Осколок правый

Горло саднило от сигаретного дыма. Тридцать третий день рождения подходил к концу. Дворовые коты были накормлены именинным вискасом, бехеровка наполовину выпита, на плите стыло нетронутое жаркое из зайца. За последний год одиночество стало угрюмым, как отражение в зеркале, и привычным, как грохот механизма настенных часов. Жена купила их за несколько месяцев до своего бегства, превратив и без того мучительные бессонные ночи в сущую пытку. А теперь он не мог засыпать без  их железнодорожного аккомпанемента.

            Телефон разрядился ещё вчера, жалобно попищал и умер в кармане куртки. Реанимировать аппарат не было смысла: все, с кем хотелось говорить, слишком давно стали недоступны для радиоволн. Друзья ушли один за другим: Валя – от раннего инфаркта, Хитрый – от случайного удара ножом в уличной драке. Дольше всех пришлось мучиться Артёму: он несколько месяцев угасал от рака, превратившись в изжелта-бледную молчаливую тень. Долгие дни добровольной возни с катетерами, непослушными повязками и бесконечными капельницами не предполагали благодарности, но отказаться от наследства последнего друга – квартиры на Береговой с видом на мост самоубийц – как-то не получилось.

            Мост был городской легендой. Считалось, что прыгнув с тридцатипятиметровой высоты, выжить невозможно; но неумолимая статистика ежегодно опровергала слухи, оставляя на одного погибшего двух искалеченных.

            Они прожили здесь с женой и дочкой пять лет, а потом тихо разошлись. Анна-большая написала длинный мейл о том, как устала от безысходности, и просто не вернулась домой. Анну-маленькую, ничего не объяснив, отправили к бабушке. Когда они сошлись, девочке было четыре года, но она стала ему дочерью с первого взгляда. И несмотря на это, он не считал, что вправе решать её судьбу. Наверное, она заслуживала лучшего отца.

            По привычке зябко поёжившись, он вышел на балкон. Октябрь выдался тёплым, и на улице было не намного холоднее, чем в квартире. Дом готовили под снос, о запуске отопления речи не шло, а бессменная куртка, не снимаемая даже дома, превратилась в заскорузлую шкуру и грела плохо. Глядя на утопающий в вечерних огнях мост, он перебирал в памяти картинки из далёкой, чужой жизни — бесшабашную курсантскую юность, радостный смех дочери, получившей в подарок долгожданного щенка, счастливые глаза жены, её ночной шёпот, тихое дыхание во сне...

            Вернувшись, он слил остатки настойки в стакан и достал аптечку. Среди аккуратно разложенных упаковок трамала прятались миниатюрные пачки сибазона, димедрол в ампулах и несколько блистеров феназепама. Ради этих запасов пришлось доставать на свет божий справку об инвалидности с издевательской записью «увечье, полученное в период прохождения военной службы», унижаться в районной поликлинике, каждые десять дней выстаивать очереди в аптеке вместе с другими льготниками, а главное — терпеть боль. Уже много месяцев он глушил её то анальгином, то алкоголем, лишь изредка позволяя себе снотворное. Раньше безо всяких ограничений лекарства доставала жена, почему-то ни разу не упомянув о зависимости. Не хотелось думать, что она просто хотела любой ценой высыпаться — должно быть, пыталась оградить от ночных стонов ребёнка. Поэтому когда после расставания Анна отказалась выписывать рецепты, это показалось злой шуткой. Но теперь аптечка была полна, муки первой ломки остались позади, и очередное предательство жены не имело значения. Да если вдуматься, из чего состояла его жизнь? Из бесконечного исполнения долга – перед родиной, друзьями, семьёй – и таких вот неожиданных ударов в спину от них же. Не предали лишь друзья… Возможно, просто не успели.

         Снова вспомнилось, что в последнее время он периодически мочился  кровью. Рак почки? Мочевого пузыря? Слишком многие из бывших сослуживцев закончили именно так. Зато после вскрытия их вдовам полагалась хорошая пенсия. Ничего, на нём государство сможет сэкономить.

       Застелив стол газетой, он неторопливо извлёк все до одной таблетки и тщательно измельчил их молотком. Вслед за порошком в стакан с целебным ликёром отправилось содержимое ампул. Мутная жидкость медленно растворяла дроблёную химию.

         Последняя сигарета умерла в груде своих товарок, испустив на прощание тонкую струйку дыма. У него не оставалось ни одной причины, чтобы жить.

     Трель звонка показалась неправдоподобно громкой. Домашним телефоном он не пользовался, ни разу за него не платил и не подозревал, что аппарат до сих пор жив.

– Да?

– Привет. Мы весь день не могли до тебя дозвониться. Как ты?

– Вашими молитвами.

– С Анютой поговоришь? Передаю трубку.

– Папа! С днём рождения! Я приготовила тебе подарок, тебе понравится! Я приду завтра? Папа? Ну что ты молчишь?

– Да, милая, я не молчу. Конечно, приходи.

            Он положил трубку и долго смотрел в никуда, потирая колючую щетину. Потом взял со стола стакан, отнёс на кухню и медленно вылил его содержимое в раковину. Значит, не в этот раз. Что ж, у него всегда оставался мост.