, с двумя диванами, грубо сбитыми шкафами и такими же тумбами по углам. Хозяева будут приветливы и радушны, мужчина пригласит Его смотреть телевизор в любое время. Хорошо пообедают, поужинают.

Он неприятно удивится, узнав на следующее утром, что нужно работать. Им дадут зимней одежды. Работать в основном будет Она. Он слишком боится животных, особенно коров, когда те иной раз выходят из стойла и гуляют по двору. Он чистит снег, а в свободное время играет с серой худой кошкой Хозяев. Однажды, когда Они оба будут с лопатами, — деревянными и широкими, — у Его лопаты выскочит гвоздь. Он не виноват. Но Хозяин лишь раздражённо заберёт инструмент и уйдёт.

Так тянутся дни. Оставаясь один, Он не сможет совладать с собой. Аккуратно, не отрывая взгляда от замутнённых тюлем окон, Он мягко ступает по залу, приглядываясь к мелочам на столах, проходит в спальню и, прислушиваясь с каждым разом всё чутче, открывает один за одним ящики большой тумбы, но ничего интересного там не находит. Он уверен, что остаётся незамеченным, пока не обнаружит закрытыми две узенькие двери на проходе в зал. В тот же день, когда Он будет сидеть у себя, Хозяин крикнет с кухни: «Ещё в зал зайдёшь — пойдёшь дальше лазить по дачам». И, не дождавшись ничего, кроме растерянной беглости во взгляде, добавит: «Понял?». Он оторопело кивнёт.

Ещё проживая в полиции Он не мог отделаться от жгучего желания воровать, и шарил в каждом кабинете. Где-то брал удобно лежащую скрепку, немного копировальной бумаги и даже руководство по эксплуатации телефона Nokia N95. Он слышал о нём и раньше, но теперь мог почти прикоснуться, перечитывая тоненький буклет из раза в раз. И никто не должен был видеть этого.

— Мне он сказал, что нашёлся человек, которому нужен сторож на заправку на трассе, — объясняет Она тихо. — Он уже едет. Собирайся.

Он оденется и уже будет готов. Она сложит некоторые вещи в сумку, в последний раз оглядит комнату, стоя уже в дверях, и пойдёт обуваться.

За воротами все вместе прождут недолго. Старая тёмно-синяя иномарка остановится, выйдет вытянувшийся мужчина и станет здороваться с Хозяевами: обниматься и жать руки. Тем временем они займут задние места. Скоро и водитель вернётся, и машина тронется по высокому снегу.

Деревня почти моментально сменится елями. Она начнёт расспрашивать о заправке и что там вообще есть.

— Электроплита есть, — и дальше что-то неразборчиво. — Я вам, если что, мешок макарон и масло дам. Свет тоже есть.

Идёт второй час. Никого другого на пути не встречается. Слова водителя Его не вдохновили, и Он волнуется. В один момент послышатся сирены позади. С трудом обернётся в зимней куртке — полиция. Мужчина остановится.

Он перестаёт понимать происходящее и наблюдает, как представляется полицейский, как просит водителя выйти, как настороженно спрашивает Их, всё ли хорошо. А потом оказывается, что мужчина пьян. Он не помнит, кто отвёз Их назад.

Хозяин задорно материт водителя и посмеивается. Делать нечего, и Они возвращаются в свою комнату.

18

В голове не складывается цельная картина. Почему Они здесь? Одним вечером, когда Они были у себя в комнате, Хозяева стали о чём-то ругаться на кухне. Она, сидевшая за Ним, дёргала за плечо и спрашивала, понимает ли чего. Язык был чужим, но Он немного изучал его в школе.

— Холодно… тёплая одежда, — отстранённо протягивал Он, вслушиваясь на деле в каждом слово, но понимая единицы. Всё было ясно, но Он делал вид, что это не про Них.

На следующее утро Их посадят на низкий микроавтобус, почти под завязку наполненный тучными толкающимися телами в пышных пуховиках и куртках. И когда-то высадят на автовокзале. Что потом? Откуда взялись родители другого полицейского? Он не помнит, чтобы Они снова входили в здание полиции. С собой Им дали немного консервов и свиного сала. Они просиживали дни в торговом центре у автовокзала и надеялись, что охрана не выгонит на улицу. Кончилась еда и последние деньги. Они перешли на автовокзал и заняли тройку мест: Она — сумка — Он. И когда же появились родители другого полицейского? Он не понимает.

Идут втроём вдоль широкой тихой улицы частного сектора. Возможно, это деревня. Он не помнит, сколько ехали сюда. Моложавая низкая женщина о чём-то говорит с Ней. Объясняет ситуацию. Их поселят в часть дома, где давно не бывало людей. Долгие беседы смешаются в памяти с мыслями о том, что же будет дальше. В руках Она несёт два больших пакета. Как объясняет женщина, там еда и другое на первое время. Он не может поверить, что это — Им, и удивлённо таращится на пряники, крупы и какую-то рыбу, проглядывающиеся сквозь белый полиэтилен.

Первую часть дома арендует мрачная женщина со складками на подбородке и руками на теле, описывающими полукруг. Курила на крыльце, когда Они пришли. Следующая дверь ведёт к Ним.

Кухня с порога шокирует слоями пыли повсюду, оставленной кем-то грязной посудой в раковине и на столе. В двух последующих комнатах не лучше, но жаловаться не приходится.

Дни для Него проходят мучительно долго. Она всё моет и моет, пока Он слоняется рядом, желая хоть как-то помочь. А потом уже и не желая. Надоело.

Позади неделя, наверное. Он смотрит прогноз погоды по старому телевизору, и новости иногда, но никак не может сориентироваться во времени. Дом оказался холодным. Спят вместе, на узком диване, одетыми. Иначе никак.

— Жаль, нет шприцов, — с удивлением для себя заявит Он однажды. — Подожгли бы дом, а сами…

— Тссс! — перебила Она, показывая пальцем на стену, за которой шумит соседка.

Но Он и не хочет умирать. Просто так сказал. Ведь жизнь идёт хорошо. Дом полностью чист, а Ей даже предлагали работу уборщицы у немощных стариков.

— Мало ли, забудет, где что лежало, и скажет, что это я украла, — объясняет Она Ему свой отказ.

В районе третьей недели женщина придёт безо всяких продуктов. И скажет, что Её дочь будет ждать Их на автовокзале. Нужно ехать.

Он обрадуется, ведь обещают много хорошего, и не поймёт, отчего Она помрачнела и молчит. Уже в такси Она тихо выскажет свои опасения: «Никто нас там не ждёт».

— Как же так? — Он чуть приподнялся с сиденья.

Она не ответит. Он не верит.

— Давай надеяться на лучшее.

Она не ответит.

Километры таят под колёсами и тяжестью размышлений. Он снова не обратит внимания, как долго они едут. Зачем ей было обманывать?

Скоро покажется город. Некоторые места выглядят знакомыми. Возможно, они и в самом деле. Машина остановилась. Она медленно возьмёт сумку и откроет дверь. Он поспешит выйти, чтобы убедиться. Но на улице никого. Они оглянутся по сторонам ещё и ещё раз. Он с болью всматривается в лица прохожих, но на улице никого. Подождут, но быстро замёрзнут. Он обиженно ударит ногой по заледеневшему асфальту до боли в лодыжке.

19

Нет, всё было не так. Это сейчас Они сидят в торговом центре целыми днями. Ни сала, ни консервов нет, но ведь были же! Он не помнит, чем Они питаются. Нет, еда уже кончилась. Деньги ещё остались. И вот Они идут на автовокзал.

Свободных мест хватает. Сядут в левом дальнем углу, если смотреть со входа. Она — сумка — Он.

Время тянется очень странно, обрываясь и продолжаясь с какого-то совершенно нового для Него места. С Ними познакомится алкоголик. Он выглядит подобающе, и даже говорит не как здоровый человек: язык вечно заплетается и ударяется о зубы и щеки. Ночью Они зачем-то пошли с ним. Мужчина купил хлеба в круглосуточном магазине. Очень свежий и навязчиво липнет к пальцам. Вкусно. В ларьке посреди пустой улицы он купит пачку сигарет, и Они пойдут во дворы. Домофонов нигде нет, и попасть в тёмные подъезды не составит труда. Они просто сядут посреди лестницы на пятый этаж, опрокинут головы на колени и попытаются забыться, но скоро проснутся от криков. Ещё совсем темно. Он обернётся.

— Да это жена моя с ребёнком! Отстань, — отвечает мужчина старухе, стоящей в дверях своей квартиры в облаке жёлтого света.

В ответ посыплются оскорбления и угрозы полицией. Он плохо соображает и не хочет всего это слушать, и вернётся ко сну, а очнётся уже утром. Она тихо жуёт хлеб, мужчина лежит на боку, на лестничном пролёте, лицом к Ним, и редко сопит. Он оглядится и засомневается. Кажется, они перешли в другой подъезд. Всё равно. Покончив с хлебом, Они подождут мужчину, а когда тот проснётся, Она попросит у него пару сигарет. Выйдут на улицу и закурят.

Когда они разминулись, Он плохо помнит, но сейчас это снова вокзал. Страшно похолодало. Все рейсы отменили, люди заполнили здание в простой человеческой надежде, что трассы вот-вот откроют, и они разъедутся. Скоро новый год. Но мороз не отступает. Он не знает, какое число, и как давно Они на улице в этот раз. Не меньше трёх дней Они находились в торговом центре, потом пьяница с сигаретами, теперь нет денег. Он не ест ничего уже второй день, как Ему кажется. Лишь изредка выходит на улицу со взятым где-то бумажным стаканчиком, набирает в него снег, возвращается на вокзал и ждёт, пока тот оттает. Пьёт через силу. Вкус просто ужасный. Отдаёт резиной или химией. А Она — ничего. Даже не морщится.

Когда мест не останется совсем, Они потеснятся и расположатся на двух сиденьях. Человек на третьем часто сменяется другим и, на Их счастье, всегда оказывается прилично одетым. Но те, что напротив, не меняются. Это трое пропитых мужчин. С двумя из них Она о чём-то переговаривалась, а третий всегда молчал и дурно пах. Он подозревал, что и сам не лучше, но от запаха пьяницы иногда непроизвольно сводило скулы. Приходится терпеть. Одна из причин: справа от Него за стеклом расположилось кафе, где со столиков то и дело уносили недоеденное, иногда почти целую выпечку. Она говорила Ему смотреть туда не переставая. Может, поймут, что Он голоден. Это не сработало, но как-то раз молодой охранник поинтересовался, как Они. Она не растерялась и рассказала, что Они такие же невезучие пассажиры, чей рейс отменён, а денег у Них нет. И он накормил Их.

— Да мы карманники. На дело сходим, и деньги будут, — гордо заявляет один из двух мужчин напротив. Высокий и тощий.

Второй, низкий и такой же худой, лишь редко обращается к товарищу, и делает это всё на том же малознакомом Ему языке.

Разговорились.

— А вы тоже оттуда? — воскликнет Первый. — Надо же! Так давайте у меня жить. Только дождёмся, когда автобусы пойдут, а я уж с водителем договорюсь. У меня тут полгорода знакомых.

Станет как-то веселее. Вот бы у него получилось. Вот бы дожить до конца морозов. И дожил. Скоро потеплело. Новый год ещё не наступил. Двое пьяниц вышли покурить, а Они обсуждают, что будет дальше. И не заметили, что те не возвращаются. И долго смотрят на двери. Она выйдет на улицу, но там никого.

— На двоих проще уговорить, — обиженно выдохнет Она, садясь на место.

Снова плохо.

20

Она надолго пропадает. Уходит искать оброненные кем-нибудь деньги. Звонит на них Тёте. Где-то в районе вокзала, говорит, есть платный телефон. Случается найти денег и на хлеб. Декабрь никак не кончится.

— Дочь говорит, что её нет дома, — сокрушается Она. — Хотя я слышала её голос где-то далеко. Она то ли спрашивала, кто звонит, то ли что. А когда узнала…

— Я понимаю, — оборвал Он. Нет… зачем было врать?

— Попробую ещё раз.

— Давай, — сухо бросит Он и потупит глаза в пол.

Её долго нет. Вечереет. Сквозь окна внутрь проливается последний солнечный свет. Он выгибает спину, приподнимается на сидении и устало выдыхает. Людей меньше, вонючий пьяница куда-то пропал. Охрана Их не трогает. Скорее бы кончилась зима. За лето можно будет что-нибудь придумать. Он оборачивается ко входу и видит Её. Не разглядеть, что на лице. Подошла ближе.

— Едут. С мужем, — и тут же Её скрутил подавленный неконтролируемый смех. — Я решила, что это будет последний звонок. И сказала, что «ребёнок замерзает». Она сразу же подошла к телефону.

— И что дальше?

— Я попросила у неё денег в долг. На билеты к нам.

Эйфория съела время, и на улице совсем стемнело. Неужели всё будет хорошо? Они не сводили взглядов со входа и, увидев знакомый силуэт, быстро встали с мест. Тётя с мужем бросились к Ним. Расспросы, причитания, сожаления. Тётя также привезла немного еды. Он точно помнит пельмени и чёрный чай с бергамотом в банках среди полосы быстро сменяющихся кадров.

— Я всё верну, — заверяет Она, приняв купюру.

— Не нужно.

— Нет, я верну, верну!

— Не нужно, пожалуйста, — и положит левую руку себе на грудь. — Или я обижусь.

Она помолчит, недолго пожевав нижнюю губу, поблагодарит за всё сделанное для Них. Их отвезут на железнодорожный вокзал. Это была старая красная «Лада», это было массивное здание в фонарях и белеющих окнах. Тётя обняла Её, Его, и пожелала всего наилучшего. На том и распрощались.