Возвращение

… Прозвучит странно, но я совершенно не помню день своего возвращения в родовое гнездо, то, как я приехал, для меня потерян в воспоминаниях и тот долгий период, что был до наступивших дней. Доступны лишь далекие детские годы, хранящиеся в уголках моего угнетенного сознания — усталость дала о себе знать. Но как бы то ни было, я снова здесь, в поместье, принадлежавшем на протяжении многих десятилетий моим многочисленным предкам, а теперь и мне, Павлу Князеву, тридцатилетнему холостяку, за которым закрепилось огромное семейное состояние.

Да, ничего не изменилось с тех пор, когда я еще ребенком бегал по фамильным владениям: все те же приветливые каменные дорожки, огибающие клумбы и скульптуры, все тот же старинный особняк, дремлющий в объятиях уединения и тишины. Мрачные темные стены с запыленными окнами и увитые плющом, местами давший трещину камень и нестираемый налет времени могли бы на кого угодно навести тоску и желание убраться отсюда, но только не на меня. Нет более теплого и уютного уголка на свете, чем родной дом.

Но самым излюбленным местом в имении был и остается до сих пор старый сад. Сколько же ему лет! Поколение за поколением следило за ним, внося свою лепту в его красоту, однажды создав из него подобие лабиринта — таинственного, с секретными уголками и скрытыми ходами. Помню, в глубине сада пряталась большая теплица, давно уже не использовавшаяся по назначению. А еще помню, что она всегда была закрыта. С мутными стекольцами, почерневшей древесиной каркаса-скелета, охваченная сухими мертвыми ветками — частенько я пытался разглядеть, что же теплица скрывает внутри себя, раз за разом прокрадываясь к ней, словно ночной вор. Она интересовала и притягивала к себе больше прочего, что имелось в саду. Но как бы я ни старался отворить запертые двери, как бы ни тер окошки маленькими ладошками, все попытки оказывались тщетными. Должно быть, она все еще там, нетронутая ничьей рукой и по-прежнему на замке.

Забавно, что только погода в здешних краях разительно поменялась: помнится, солнце и чистое небо редко прятались в траурные одеяния из тяжелых туч или в унылый серенький саван, а уж туман и вовсе никогда не наплывал. Но сейчас поместье окутала слабая белесая мга и, казалось, она еще больше отделила и без того удаленные владения от всего мира. Неспешно прогулявшись по ним, обойдя дом и осмотрев некоторые комнаты с нежилыми помещениями, не обнаружил ни одной души: оказалось, я единственный, кто ныне обитает в особняке — похоже, вся прислуга, что жила и трудилась здесь когда-то, была распущена. Что ж, это не проблема, найму другую, благо, репутация имения в порядке. А пока, находясь в полном одиночестве, приведу дела в порядок и вновь привыкну к обстановке.

— Вот это да! Сколько тут не разбиралась почта? — я удивленно вытаращился на кипу корреспонденции: письма, газеты, брошюры — все это буквально распирало уличный почтовый ящик. Осторожно сгреб бумаги и, прижав их к себе, вернулся в дом. — Пожалуй, слишком для первого дня, займусь этим позже.

Оставив почту на столе, я прошелся по просторному холлу: убранство зала было буквально пропитано вычурностью, излишества в дорогих и совершенно бесполезных предметах — всему этому я раньше не уделял какого-то внимания; мебель из черного и красного дерева массивными фигурами обступали со всех сторон. Однако главной деталью в обстановке являлись два портрета, заключенные в позолоченные рамы и «глядящие» на входные двери. Мастерская рука изобразила на холстах лица моих далеких предков, по фамильной истории осевших здесь и отстроивших особняк; оставить их тут — дань уважения им, не иначе. В детстве я мечтал, что и мое изображение здесь появится и будет наравне с благородной четой «встречать» гостей. Но ничей образ более не помещали сюда. Никогда.

Все комнаты до единой на втором этаже оказались крепко заперты и не поддавались, а ключей от них в моей худенькой связке не было. Что ж, поищу их позже. Я пожал плечами и, спустившись вниз, занял первую после внушительных размеров гостиной комнату, окна которой выходили прямо на сад, а точнее — на один из арочных входов в него. Багаж уже лежал на застеленной кровати, что немедленно привело меня в недоумение: когда и кто его сюда доставил? Вновь эти жуткие провалы в памяти, они словно чернила, пролитые на исписанную бумагу и съевшие самые важные слова. Этот недуг преследует меня с самых ранних лет, заставляя каждый раз собирать свою жизнь, как мозаику, зачастую лишая нужных деталей. К подобному тяжело привыкнуть. Разобрав вещи, вернулся в гостиную. Одну его стену целиком занимал здоровый камин, подобный раскрытой пасти хищного зверя, который давненько не разжигали. Да и не только его — воздух во всем особняке был сырым и холодным. Только сейчас ощутил всю ту «мертвенность», что пропитала стены, теперь здесь лишь я и воспоминания, которыми старательно украшал каждую вещицу.

— Ладно, друг, попробуем тебя растопить, — тут же в памяти возникла картинка из прошлого: по левую сторону всегда лежало несколько связок. Потерев ладонь о ладонь, я покрутил головой в поисках поленьев — да, все на прежнем месте. — Надеюсь, не отсырели.

Спустя некоторое время после приложенных усилий, в камине родилось жаркое пламя. В эту минуту словно жизнь вернулась сюда — теплый свет задорного огня разливался по комнате.

Готовить, как уже стало ясно, мне придется первое время самому, и заниматься прочими домашними хлопотами тоже. В кладовых подвала я обнаружил довольно приличное количество всевозможных запасов, что воодушевило и обрадовало — не придется таскаться в город за продуктами. В детстве я частенько бегал сюда, дабы стащить конфет или еще каких лакомств, об этом знал наш дворецкий, но ни разу не выдал меня. Да-а, были же времена...

Остаток дня прошел в размышлениях и мелких делах. Я попытался завести в холле огромные часы, стрелки которых застыли ровно на шести; то же время я обнаружил и на других часах, что показалось мне забавным. Видать, кто-то из бывшей прислуги пошутил напоследок.

Подкравшаяся же незаметно ночь не принесла мне отдыха: я лежал в своей постели и прислушивался к гнетущей тишине, мне чудилось, будто по комнате гуляет сквозняк, как от распахнутой двери или окна, касаясь лица и неприятно холодя. Чудилось, что старый дом словно стонет и скрипит, пытаясь что-то сказать мне, единственному жителю поместья, жаль, что я не понимал сказанного. Но заснуть мне все же удалось и глаза я открыл лишь ближе к обеду, но совершенно разбитый. За окном стоял все тот же туман, неподвижный и ни на йоту не рассеявшийся за утро.

— Черт подери, воздух просто ледяной, бр-р-р! Ну совсем не похоже на июль, — я поднялся с кровати и поежился.

Согревшись кружкой крепкого чая, решил скрасить свое пока что одинокое пребывание тут прогулкой по старинному саду-лабиринту. На улице было не теплее, чем в доме, и, кутаясь в плащ, я ступил на одну из гравийных дорожек, теряющихся меж высоких кустарников. Обычно в давние деньки здесь, не прекращая, щебетали птицы, даже можно было увидеть, как юркие пташки играют в листве, сейчас же слышен только шорох гравия под ногами. Хмурость и унылость осели в этих местах туманом. Через несколько минут ноги сами вывели меня к брошенной теплице.

— Ну, здравствуй, старушка, — предо мной стояла все та же, нисколько не изменившаяся постройка из толстого стекла. — Интересно, может сейчас получится тебя открыть? Что же ты прячешь внутри?

Я подергал массивный замок, обошел теплицу пару раз и прильнул к грязному стеклу, но все было как в детстве — ничего не видно. Надо будет инструменты принести да вскрыть запоры. И тут мелькнула тень по ту сторону, заставив меня отшатнуться от неожиданности. Движение? Там? Нет и нет, должно быть, показалось. Едва я переубедил себя в ложном видении, как за спиной послышался шелест листвы и тихие осторожные шаги. Меня обдало жаром и я обернулся — чья-то фигура скрылась в стенах из кустарников.

— Эй! — сорвалось с языка. — Кто там? Постойте!

В том, что я находился в поместье совершенно один, нисколько не сомневался. Возможно, кто-то приехал сюда из города? Тогда почему он просто сбежал? Я поспешил догнать странного визитера, дабы узнать, кто он и что ему нужно. Выбежав из лабиринта, заметил только, как темный силуэт растворился в молочной вуали на подъезде к особняку.

— Ну и ну! Хорошенькое дельце, ничего не скажешь… но как он прошел сюда, ведь ворота заперты… или нет?

Я уже ни в чем не был уверен, мой разум играл со мной, водил за нос и тайком воровал фрагменты из памяти. Ничего не оставалось, как пойти и проверить ворота, однако вскоре я отбросил эту затею: чем больше я удалялся от дома, тем непрогляднее становилась бледная завеса, в которой я чуть не потерялся, даже вытянутую вперед руку с трудом можно было разглядеть. Самому смешно. Надеюсь, завтра пелена рассеется и я совершу обход, а незнакомец — если ему что-то нужно, еще вернется.

Прогуливаясь вокруг особняка, я заметил, что пропала памятная плита о моих далеких родичах, но я знаю, что она была здесь всегда, и едва ли ее снесли в угоду кому-то из ворчливых родственников. Да и не увидеть плиту просто невозможно: мрамор белым массивным прямоугольником всегда выделялся на зеленом ковре на задней площадке дома, бросаясь в глаза. Но теперь на этом месте ничего, даже следа никакого нет! Осмотрелся — возможно, я перепутал? Странно как-то… Но вслед за этой «пропажей» я обнаружил, что исчезла большая беседка рядом с садом. Недоумение овладело мной: еще вчера она стояла в окружении двух дубов там, где ей и положено стоять, а сейчас — ни беседки, ни могучих дубов. Лишь пустота, заполненная туманом. В ту же минуту меня посетила жуткая мигрень, раскалывающая несчастную голову на куски и заставившая съежиться от боли.

— Черт бы все побрал!

Такими болями я мучился еще ребенком, после подолгу отходя от них, лежа в постели почти без сознания. И в подобное время возле меня всегда сидела со скорбным лицом мать, вздрагивающая от любого моего шевеления. Однако мигрень отступила довольно скоро, и я, не чуя собственных ног, возвратился в дом.

— Проклятая почта! — на глаза вновь попалась неразобранная гора бумаг, к которой ну совсем не хотелось прикасаться. Поморщившись, я дал слово, что завтра же разгребу эту кипу. — А это еще что? — на месте портретов родственников висела лишь одна пустующая рама. Но никто не может хозяйничать, ведь тут только я. На втором этаже все помещения крепко заперты, и едва ли кто-то в них обитает. Вопросы сыпались один за другим, а вот с ответами были проблемы.

За окном опустились сумерки — рановато, как мне показалось, — и хоть с обеда во рту у меня не было и крошки, кроме выпитого чая, я совершенно не хотел есть. Даже освобождение от головной боли не разбудило голода. Прокручивая в голове все неясности, что сегодня преследовали, я машинально потянулся к поленьям, чтобы снова растопить камин, но обнаружил, что их уже не было на привычном месте. Но я точно помню, что накануне лежала хорошая заготовка.

— Это какая-то шутка? Что тут происходит? Как вещи могут просто исчезнуть в никуда? Это уже явно не проделки моего разума...

Следующий день не внес ясности в творящие странности, скажу даже, что их стало больше, а планы с проверкой ворот провалились: туманище еще сильнее окутал местность. Чуть позже я приметил, что все продукты, которые перенес на кухню из кладовой, пропали, как и почта в прихожей. Вор? Может тот неизвестный человек забирается сюда и таскает скарб? Но как же сгинувшие беседка с плитой? Ничего не понимаю. Надо закрывать все замки на ночь, чего доброго, ещё что задумает совершить. Я уже не чувствовал себя в родном доме в безопасности, улетучился и тот уют, что встречал меня в день приезда. А может, его и не было вовсе. Может, я сам наделил поместье фантазиями?

Чтобы успокоится, пришлось выйти во двор; нервно меря шагами дорожки, стал нарезать круги вокруг особняка, приводя мысли в порядок. На каком-то из кругов я бросил взгляд на почтовый ящик и оторопел: дверца была раскрыта и наружу вываливалась гора писем и газет. Схватив один из журналов, увидел, что ни дат, ни заголовков в нем не имелось. Переворошив конверты, я не нашел на них ни обратных адресов, ни марок, ни печатей, да и писем в них не лежало. Пусто!

— Я не чокнутый, не чокнутый, — словно мантру повторял слова. Я страдал провалами в памяти, но сумасшедшим не был никогда.

Перед глазами потемнело и дышать стало тяжелее, я будто опьянел, голова шла кругом и ноги подкашивались. Добрался до покоев и, рухнув в кресло, прочти сразу отключился, без снов, только чернота и бесконечное падение в пасть бездны. Из сна меня вырвал жуткий грохот, прокатившийся по коридорам и заставивший вздрогнуть. Повсюду темнота. Сколько же я проспал? Потерев ладонями лицо, прислушался к тишине, но ничего.

— Приснится же такое. Я всего несколько дней здесь, а уже схожу с ума от одиночества. Надо срочно… — тут я замолчал, вытаращив глаза: через плохо освещенный холл к лестнице пробежал ребенок. Его топот, разлетевшийся эхом по залам, был слышен еще мгновение и затих.

Покинув кресло, я, продолжая всматриваться во мрак, попятился в свою комнату.

— Вернись… вернись к нам… — знакомый женский голос прошептал мне на ухо.

Не помня себя от страха, рванул к себе, заперся на ключ и прильнул к двери — все тихо, ни шагов, ни голосов. Я облизал пересохшие губы и сглотнул подступивший к горлу ком: призраки? Здесь, в поместье?

— Безумие какое-то, — нервно хохотнул и отпрянул к окну. От стекла исходил жуткий холод; тут у меня кольнуло в груди и четко ощутил, что кто-то будто сверлить меня взглядом. Обернулся и вздрогнул: в садовой арке виднелся мужской силуэт, высокий, худощавый, как… я. Слабый свет уличных фонарей едва касался той части имения, но все же я разглядел на незнакомце мой плащ и шляпу. — Какого дьявола! Задумал игру? Я до тебя доберусь, не сомневайся.

С этими словами, совершенно забыв о недавнем пугающем видении, я выбежал из комнаты и со всех ног помчался к выходу. Но меня уже ждал новый «сюрприз», ошарашивший и приведший в ступор: на месте гостиной возник длинный коридор, пронизанный стылым воздухом. Ничего, что напоминало бы просторную комнату, только гладкие стены, уходящие во мрак. Нужно убираться прочь из этих мест, это не мой дом, не мой! Биение сердца раздавалось в ушах, ноги несли меня по коридору, а в груди жгло от ледяного эфира. Достигнув конца, я буквально вынырнул в сад. Мертвенно-бледная марь разлилась по лабиринту, принимая причудливые формы.

— Я слышу тебя! — где-то впереди зашуршала гравий и я кинулся на звук. Бежал со всех ног, огибая разросшиеся кустарники, спотыкался, и чувствовал, что вот-вот настигну чужака.

— Ты нужен нам, слышишь, нужен. Пожалуйста, очнись, — эхом раздался все тот же женский голос. А я все бежал, неизвестно куда, но бежал, пока не очутился прямо напротив теплицы, походившей на изнеможденный призрак далекого прошлого. Дверь постройки была распахнута настежь и из «стеклянного тела» навстречу мне вышел… я.

— Не может быть! Не может быть! — я затрясся всем телом. Тот, кто был моей точной копией, широко улыбнулся и протянул руку. Он медленно стал отступать назад, в оранжерею, его образ начал расплываться, пока не пропал полностью в темноте. Словно в трансе, я последовал за собой, отдавшись на милость неизвестности...

***

— Боже! Он пришел в себя! Хвала небесам! Мой сын очнулся!

На постели лежал молодой человек, белый, как полотно, без кровинки в сухих губах и с темными кругами под глазами. В комнату на возгласы вбежал солидного вида мужчина в сопровождении молодой девушки и юноши. Удивлению и радости их не было конца.

— Пашенька, милый, мы думали ты никогда не вернешься к нам. Я тебя звала и ты услышал меня, — заплаканная мать прильнула к обессилившему сыну, который так долго пребывал во сне.