Жизнь

Он не помнил, как оказался на детской площадке, окруженной высотками. Как во сне — он просто был здесь, не задавая вопросов. Дул ветер, скрипели пустые качели. Рядом медленно вращалась карусель, а в песочнице валялась кукла. Сквозь кроны деревьев виднелось чертово колесо…

Казалось, все продолжает движение… да только не было там людей.

— Ау! — закричал он.

— Ау! — отозвалось эхо.

— Есть кто?

— Есть-есть-есть…

Он обернулся, но никого не увидел. Молчали дома, раскрыв пасти темных подъездов. Он решился зайти внутрь, и за спиной скрипнула и захлопнулась дверь. Длинный грязный коридор обволок отвратительным запахом гари.

— Ау!

В ответ раздался вой — то ли ветра, то ли старой собаки. По коже побежали мурашки. Он постучал в первую дверь, и квартира сразу раскрыла объятия. Прихожая, гостиная, — смятые ковры, в хаосе разбросанные вещи. Накрытый стол — будто люди ушли, но сейчас вернутся.

Дзынь.

Как в замедленной съемке из чашки выпала ложка и звякнула о кафельный пол.

Кап. Кап. Кап.

Бились капли о раковину и по ржавому следу стекали вниз.

Все продолжало жить, но словно на последнем вздохе. Он понял, что задержал дыхание, и выскочил в коридор. Выбежал на улицу, в другой дом. Стены покрывали пятна и брызги. Что-то черное и пахнущее гнилью.

У стены виднелся силуэт. Кто-то сидел в тени с поникшей головой. От страха сел голос.

— Эй…

Силуэт шевельнулся и с тихим шорохом сполз по стене, повалился на бок. Сверкнули в темноте глаза-пуговицы на большой плюшевой морде. Не мурашки поползли по спине, — он дрожал мелкой дрожью от ужаса.

На улице стемнело. Странный звук растекался по пыльным дорогам. Чертово колесо, бывшее до этого неподвижным, вращалось и надрывно скрипело.

Как он оказался на улице? Почему не помнит, как вышел?

Надо найти людей… Пускай за спиной раздается шорох и скулеж, надо идти. Сначала медленно, будто ноги не слушались, он пошел, потом ускорил шаг и побежал. Еще издали увидел, что у пульта управления никого нет. Да и кабины были пусты… А колесо все крутилось. Слившись с его скрипом в одно, по улице разнесся собачий вой.

Зачем он оглянулся, если не хотел этого?

Налитый кровью единственный глаз, не мигая сосредоточился на его лице. Собака смотрела в упор. Как будто знала то, о чем не догадывался он.

Раскрылась пасть, и ошметки пены выплеснулись с лаем. Он попятился назад, но понял, что собака не шевелится. Она не двигалась с места, потому что не могла — хромала на одну перебитую лапу.

Он побежал. За спиной раздавался вой, но он не слушал. Поднял голову к небу, затянутому черной мглой. Холод кольнул глаза. Как же хочется домой…

Появилась одышка, ноги не слушались, а убежал не дальше площадки. Захотелось оглянуться. Просто посмотреть назад, убедиться, что это не сон.

Он увидел девочку. Малышка в белом платьице застенчиво стояла неподалеку, вертела игрушку в руке.

— Эй?

Девочка вздрогнула и уронила плюшевого мишку, а он подошел и поднял его. Вместо одного глаза у медведя была зашитая дырка, а когда-то коричневый мех стал багрового цвета, от грязи и крови. Одна из лап мишки была оторвана — чистый белый пух свисал с незашитого края.

Девочка смотрела в упор. Он подошел ближе, протянул игрушку, но девочка отвернулась. Прихрамывая, пошла вперед, не говоря ни слова.

— Куда ты?

Тихий смех, похожий на лай, разнесся по улице. Девочка стала символом крохотной надежды на жизнь, и он пошел за ней.

— Куда мы идем?

Он слышал свой голос, вопросы, но ни слова в ответ. Стемнело так, что лишь белое платьице виднелось впереди, и он шел за ним, как за путеводной нитью. Он засмеялся от облегчения, когда увидел развалины дома. Он нашел! Нашел то, что искал...

Девочка зашла внутрь, и протянула руку, как будто хотела провести его с собой. Маленькая ладошка была испачкана. Чем-то черным и пахнущим гнилью. В глазах ребенка плескался голод. Такие глаза, налитые кровью, не могли принадлежать человеку…

Он опять услышал смех, похожий на лай, и понял, что это она. Она смеется так, будто лает.

Когда он перестал понимать, что видит? Когда грязная, окровавленная морда собаки стала детским лицом? Он засмеялся, желая заглушить лай, но из груди вырывался истеричный, надрывный хохот. Куда делся ее плюшевый мишка, — с оторванным глазом и лапой? И почему он боится взглянуть вперед?

Раздался оглушающий рык, запутались мысли.

Тело сковывал холод, что-то врезалось в кожу, рычало и скрипело.

Здесь больше никого нет…