Обречённые

Хлопнула дверь квартиры. Так знакомо… Рядом друзья. Четверо. Алик, Машка, Тосик и Главный… Взгляды. Прячем. Глаза смотрят куда угодно, только не друг на друга. Сухие приветствия, объятия. Машка взглянула на меня, я отвернулся, не выдержав боли, выплеснувшейся через двери её мира… Во мне бушует та же боль. Вру. Нет больше никаких чувств. Уже нечего чувствовать. От сердца осталась зола, маленький комок души скребёт внутреннюю сторону черепа… Впереди пустота. Было больно, но давно. Теперь ничего. Сгорел. Оборвана нить.

— Все готовы? – спросил Главный, обводя присутствующих своим фирменным взглядом, после которого всегда остаётся ощущение, будто тебя переехал трёхтонный каток.

Каждый утвердительно наклонил голову. Медленно мы разошлись в разные концы комнаты, достали заранее приготовленные карандаши, бумагу и начали писать. Так прошло двадцать минут, хотя, что такое время, когда внутри не осталось ничего и единственный выход – Смерть?

— Я всё, — отрубил Главный, — Кто-то ещё пишет?

Ответом ему было молчание и скрип карандашей. Неожиданно у Машки сломался карандаш, она начала плакать, закрыв руками лицо, постоянно повторяя: «Не могу… Не могу… Не могу…». Алик поднял руку, как бы говоря, что тоже закончил, Тосик протянул Машке карандаш и тоже поднял руку, я поднял руку последним, после Машки. Она плакала, не переставая плакала…

Главный твёрдой рукой открыл окно и, улыбнувшись напоследок, шагнул за край. Это был сигнал. Наша сплочённая компания, взявшись за руки, покинула знакомую квартиру. Цепочкой, не выпуская руку соседа, мы поднялись на крышу. Никогда Машка не была так красива, никогда я не был так близок к ней, никогда её рука с такой силой не сжимала мою… А внизу толпились люди, они смотрели на нас, мы на них. Было в этом что-то странное: мы чувствовали себя питомцами зоопарка, неким особым видом развлечения. Самое страшное, что ничего кроме холода, жестокости, безразличия и циничного любопытства не было в их глазах.

Вой сирен разорвал тишину осеннего вечера, невольно мы повернулись на звук. Машка сжала мою руку, я взглянул в её глаза, впустил её боль в своё сердце, растворился в этой боли, и прошептав: «Люблю», шагнул в пустоту…

***

Попричитав, разошлась толпа. Разбрелись люди по своим уютным камерам добровольной тюрьмы, пошёл дождь, смывающий с наших тел кровь. Санитары положили нас на носилки, брезгливо, как будто, соскребая с потолка раздавленного комара. Машина скорой помощи унеслась, выплюнув в воздух чёрное облако яда.

В квартиру, что помнила ещё наши запахи, где ещё можно было услышать наши голоса, чистые как горные ручьи, вторглись грязными солдатскими сапогами, толстыми червяками пальцев смяли наши судьбы, что вылили мы простым карандашом на нежное, застенчивое, как первый снег тело листа…

Мы – поколение обречённых. У нас нет Бога, у нас нет любви, мы не плачем никогда, держим всё внутри и в определённый момент взрываемся… Тем, кто не взрывается, гораздо хуже: они становятся стадом. Покорным стадом, каждого члена которого интересует лишь тёплая постель и регулярный корм. Только человек не может стать овцой, поэтому его гложет, съедает изнутри несоответствие между внутренним обликом и внешним поведением… Человек исчезает, закрывает глаза и умирает, хотя продолжает двигаться, говорить, есть, спать… Спать без снов… Мы за сны, а единственный способ сохранить их – умереть!