с Opiate. Весны не будет

Кир тащился по ночной улице, не особо заботясь о направлении. Настроение не радовало, город, освещенный огнями, включая цветную рекламу, тоже. Ничто не радовало. Денег нет. Элен ушла. Элен… Ленка она, Ленка! Только амбиций на целую Елену Прекрасную… На съемной хате прочно засел друг со своей девушкой, которым он, Кир, сейчас даром не нужен. Уже неделю приходится жить у родителей. И денег нет.

Он поймал себя на том, что постоянно возвращается к этой мысли. Его якорь, камень преткновения, золотая мечта. Или не золотая, «зелень» бы прекрасно подошла. «Любовь моя, цвет зеленый»…

Кир зарычал. Институт с его стишками… Хотя нет, это не оттуда, а из «Клуба Элен», как она называла посиделки в ее квартире, сборища начинающих пиитов, обожавших цитировать замшелых классиков. Последний вирш особенно порадовал, и там тоже было что-то про зелень…

Жизнь как огонь. Все сгорает в нем,

Важное и пустяк,

Весна станет летом, а утро — днем,

И неслучайно так.

Фантазиям верим, чужим словам,

Смотрим ночами сны.

Думаем — времени хватит нам

От весны до весны.

В горькую правду не верим, пока

Вся листва еще зелена.

Не зная, зачем, представляем «как».

Но это же лишь весна.

И если не будет — вот ерунда,

Тоже переживем.

Главное, чтобы были — всегда —

Ночь за ночью и день за днем.

И еще что-то в том же роде. Даже удивительно, что запомнилось.

Под ноги все же стоило смотреть, потому что Кир споткнулся и едва не упал, почти упершись носом в стеклянную витрину закрытого по ночному времени магазина. А на ней, с той стороны витрины, висело объявление. Причем висело оно, похоже, в воздухе. Голограмма? Таких реклам он еще не видел. Кир прочел: «Ночная распродажа! Если вы увидели этот листок, значит, вам есть, что продать или на что купить! Прямо сейчас вас ждут по адресу: три поворота налево, один направо и прямо до следующей двери. Стучать не нужно». Стрелка указывала в плохо освещенный проулок, и Кир, поколебавшись, вошел. До всяких там распродаж он охоч не был, но у Ленки скоро день рождения. Приглашать его, конечно, и не думали, но прийти Кир планировал твердо. Пьяненькая, благодушно настроенная Элен, вероятно, смягчится и даст ему еще один, по правде говоря, уже не и второй, а двухсотый шанс. Кир поморщился, вспомнив злобные, хлесткие, язвительные слова, которыми, как комьями грязи, закидывала его Ленка перед тем, как уйти, хлопнув дверью. Нищеброд. Неудачник. Все так. Кто виноват, что ни на одном месте работы он не задерживался больше пары месяцев? Он и виноват. Ну что, что купить любимой девушке, когда в кармане тонкой не по сезону ветровки лишь мятая пятисотка? Одна надежда — найти что-нибудь интересное, винтажное: бусы там какие-нибудь необычные, безделушку. Ленка была большая любительница таких бесполезных, по мнению Кира, вещиц.

Пройдя все упомянутые в странном объявлении и левые, и правые повороты, Кир вперил взор в абсолютно черную, без каких-либо опознавательных знаков, дверь. Ошибся? Робко постучался и, не дождавшись ответа, дернул дверь на себя. В лицо ударил свет, и Кир ошеломленно заморгал, оглядывая действо, представшее его глазам.

Ни дать, ни взять — светский прием. Огромное, с высокими потолками, кичливо украшенное помещение, официанты, с пафосными лицами разносящие наполненные спиртными напитками бокалы. Столы с закусками. Тихая, приятная классическая музыка. И абсолютно разношерстная публика. Такой себе по виду похожий на бомжа мужик любезно беседовал с юной и весьма симпатичной дамой в вечернем платье. Старик в старомодном костюме о чем-то оживленно, но дружелюбно спорил со стайкой пестро одетых подростков.

Кир взял с подноса хорошенькой улыбчивой официантки бокал шампанского, пригубил — очень недурное. Принялся жадно рассматривать столы с закусками, в последний раз он ел часов восемь назад. Он как раз приглядел блюдо с аппетитными на вид бутербродами, когда на него натолкнулся толстяк в смокинге, с лицом таким красным, словно его вот-вот хватит сердечный приступ.

— Продаешь или покупаешь? — без обиняков спросил толстяк.

— П… Покупаю, — ответил Кир, растерявшись.

Толстяк смерил его странным, вроде бы удивленным взглядом, и растворился в толпе, а Кир закрутил головой, пытаясь понять, что тут можно продать и купить. Никаких товаров не было и в помине.

Кир побродил еще немного, разрываясь между двумя голодами, любопытством — пустотой ума — и пустотой в желудке, и начал с удовлетворения второго, чтобы потом, если получится, заняться первым. Он подошел к ближайшему столу, взял пустую тарелку из стопки, наметал на нее всяческих закусок, по большей части аристократически мелких, для тонких изнеженных пальцев, бутербродиков, отошел к стоящим вдоль стены креслам и сел. Поглощать бутеры и наблюдать за людьми в зале было как завтракать перед компом. Разве что на этом «экране» показывали не бодренький боевичок, а, пожалуй, мистику. Кир видел, как люди встречаются, о чем-то переговариваются между собой, чаще всего довольно быстро приходя к соглашению, из рук в руки переходят деньги — пачками, — но никакого товара он до сих пор так и не увидел. Получивший деньги сразу уходил, причем как-то не очень уверенно, слегка пошатываясь, словно внезапно опьянел.

Бутерброды закончились очень быстро, а любопытство кончаться и не думало. Толстячок, сновавший тут и там, видимо, получив свое, тоже ушел, чуть не вприпрыжку. А рядом с Киром в соседнее кресло опустилась дама, которая сразу же начала смотреть на него. Этот взгляд, замеченный боковым зрением, раздражал и мешал сосредоточиться. В конце концов Кир поставил тарелку в другое кресло, повернулся и тоже посмотрел на даму. Глаза в глаза ее интерес оказался еще менее приятным. Так разглядывают товар в магазине… и это навело на мысль, в первую минуту показавшуюся верной. Тут нечто вроде рынка «личных услуг». Дамочка с соседнего кресла именно это и оценивает — стать, мощь, перспективы.

Он поймал себя на том, что, даже рассмотрев как следует эту накрашенную куклу лет семидесяти — да, стройную, а не обрюзгшую, но все же морщинистую и древнюю, как сам миф о любвеобильности старых графинь — все равно называет ее дамой. Иначе не выходило. «Графиня» производила впечатление человека, который уважает себя и советует с этим считаться. Готового даже проявить определенное уважение к другому человеку. Может, поэтому ее взгляд перестал быть едким, как кислота, и на ярко накрашенных губах у дамы появилась приятная улыбка. Вопрос не стал для Кира неожиданностью:

— Продаете или покупаете?

— Продаю, — рискнул он. — Но хотел бы уточнить цену.

Он нарочно не сказал за что. Для начала — просто поговорить, а там можно и решение принять, идти ли в кабалу к Графине, если до этого дойдет.

— На сегодняшний день «крошка» стоит десять, «горбушка» от двухсот сорока, «ломоть» от тысячи шестисот восьмидесяти. Думаю, дальше ты сам можешь посчитать. Но за твои «кусок» или даже «буханку» я дала бы больше.

— Больше чего? — спросил ошарашенный Кир. Цифры о чем-то ему говорили, подсказывали, но он не мог понять, что. И «ты» из уст Графини, так же как и просторечные «горбушка» с «буханкой» совершенно сбивали с толку, потому что при всей уместности бомжеватых и разодетых типов в роскошном зале странного аукциона, совершенно не подходили ему и его атмосфере.

— А какую валюту ты предпочитаешь?

— Ну, рубли… — буркнул окончательно сбитый с толку Кир.

— Давай без «ну», — строго сказала дама, и извлекла из крошечной сияющей сотнями страз сумочки пачку пятитысячных, — столько я дам тебе за «кусок». Берешь?

Кира не отпускало стойкое ощущение нереальности происходящего. Что это? Розыгрыш? Пранк? Сейчас прибежит человек с камерой, и все они, включая странную дамочку, будут хохотать до колик, а видео зальют на «ютуб»?

— А беру! — весело и с энтузиазмом воскликнул Кир, приняв решение подыграть. — Давайте деньги.

Глаза дамы загорелись почище бриллиантов на ее шее, и она, склонившись к самому уху Кира и вцепившись костлявыми пальцами в его плечо, горячо зашептала:

— А «буханку» продашь? Я дам тебе столько денег, сколько ты не зарабатываешь за год.

— Берите и «буханку», что уж там. Где «кусок», там и «буханка». Берите, мне не жалко! — Кира разбирал смех, по большей части нервный, он окончательно уверился в том, что все это глупый розыгрыш. Возможно, его даже покажут по телевизору.

— Так, столько наличных у меня с собой нет. Карта имеется? — деловито осведомилась Графиня, извлекла из сумочки, оказавшейся вместительней, чем полагал Кир, очки и дорогущий шестой «айфон». Затем водрузила на нос первое и начала тыкать наманикюренным пальцем по экрану второго. Кир продиктовал номер карты, и не прошло и пары минут, как телефон пискнул эсэмэской — пришло уведомление о приходе средств. Сумма была астрономической. Глаза Кира полезли на лоб чуть не в буквальном смысле.

— Сделка завершена. Завершена. Обратной силы не имеет! — с ноткой радости, смахивавшей на истерику, произнесла дама, возвращая в сумочку очки и поднимаясь с кресла.

— Ладно… — выдавил Кир, отирая холодный пот со лба. Ему вдруг стало плохо. Или нет, скорее непривычно. Некомфортно. Словно появилось нечто новое, как если бы он не продал, а купил некую вещь, неудобную и тесную, как одежда не по размеру.

— Я продал вам душу?.. — спросил он, озвучивая версию столь же абсурдную, сколь и правдоподобную в этом странном месте. — Или вашу купил?

Графиня помедлила, прежде чем ответить:

— Разве я похожа на дьявола, дорогой мой? Или разве ты на него похож? Для меня ты скорее ангел.

Киру стало неловко за свою способность на миг поверить в большую мистику, чем деньги ни за что, и он заулыбался, надеясь, что она сочтет сказанное за шутку. Дама прищурилась:

— А можешь пойти еще дальше. У меня есть подруга, и она ну просто неприлично богата. Я думаю, вас надо познакомить. Такому молодому и симпатичному юноше, как ты, наверняка не помешают деньги. И мысль о том, что помог нуждающемуся, так греет душу… Да, дорогой?

И, не дожидаясь ответа, удалилась, чтобы появиться под ручку с этой самой, видимо, неприлично богатой подругой, раньше, чем Кир успел обдумать ее слова. Вторая женщина не выглядела старой, но казалась жутко измотанной. Графининого лоска в ней не было ни на йоту, голова замотана платочком, простые черные брюки, скромная кофточка. Красивое лицо очень портили иссиня черные круги под глазами, а тонкие руки судорожно прижимали к груди простую, но объемистую сумку из кожзама.

— Ну что, дорогой, продашь моей подруге «буханочку», или три, если не жалко?

— Да хоть десять, — хрипло сказал Кир, зачарованный диссонансом изумительно красивой внешности и жуткой болезненности.

— Слышишь этого доброго молодого человека, Настюша? Он сам предлагает. Бери десять.

— На десять мне не хватит, — запротестовала женщина, но Графиня забрала из ее рук сумку и, со скрипом расстегнув молнию, кинула баул Киру на колени.

— Смотри, сколько тут денег! Продашь десять? — спросила она с вызовом, и тут же добавила с мольбой: — Ей очень надо...

Кир уставился в сумку. Толстенные пачки, мать их, долларов. Лежат себе в сумке, в лучших традициях какого-нибудь голливудского боевика про мафию. Так и просят, чтобы он не выпускал их из рук.

Ему на миг стало страшно. Тут точно что-то не то. Старуха не требует интима, денег отвалила буквально за воздух. И привела подругу, которая обещает то же самое. Цифры… странные цифры, названные вначале, почему-то беспокоили, но вид денег отрубал напрочь способность думать о чем-то еще.

Он посмотрел на Графиню. Казалось, морщин на ее лице поубавилось — так повлияла радость от покупки ничто? Не души — почему-то Кир поверил ей в этом. И верил, что если спросить прямо, она не скажет. Так, может, и не надо спрашивать, а стоит просто ловить момент?

— Хорошо. Десять «буханок», — согласился он и протянул руки к деньгам. Еще не веря, что все вот так просто.

Совсем просто и не вышло. Женщина не попыталась вернуть сумку с «зеленью», но зачем-то взяла его за запястье, вцепилась крепко, и подержала с полминуты. У Кира вдруг отчего-то заныли суставы.

— Ну вот, — сказала Графиня довольно, — теперь все хорошо. Настюш, ты иди, подожди меня, я сейчас приду.

Ее подруга кивнула, еще раз посмотрела на Кира.

— Спасибо, — и отошла прочь, исчезла среди гостей странной распродажи.

— Я вижу, что ты в очень серьезном… положении, — заговорила Графиня, когда они снова остались вдвоем. — Поэтому предложу тебе еще одну сделку. Думаю, у тебя еще есть, что продать. Должно быть. А я куда богаче, чем Настя. Поэтому… пятнадцать «буханок». Или двадцать, если решишься. И за это я плачу пятьсот тысяч. Долларов, раз тебе так нравится.

Кир зажмурился. Ему было плохо — от непонимания, за что платят такие деньги, страха, алчности и зеленого цвета, который он видел под закрытыми веками. Цвет весны и хрустящих бумажек, за которые можно купить вообще все. Ленке придется его уважать… Он сам себя начнет уважать, и в день ее рождения подкатит к подъезду на лимузине с ливрейным шофером, выдернет Ленку из дому, посадит в машину и повезет кататься. И сделает ей предложение с кольцом. Золото и бриллиант. И скажет, что никаких больше поэтов и стишков!

Одно почему-то вспомнилось снова. Может, опять из-за цвета, близкого ему сейчас, как никогда.

Но жизнь — то ветер, то холода,

И страх не дает уснуть.

Если не будет весны, тогда

Важно ли что-нибудь?

Искра погаснет и вместе с ней

Исчезнет зеленый цвет.

Золото будет. Оно — нужней?

Каждому — свой ответ.

Кир отмахнулся. Открыл глаза. Зелени не было и в помине, но во взгляде Графини мерцали зеленые искры — как обещание.

— Хорошо, — сказал он, голос показался чужим и каким-то тусклым, как поношенная вещь. — Пятьсот тысяч за двадцать «буханок».

Дама несколько секунд смотрела на него, словно ждала отказа, потом стремительно, как достают из ножен шпагу или сыплют яд из кольца в бокал собеседника, выхватила смартфон и заскользила по экрану пальцами. Его, Кира, телефон снова пропел эсэмэской. Он глянул — да, деньги пришли. Пятьсот тысяч «зеленых» в рублях по нынешнему курсу. И кажется, даже немного больше.

— Все, — Графиня не улыбалась и не благодарила, но и не отпустила его так сразу. — Один совет напоследок: иди домой. Иначе найдется кто-то, кто соблазнит тебя на еще одну продажу, а это может оказаться… опрометчивым.

Кир и сам хотел домой. Безумие этого вечера дошло до какой-то крайней точки — и довело его. За этой границей он не хотел и не мог ни-че-го — ни думать и разбираться, что же именно произошло, ни вспоминать о том, насколько он теперь богат, ни даже представлять, как удивится Ленка и что ему скажет в ответ на кольцо с бриллиантом.

Ноги слушались плохо, суставы все еще ломило, но к этому он уже почти притерпелся. Только когда вышел за дверь, то первый же порыв ветра, ударивший в лицо, заставил глаза слезиться. Он вытер их ладонью, но стал видеть лишь немногим лучше. Было похоже на стремительно развивающуюся болезнь.

«Вирус поймал, — подумал Кир, бредя по ночной уже улице, — хотя вроде бы никто на меня не чихал и не кашлял».

Доковыляв, еле передвигая ноги, до дома родителей, Кир не без труда — в замочную скважину попал с пятого раза — крадучись проник в квартиру. Задвинул денежную сумку глубоко под кровать и, даже не раздеваясь, рухнул отсыпаться, не попытавшись найти на кухне шипучие таблетки от простуды, которые так хвалила мама.

Из глубокого и тяжелого, с сюрреалистическими видениями, сна его вырвал настойчивый стук в дверь и бодрый голос отца:

— Кирюха, просыпайся давай! Мать на работу ушла, иди поешь, я суп разогрел!

Кир, на грани полусна и полуяви, промычал что-то маловразумительное. Вставать не хотелось и в общем-то не было причины. С очередной работой он простился неделю назад. Голод не мучил. «Точно заболел», — вяло подумал он. Обычно по утрам ему зверски хотелось есть, и набег на холодильник превращался в полномасштабное наступление.

Отец, конечно, хорошо это знал и не дал снова заснуть. Кир почти погрузился, как в болото, в новый сюр, когда его начали трясти и звать… Почему-то не по имени, а «эй, просыпайся!».

Поняв, что это не часть сна, Кир открыл глаза. Мир расплывался, в старике, почему-то отпустившем его и почти отбежавшем к двери комнаты, трудно было узнать отца. Да и он, похоже, сына не узнавал, потому что задал странный вопрос:

— Ты кто? Как сюда попал?

— Пап, ты чего? — Кир услышал в собственном голосе панику, да и голос был непривычно скрипучим, и попытался придумать шутку, чтобы успокоить и себя, и родителя, но не смог и прибавил только: — Это же я, Кир.

— Я сейчас в полицию позвоню! — пригрозил отец, и ясно было — он тоже боится. — Вот прямо сейчас! Это комната моего сына, это мой дом!

И выскочил за дверь.

Кир попытался встать. Силы куда-то девались, суставы ломило сильнее прежнего, и рубашка почему-то сделалась свободной. Он ощупал себя, пытаясь выяснить, усох ли в самом деле за одну ночь или надел чью-то чужую, на размер больше, рубашку, хотя не помнил этого, да и откуда бы взяться в его комнате чужой? Перед глазами и в голове слегка прояснилось — лишь для того, чтобы он обратил, наконец, внимание на свои руки. Желтая сморщенная кожа с темными пятнами, выступающие синие жилы, неестественно бледные, с желтизной, ногти. И как толкнуло — подойти к шифоньеру, этой новой, чужой-своей рукой рвануть дверцу, на которой с внутренней стороны есть зеркало. И увидеть.

Так мог бы выглядеть его отец. Наверное, он и будет так выглядеть лет через двадцать, потому что человеку в зеркале было намного больше пятидесяти двух отцовских. Сходство просматривалось — и с родителем Кира, и с ним самим. Что-то едва уловимое в ставших мелкими и словно полустертых чертах, в прическе, хотя волосы сделались редкими и совершенно седыми. Оказывается, это неприятно, когда ты сам такой. Кир часто удивлялся тому, что мама закрашивает седину, казавшуюся ему красивой. Зря удивлялся.

— Я звоню в полицию! — крикнул из коридора отец.

Кир отвернулся от зеркала, заметался взглядом по комнате, ища что-то. Нашел сумку, словно пытающуюся выползти из-под кровати. Деньги ни за что. «Крошка» стоит десять, «горбушка» от двухсот сорока, «ломоть» от тысяча шестисот восьмидесяти… Именно сейчас, когда над Киром нависла угроза оказаться в «обезьяннике» по звонку собственного отца, разум заработал удивительно ясно. Тысяча шестьсот восемьдесят делим на двадцать четыре — семь. В «горбушке» двадцать четыре «крошки», в «ломте» — семь «горбушек». И если в «куске» четыре «ломтя», то он продал задешево бесценную вещь.

Кажется, отец и правда позвонил в полицию — из зала доносилось: «Да… Не знаю! Дверь была заперта!» Кир наклонился — со скрипом — поднял сумку, охнув от тяжести, как мог быстро вышел в коридор, отпер дверь и шагнул в подъезд. Лифта ждать было слишком долго, и он начал спускаться по лестнице.

…Что оказалось еще дольше, потому что исчезнувшие силы не вернулись только от того, что он узнал, куда именно они пропали. Кир собирался все вернуть.

До стеклянной витрины с объявлением он добирался лет сто. Прохожие раздражали, особенно молодняк, который куда-то несся, не разбирая пути. Город не был особенно людным, но и так его два раза толкнули и назвали старпером. Кир попытался запомнить последнего оскорбителя, наглого рыжего парня лет семнадцати без одного переднего зуба. Потом, когда вернет свое, найдет его и начистит морду.

Объявления в витрине, конечно, уже не было, но это и не требовалось. Кир отсчитал все полагающиеся повороты и остановился перед глухой, без следа двери, желтой стеной. Впрочем, нет, следы были — едва заметный выпуклый контур, словно дверь вросла в стену вся, целиком, за исключением одного миллиметра своей толщины. Кир постоял, не зная, что теперь делать, попытался поскрести ногтем заметный контур и только поломал ноготь и испачкался в известке. И глядя на руку, ставшую еще более уродливой и желтой, понял: все. Ничего не вернуть. У него остались только эти пятьсот тысяч с копейками. Щедрая плата… Если ему осталось лет десять, то он может позволить себе жить по-королевски.

Но хотелось просто жить. Как угодно. Ругаться с Ленкой. Слушать пиитов на ее сборищах и посмеиваться над их одержимостью тем, что они считали искусством. Искать и терять работу. Ворчать на мать и отца, слишком медленных, слишком… старых. Или хотя бы жить в уверенности, что у него будет завтра. Потому что если нет, если у него не будет весны, то зачем все? «Каждому свой ответ»? Кир нашел свой, и он ему не нравился.

Он хотел запустить камнем в дверь без двери, хотел кинуться на нее, даже если расшибется в лепешку, а сил хватило только прошептать «Не хочу…»

Улицы города были темны — Кир не заметил, как снова настала ночь, и шел в никуда, волоча с собой сумку с деньгами, делавшуюся все тяжелее, как и его мысли. Домой нельзя. Он никогда, никогда не докажет маме и отцу, что это он. А если докажет… Он содрогнулся, представив, что ему поверили. И вот Кир живет в доме, доживая последние годы и не зная, умрет первым он или...

На лицо упала холодная капля. Дождь. Кир вздохнул с облегчением, так и не закончив горькую мысль. Нужно пойти в гостиницу… Без паспорта? Он даже усмехнулся — деньги откроют любую дорогу. Богачу не обязательно иметь паспорт, достаточно бумажки с фэйсом какого-нибудь президента. Деньги могут купить все.

Начинавшийся дождь прекратился, словно по волшебству. И сумка с долларами стала казаться легче. По счастью, вечно пустую банковскую карту он всегда носил с собой, в качестве талисмана… Кир повторил про себя успокаивающе «деньги могут купить все» и остановился посреди улицы, поняв, что это значит. «Если вы видите этот листок — вам есть что продать или на что купить». Распродажа. Наверняка не первая и не последняя. И хотя он не знал, где и когда будет следующая… «Я найду, — пообещал себе Кир и сразу же, оглядевшись, сориентировался и направился к ближайшему хостелу. — Обязательно найду. Каждую ночь буду искать. У меня есть еще время. А когда найду… куплю столько, сколько сумею. Если ничего не объяснять, то можно вернуть свое с лихвой». Он уже видел мысленно того лоха, которому даст деньги «за воздух», его изумление, недоверие и наивную радость. Наверняка он будет похож на рыжего беззубого полудурка, обозвавшего Кира старпером. Такого не стыдно обмануть. Пусть побудет сам на месте старпера… а родителям можно позвонить. Что-то сделать с голосом и наплести про внезапную новую работу с командировкой.

Неоновая вывеска хостела приближалась, и Кир, как мог, ускорил шаг. Он вселится, но не останется: ночь, целая ночь впереди для поиска распродажи, на которой бесценный час жизни стоит всего-навсего десять долларов. Или даже рублей… Всегда и все зависит от того, какую валюту ты предпочитаешь.

22.09.16.