Глава 1

Джефф затянулся и блеванул.

— Фу, бля, даже сигарет нормальных уже нет.

Стив отпил с горла, прислонившись к стене. Поморщился.

— Бухло тоже ни к черту.

Джефф поднял взгляд на кислотное небо. Накинул капюшон. Раскрыл зонт.

— Прикройся чем-нибудь, ща повалит.

Стив спешно раскрыл свой зонт. В следующее мгновение рядом с ними с шумом хлюпнулась коричневая масса и расплескалась своими ошметками по мостовой. Еще одна. И еще. Дождь постепенно переростал в ливень, заливая всю улицу вонючей коричневой массой.

— Ох уже эти сраные последствия взрыва на шоколадной фабрике! — вздохнул Джеф.

— Придурок, это вовсе не шоколад. В этом мире не стоит доверять всему что коричневое и воняет, — возразил Стив.

— Даже неграм?

— Даже неграм, чувак.

Потоки шоколада стекали по улице. Джеф вспомнил, что ничего не ел уже два дня. Пальцы нырнули в коричневую жижу, загребая себе кусок побольше.

— Тьфу, блять! — начал отплёвываться он. В горле застыл ком чистейшего говна. — Ты был прав, чувак.

Стив дернулся. Услышал сирены. Схватил приятеля за шиворот.

— Съебуем нахуй!

Прикрываясь зонтом от льющегося с неба говна, товарищи побежали в ближайшую подворотню, а оттуда — по закоулкам, между улицами, матерясь от того, что зонт периодически мешался — но альтернатива быть облитыми дерьмом их не радовала, так что приходилось мириться.

И так уже несколько месяцев: каждый день, как под арт-обстрелом бегают: пригнувшсь, с зонтами наперевес, ожидая выстрела в спину. Вообще, честно говоря, с момента злополучного взрыва на фабрике по переработке отходов, атмосфера их родного города и близлежащих районов была очень сильно загажена. Вплоть до того, что испортились все натуральные продукты. Теперь абсолютно все, что употреблялось в пищу, было с привкусом говна. А питье разило мочой.

Телевизор врал на сотни разных голосов о печальном и не очень будущем. Священник кричал, что это преддверье апокалипсиса. Мэр уверял, что скоро всё наладится. Но всё оставалось таким же печальным как и раньше. Облезшая псина с новомодными татуировками на лысых боках перемахнула через дорогу.

— Говно это ваше современное искусство, — сказал Джефф, разглядывая лик Джоконды на обвисшей собачьей коже.

Уже пару лет как художники города не писали иных картин.

— Мы бы могли писать иначе, если у нас были бумага и краски. А так только говно и улицы города. Кровь. Целые ванны спермы. Коровьи кишки, забитые краской. Лики любимой из старых тампонов. Это всё, что нам осталось, — ответил Стив.

— Если копы опять узнают, что ты рисовал ручкой на бумаге, то нам пизда.

— Но они не узнают, потому что последнюю свою работу я сожрал с голодухи. Ты же знаешь, насколько сладкие эти чернила?

Джефф покосился на приятеля.

— Чо бля?

— Да, я пишу картины. А потом их жру. Это как печенье. Или пирожные. Только ты их сам делаешь. И они хотя бы без говна.

Джефф вздохнул. Оглянулся.

— Слышишь что-нибудь?

Стив прислушался.

— Не, вроде стихло. На сквот Тима поехали, точняк.

— Откуда знаешь?

— Заложил же.

— Нахуя?

— Бабок мне этот мудила задолжал, вот и напросился.

Стив криво усмехнулся. Джефф покачал головой.

Джефф достал палочку и принялся водить ей по коричневой массе.

— Ты что делаешь? — спросил Стив. — Богоугодное искусство?

Тот ничего не ответил, продолжая рисовать сердце и крылья.

— Валентинка типа. 14 февраля же.

— А точняк.

— Пошли уже домой, потрахаемся как нормальные люди. Я и забыл что такое любить друг друга, — вздохнул Джефф.

Стив с укором посмотрел на друга, вспоминая, что люди их касты могли иметь сексуальные контакты только с трупами. Их завозили в чёрные кварталы города на грузовиках. Уже лежалые и окоченелые человеческие брёвна. Именно так низы общества и должны были утолять свою страсть, чтобы не допустить размножения. Проще, конечно было бы стерилизовать их к чёртовой матери, но тогда они не смогут творить.

Джефф протянул Стиву руку. Тот слабо улыбнулся. Крепко обнял приятеля.

— Пошли уже...

Обнявшись, под одним зонтом, по уши в дерьме, они шли по городу. Дождь хлестал, как из ведра. Все, решительно все было завалено густой, противной коричневой массой. Скоро приедут чистильщики. И тогда честному люду лучше на улицах не торчать. Только вот Стив и Джефф не принадлежали к честному люду. Они шли в сортир. Один из немногих уцелевших. После катастрофы вообще с ними сложно стало. Все переоборудовать начали и почти перестали использовать по назначению. Но у них был их личный сортир. В толчке которого была отнюдь не канализация, но их дом. Дом, в котором им хорошо. Где они жили.

Их тихие шаги по кафелю бывшей общественной уборной звучали словно музыка для безумца, что прятался в своей комнате. Он склонился над листом плотного картона. Вдохновение уже разливалось по телу раскалённой отравой. В его теле жила мечта — мечта покинуть зловонные трущобы и поступить в одну из ведущих академий мира. Он всем телом ненавидел современное искусство, но оно было единственным шансом. Первые капли густой красной рвоты упали на холст, растекаясь искусственной кровью. Слишком глупо тратить на такое свой настоящий сок. Эту картинку потом ещё купит кто-нибудь, а на эти деньги нищий художник сможет позволить себе немного героина. Всё просто как дважды два.

— Энди, что ты тут делаешь? — в подземелье вернулись Джефф и Стив.

От них веяло зловонным воздухом внешнего мира. Не обращая внимания на парня, они рухнули на матрас. Из тёмного угла послышались звуки надвигающегося секса. Как это незаконопослушно. Энди оставалось только ждать новой партии трупов. "Всегда один" — написал он окровавленным членом на листе.

Затем он обмокнул черный член в свою блевотину и продолжил водить им по картону. Он рисовал разорванный сфинктер на фоне кислотного неба. Это было Солнце. Оранжевое солнце в гранатовой оправе.

За его спиной раздались стоны: друзья предавались сношению, и им было хорошо. А подтянул поближе к себе уже, так сказать, надкусанный труп. Достал нож и вскрыл его грудную клетку. Извлек сердце. Оно мерзко воняло. Крепко сжав уже начавший разлагаться орган, он выдавил из него все соки в заранее приготовленный сосуд, размешал с водой. Краска на ближайшие полчаса готова.

Ошмётки сердца он кинул об стену, измазав грязно-серую поверхность соком, оно с глухим звуком шмякнулось вниз. К утру картина была готова. Сил почти не оставалось, но Энди должен был успеть продать её до заката. Надо было плотнее укутать её в целлофан, чтобы дождь из фекалий не повредил шедевр. Энди вышел на улицу, он был куда предусмотрительнее Стива и Джеффри, так как предпочитал ходить в дождевике, а зонт использовал лишь для того, чтобы отбиваться от крыс и бомжей. Пришлось помёрзнуть несколько часов на главной площади города. Там возле фонарных столбов собирались стайками бродячие художники, вытянусь тощие шеи вверх, они привставали на каблуках, чтобы разглядеть клиента. Те приходили, брезгливо пялиясь на грязные лица творцов из низшей касты, не торопясь выбирали себе шедевр для того, чтобы повесить его в уборной. Врачи уже выяснили, что современное искусство крайне полёзно сказывается на пищеварении. Работу Энди весьма высоко оценила одна пожилая дама. Она не поскупилась. И сегодня художник сможет себе позволить дозу чистейшего героина.

А тем временем Джефф и Стив бесцельно бродили по своим подземельям.

Стив поймал пробегавшую под ногами крысу. Кинулся к ней, схватил за хвост. Поднял. Он смотрел в горящие, исполненные дикой злобы глаза бедной твари. Она шипела, дергалась, все силилась укусить своего пленителя. А тот — цепко сжал ее тело в кулаке. Она забилась, запищала. Еще миг — и — хлоп!

Ее ошметки весело разлетелись в разные стороны. Послышался хруст костей. Раздавленное тельце с переломанными ребрами издало свой предсмертный писк и забилась в агонии.

Стив со смехом свернул бедной твари шею. Откусил голову.

Из образовавшегося мешочка потекла кровь. Он запрокинул голову как можно вертикальнее — и принялся пить приятный алый сок. Он будоражил его, бодрил. Придавал ему силы.

Джефф смотрел на все это со скептицизмом. И просто пожимал плечами. Он любил Стива. Стив любил его. Но Стив был художником, и это создавало определенные проблемы: творцам нужно вдохновение, иначе они не способны творить.

Он, конечно, менее безумен чем тот полоумный парень, что живёт с ними в месте, но безумие в любых дозах пугало Джеффа до глубины души. Всё нормально. Всё заебись, только не с неба не переставая идёт говно, а трахаться в помойке считается преступлением. Улыбаться уже не получается. Мир словно говна поел. "Говно на завтрак, обед и ужин" — гласил плакат оппозиции, который Джефф рискнул обоссать сегодня утром. Всё тщетно и тленно. Просто главное перестать думать о вечном. Скоро тебя смоет фекальным потоком, как ту старушку на мосту позавчера. Она хотела жить больше, чем творцы из трущоб.

— Мы с тобой, дружище такое говно, что нами брезгуют даже опарыши, — сказал он, затягиваясь блевотным табаком.

— А что поделать, — вздохнул Стив, уминая крысу за обе щеки. — Мы — дерьмо, и живем, как нам подобает. Разве не так?

— А если я не хочу быть дерьмом?

Джеффа происходящее даже не раздражало. Он с ним уже смирился. Просто иногда хотелось чего-то лучшего. Так, праздные мечтания. Не более. Потому он сделал еще одну затяжку и подавил рвотный позыв. И еще раз. А когда блевотина окончательно попросилась наружу, сделал над собой усилие и проглотил соки своего внутреннего мира, пережевывая мякоть. Лучше жрать себя, чем крыс.

В конце коридора одиноко стоял пустой унитаз. Белый, облепленный опарышами трон.

— Я так давно не выходил в астрал, — вздохнул Стив. — Познавать себя это до одури полезно.

— Ты что собираешься это сделать сейчас? — Джефф подавился сигаретой.

— Я собираюсь сделать это с тобой.

Стив стянул рубашку и ботинки, затем бесцеремонно швырнул одежду в грязь. Он схватил Джеффри за руку и подвёл прямо к бурлящему котлу унитаза.

— Иногда полезно выходить в другие миры.

Он вобрал побольше воздуха и нырнул в недра фаянсового трона. Бурлящая зловонная вода поглотила его. Джефф остался наедине с собой. Мысль о том, что он может больше никогда не увидеть Стива если не последует за ним, пугала до глубины костей. Вдохнув в себя всё зловоние этого мира он прыгнул вперёд, навстречу гибели или рождению.