2. Горькая свобода

«Значит вот она какая, амнистия по случаю конца света», — Дмитрий подошел к каменной стене и поднял голову вверх. Из-под самого потолка, сквозь толстые пыльные стекла зарешеченного оконца в его камеру проникали живые лучи солнечного света. Совсем не так, как раньше, там, в прошлой жизни. Ну, хоть напоследок прикоснуться к этим частицам свободы… И он сделал один глубокий вдох, надолго затаив дыхание — хотя и понимал, что никакого сквозняка с воли щели этих стен к нему не пропустят. Позади него уже раздавались звуки открываемой двери. Он закрыл глаза и представил, как совершает обороты вокруг своей оси ключ, находящийся внутри механизма замка. Вот с характерным щелчком в сторону отходит засов.

По правилам внутреннего распорядка тюрьмы, сейчас он должен был продолжать стоять лицом к стене, широко раздвинув ноги и подняв руки над головой с раскрытыми ладонями, обращенными в сторону выхода, громко и четко начиная выкрикивать свою фамилию, имя и отчество, а также статьи, по которым он был пожизненно осужден. Но Дмитрий знал уже точно, на этот раз к нему пришли не для того, чтобы проводить очередную проверку. Сюда идут, чтобы передать ему билет на тюремное кладбище. Или куда там они теперь станут выносить сотни свежих местных трупов… А потому, во всех этих прелюдиях и соблюдениях правил уже не было никакого смысла. Он как-то грустно и зло ухмыльнулся, разворачиваясь навстречу человеческому силуэту, из рук которого в следующее мгновение выпорхнула вспышка.

В лоб как будто ударило молнией, от удара голову запрокинуло назад, увлекая вслед за собой и все тело… Куда-то глубоко вниз, в тёмный и бесконечно-бездонный колодец. Он слышал, как свистит в ушах воздух, разрезаемый на части его стремительным падением. Глупое человеческое естество пыталось кричать, ещё не осознавая, что уже не может этого сделать. Дыхание в ужасе затаилось в легких, а сердце бешено колотилось в попытках вырваться наружу. Затем тело будто бы подхватило встречным воздушным потоком и понесло куда-то вбок, разворачивая в полете десятком сложных и замысловатых пируэтов. И наконец, Дмитрий почувствовал удар во что-то отвратительно вязкое и терпкое на вкус, как огромная лужа грязи, от погружения в которую у него тот час же заложило уши.

Он принялся неистово грести руками, пытаясь выбраться на поверхность, чувствуя, как его ротовая полость заполняется этой жижей и начинает невыносимо гореть. Он уже задыхался и, казалось, что вот-вот потеряет сознание, утопая в этой зловонной пучине, когда ступни его босых ног наконец нащупали какую-то более менее твердую почву. Ему удалось сделать несколько шагов вперед и, словно почувствовав, что спасительный воздух уже близко, из последних сил он оттолкнулся ногами от дна и рванул вверх, выныривая наружу. Желудок тут же вывернуло наизнанку, а затем мучительная боль разорвала пространство между ребер, заполняя его кислородом.

После того, как Дмитрию удалось отдышаться, он ещё несколько минут с усилием брёл по грудь в грязи в неизвестном направлении, словно слепой щенок, пытаясь понять, как же отсюда выбраться. Постепенно поверхность дна начала подниматься вверх, болото нехотя отпускало нежданную жертву из своих объятий, недовольно булькая лопающимися пузырями позади. Ну вот же она, земля! Он обессиленно упал на неё и, словно гладя, принялся ощупывать её сырую неровность. Если это уже ад, то почему тогда здесь так холодно? Дмитрий никогда не был религиозен, даже находясь в заключении, не уверовал в существование Бога. Но и попытаться хоть как-то иначе объяснить все происходящее вокруг он сейчас просто не мог.

Где-то высоко вверху и вдалеке, как путеводный береговой маяк, ярким, но при том холодно-синим светом вспыхнуло нечто. Это было похоже на звезду, озаряющую под собой мрачный черный лес и одинокого еле живого человека на берегу грязевого болота. Всего одна звезда… И ни луны, ни колодца, исторгнувшего его в эту странную местность. Наверное даже самые заядлые и совсем уж конченые наркоманы не испытывают таких жесточайших трипов! Но насколько же все происходящее походило на реальность! Вот откуда-то между деревьев подул холодный ветер, заставляя трястись продрогнувшее тело. Дмитрий сделал несколько шагов вперед, морщась от того, что сосновые иглы кололи ступни. Ледяное светило над ним вспыхнуло ещё ярче, слезящиеся глаза обожгло ультра-фиолетовым свечением, и тут, как будто бы откуда-то сверху, с невидимых небес, грянул голос, который не мог принадлежать человеку. Гром до боли в голове, разносящийся эхом в глубинах его черепной коробки. Это был не его родной язык — это скорее всего не был вообще ни один из человеческих языков, когда-либо существовавших на планете. Но он его понимал и различал сказанное. Это было как знание, дарованное свыше.

— Он слышит тебя, Ильмхеорн. Говори с ним — он поймет.

— Ты слышишь меня, человек? Ответь нам, твоим создателям, если ты можешь слышать, — два голоса были неотличимы один от другого. Гром разговаривал с ним и не отвечать ему было нельзя. Первобытный ужас сковал все его тело, и казалось, что промолчи он в эту секунду, и эти неведомые Боги обрушат на него свой гнев, превратив его в пепел одним своим касанием. И он ответил им, содрогаясь при этом всем телом:

— Я слышу…

— Если ты действительно слышишь нас, то это значит, что ты избранный. Ты один из тех, кто смог почувствовать и понять — последний час человечества уже пробил. Мы создали вас тысячелетия назад, мы помогали и растили вас, мы дали вам религию и технологии, законы, по которым вы должны были развиваться, и человеческую мораль. Мы наблюдали за вами все эти тысячелетия и мы поняли — вы не оправдали наших надежд. Развитие духа прекратилось на этой планете. Великий Абсолют не получает более прогресса. Вы несете только смерть. Даже сама планета, на которой вы жили, уже не хочет вас терпеть. Теперь все. Время пришло — и ты меня слышишь. Все, кто меня слышат, пусть знают — у вас есть три месяца, чтобы прийти к ковчегам. Там — мы сами определим, кто достоин остаться у нас. Вы сами породили смерть, которая вас уничтожит. Через три месяца здесь будут другие. Ваш цикл подошел к концу. Так хочет Великий Абсолют — на то его воля.

— Но как я могу? Я же здесь… Или я там… Я не знаю…

— Тебе была дарована честь слышать, а значит, твое время ещё не пришло. Судьбой распоряжаемся мы. Иди… Вернись и сделай так, как я тебе сказал. У всех будет шанс. Но не всем будет дарована вечность...

Сосновые иглы под ногами взлетели и закружились в хороводе вокруг него, весь мир разорвался на миллионы осколков. Дмитрий почувствовал, как расщепляются атомы, увидел потоки вечной энергии и водопады времени. «У всех будет шанс. Но не всем будет дарована вечность». Он открыл глаза и застонал от адской боли, обжигающей голову. Когда его глаза перестали видеть то, что было запрещено видеть непосвященным, он вновь увидел темноту своей камеры сквозь кровавые потеки, застилающие глаза.

«Я все еще жив» — пронеслось в его голове. «Три месяца, чтобы прийти к ковчегам. Куда идти то? Да хрен его знает. Я вообще в камере с раскроенной башкой. Кровища хлещет — вот ведь бред какой-то привиделся!»

***

«На это Иисус сказал: истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также.

20 Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам; и покажет Ему дела больше сих, так что вы удивитесь.

21 Ибо, как Отец воскрешает мёртвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет.

22 Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну,

23 дабы все чтили Сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его.

24 Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Моё и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешёл от смерти в жизнь.

25 Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут.

26 Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе.

27 И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий.

28 Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия;

29 и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения.»

Отец Яков прервал своё чтение, почувствовав чьё-то присутствие в часовне. Язычки пламени на свечах начали трепыхать, словно от дуновения сквозняка. Вдруг одна свеча загорелась синим огоньком. Затем вторая, затем третья. Отец Яков перекрестился ещё раз и закрыл глаза, чувствуя, как замирает время на секундных стрелках вечности. Его душа воспарила над землей и он увидел мир, охваченный дымом.

По улице, на которой располагалась его церковь, бежали люди, ищущие помощи и крова. Они в отчаянии стучались в двери подъездов и домов, но никто им не открывал. На воротах церкви висел массивный амбарный замок. Пожилая женщина, вцепившись маленькими худыми кулачками в чугунные прутья, повисла на них со слезами и что-то шептала, обращаясь к Богу, когда на неё сзади навалился окровавленный человек с нечеловеческими глазами и с утробным хрипом принялся перегрызать ей шею. Люди кричали и бежали в панике, человеческая толпа сметала все на своем пути. Маленькая девочка, отпустив руку матери, оказалась вовлеченной в людской поток, и со слезами закричала: «Мама!». Старуху на костылях опрокинул этот поток, и она беззвучно плакала, чувствуя, как хрустят её кости, под ногами сотен бегущих в ужасе людей.

Москва и Питер, как и остальные большие города, представляли из себя ещё более ужасающее зрелище. На гигантских городских кладбищах разверзались могилы недавно упокоенных. Трупы вставали и шли в направлении своих бывших квартир, по пути кидаясь на людей, испытывая сатанинский голод и ненависть ко всему человечеству. Эпидемия смерти в геометрической прогрессии летела по земле, не щадя ни одного населенного пункта. Но страшнее мегаполисов мест для создания живых могильников на земле вряд ли можно было придумать. Миллионы людей, стоящих в пробках и передвигающихся на многолюдных улицах, вдруг оказались в одном месте с существами в человеческой плоти, вернувшимися с того света, и стремящимися в центр. Туда, где есть, чем питаться бездушному организму, влекомому по окровавленным улицам лишь жаждой охоты и смерти.

Отец Яков увидел, как горел в огне Ватикан, подожженный в отчаянии своими фанатичными священнослужителями. Папа Римский стоял на его балконе и с ужасом смотрел вдаль, разгорающуюся ответными всполохами пожарищ. Времени не существовало, секунды полетели в обратном отсчете.

Он увидел то, как происходило Вторжение. Атмосфера лопнула на части, превращаясь в черную дыру, из которой выходили в этот мир тысячи огромных каменных пирамид. Невидимые вибрации материй сдвигали пласты реальности по всему миру. Где-то у берегов Японии поднялась гигантская волна, накрывшая острова и унеся с собой миллионы жизней. Существование человечества подходило к концу — ОНИ пришли, знаменуя это.

На радарах мировых спецслужб высветились десятки зеленых точек — неопознанные объекты, нарушающие все возможные границы. Президенты мировых держав разговаривали по телефонам, миллиарды людей застыли, в шоке наблюдая за тем, как в небе парят каменные глыбы. У кого-то сдали нервы, поступил сигнал, палец нажал на кнопку. Ракеты взмыли вверх, чтобы встретить непрошенных гостей своим наконечником стальных стрел. Ещё какие-то мгновения, и небо разродится дождём из обломков падающего камня и горящего железа. Незримый импульс пролетел над планетой, ракеты развернулись назад.

Пять секунд тишины…

В мире больше не существовало Вашингтона, от кремлевских звезд ничего не осталось, Северная Корея лежала в руинах. Какие-то законы физики перестали работать. Электроны замерли в своем потоке, интернет перестал работать, никто ни до кого не дозвонился, по телевизионному экрану оборвалась речь диктора, призывающего всех сохранять спокойствие.

Ультра-фиолетовый луч коснулся земли, проникая под её покровы. Мертвая человеческая ткань обрела новую жизнь. Энергетические потоки существующего изменили своё русло. Сгустки тумана начинали приобретать очертания двух медуз с расплывчатыми контурами. Облики тысяч человеческих лиц ежесекундно сменялись в клубах свинцового дыма. Лицо старика, лицо младенца, лицо беззубой старухи, лицо азиата — наконец, лицо человека, изображаемого на иконах католиков и православных. Тонкая бородка и красивые черты лица, длинные волосы и всепрощающий взгляд глаз, выворачивающий наизнанку кающихся и просящих.

— Он видит тебя, Ильмхеорн! Говори с ним.

Взор Иисуса Христа наполнился гневом, затем милостью, а затем усталостью. Он посмотрел в его глаза и отец Яков почувствовал, как по телу побежали мурашки. Он не видел ничего, кроме этих глаз, утопая в темноте зрачков бесконечного космоса.

— Ты увидел больше, чем дано человеку. Я создатель сего мира и сего человечества. Я тот, кому ты молился все эти годы. Полагая, что я есть твой Бог. И пусть будет так… Я свой у каждого из вас. Я создал людей, я научил их любить и жить, я дал египтянам свой храм, я воздвиг пирамиды, я явился вам в теле Христа, Магомеда и Будды. Я тот, кто создал вас, чтобы вы развивались и развивали Абсолют. Но только избранные из вас услышали меня. А ты ещё и увидел. Твоим глазам не суждено будет больше видеть — это мой дар. И я заберу тебя. Но потом. Найди человека рядом с собой, которой меня услышал. И отправь его найти ту, которая меня увидела. Она в твоем храме, где ты искал встречи со мной. Ты нашел меня, а она нет. Но только тот, которого ты должен освободить, приведет её ко мне. Сделай это, Яков. И твоя душа придёт ко мне. И ты увидишь то, для чего во истину был создан человек, чтобы прийти к Абсолюту.

Свечи померкли, и отец Яков почувствовал, что он снова находится здесь, в часовне, среди икон. Только вот мрак вокруг него никак не давал ему понять в какой стороне выход. Он полз на коленях, размахивая руками вокруг себя, пока не нащупал древесину стола. На ней был коробок спичек. Он зажег одну из них… — и не увидел ничего, чувствуя пламя возле своей бороды.

«Но только тот, которого ты должен освободить, приведет её ко мне». Отец Яков, пошатываясь встал на ноги и побрел в полной темноте в ту сторону, где должен был находиться выход, чтобы открыть засов двери часовни. Никто в этом мире не знал, что происходит. Но был Бог, или Боги, и были те, кто их видит и слышит. И на этом теперь держалось существование мира, отверженного создателями...

***

Алексей Михайлович брел по пешеходной галерее стен «Безмолвного монаха» и кутался в свой старый потертый временем бушлат. Над тюрьмой свирепствовал холодный мартовский ветер, гоняющий по небу стаи остервенело каркающего воронья. Крылатые трупоеды слетались со всех сторон к воротам прогулочных боксов. Туда, где в беспорядочной куче покоились расстрелянные тела заключенных. Чтобы успеть урвать свой кусок ещё не окоченевшей на морозе плоти и утолить первобытный голод пернатых прожорливых тел. «Поганое стервячье племя!» — сплюнул себе под ноги Михалыч и покосился вниз, поравнявшись с тюремным погостом. Покосившиеся деревянные кресты некрасиво торчали неровными рядами из осевшего грязного снега. У тюремных могил не было оградок, как не было никакого ограждения и у самого тюремного кладбища. Просто кресты с номерами и скупым списком фамилий и дат смерти. Жаль, что тем, кого клюет сейчас воронье, не досталось даже этого… Не по-человечески это все, не по православному.

Михалыч ещё раз зябко поежился под очередным ледяным порывом ветра, отвернувшись, закурил сигарету, пряча огонек зажигалки в могучие кулаки, и побрел обратно, намереваясь достать из холодильника в своей комнате непочатую бутылку водки и помянуть всех тех, кто не пережил сегодняшнего дня. Если бы он задержался на том месте, где только что стоял, ещё пару секунд, то он бы обязательно увидел, успел бы заметить опытным наметанным взглядом бывалого стрелка, как внизу, где-то под снегом у могил, зародилось необъяснимое движение. Заиндевевшие комья земли толкала снизу вверх неведомая адская сила, пытающаяся вырваться наружу. Сила, пробужденная в мертвом организме с приходом в этот мир тех, кто явился разрушать ими давно созданное. И только десятки внеземных пирамид, застывших над Россией, знали, что все идет по плану.

Спустя пятнадцать минут Алексей Михайлович уже сидел за столом в комнате наблюдения и сжимал в правой руке наполовину полный стакан. Его глаза смотрели сквозь бутылку, стоящую перед ним, в экраны мониторов, на которых застыли однообразные картины интерьеров здешних камер. Одни из помещений уже пустовали, в других же на полу лежали человеческие тела.

Михалыч грустно перевел взгляд на дно стакана и подумал, что длительное нахождение в одном помещении с таким количеством мертвецов скоро сведет с ума даже его. И дело здесь даже не в том, что он боялся, что те оживут. Нет — это было исключено, стреляли то со знанием дела — точно в головы. Могли ли у него сдать нервы в такой обстановке? Ну, может быть. А у кого бы они не сдали? Покажите мне этих людей. Дело было в другом… Скоро здание начнет пропитываться этим тяжелым запахом умерших. Энергетикой их предсмертного ужаса оно уже пропиталось. Но когда трупы начнут к тому же ещё и разлагаться, отравляя воздух ядовитыми испарениями… Нет, терпеть такое долго не под силу нормальному человеку. Нужно будет срочно вытаскивать из часовни старика Якова и рвать когти. Пока, правда, не очень было понятно куда, но куда-то уходить из этих мест надо было абсолютно точно.

Одинокий охранник безжизненной тюрьмы ещё раз перевел взгляд на мониторы. О, черт! На полу одной из одиночных камер пошевелилось тело. Может показалось? Да нет же — вот человек, а может и «оживший», пошевелился ещё раз и попытался присесть, тут же безвольно упав. А может их уже и пули, выпущенные в голову, не берут? Мутируют что ли, суки?

Михалыч вспомнил поведение двух воскресших с того света бездушных созданий в человеческом обличье, с которыми ему уже довелось повстречаться. Они явно не чувствовали боли и с координацией движений у них все было в порядке. Наоборот, казалось, что никакая сила не могла помешать им подняться и пойти. Этот же вроде походил на живого. Раненого, но живого… человека. Отчего-то стыдясь признаться самому себе в том, что тело наполнила какая-то призрачная радость от того, что в этих стенах с ним объявилась ещё одна живая душа, Алексей Михайлович подскочил со стула и выпил залпом содержимое стакана. «Ну, посмотрим, кто ты у нас таков!» — он рассовывал по карманам бушлата стакан и бутылку, прихватил стоящую рядом на столе открытую банку с тушенкой, и, вытащив из настенного ящика связку с ключами, отправился нарушать тишину коридоров своими гулкими шагами.

***

Дмитрий лежал возле стены, облокотившись на неё спиной, и смотрел на крепкого мужика в бушлате охранника, наблюдающего за ним из-за дверной решетки:

— Добить пришёл, господин начальник?

— Хотел бы, уже бы добил!

Надзиратель хмуро наблюдал за молодым парнем лет тридцати, беспомощно валяющимся на полу своей камеры. Весь его лоб, как и тюремная роба, были испачканы кровью, вытекающей из неглубокой раны на лбу. Царапина вроде — жить должен. Но как так? Пуля прошла по касательной или отрикошетила ото лба? У этого счастливчика пластина титановая что ли в башке? Хотя счастливчик он на самом деле или нет — это ещё надо разобраться.

С издевательским «Не возражаешь?» охранник отворил ключами решетчатую створку и вошел внутрь камеры, по хозяйки оглядываясь вокруг. Подойдя к железному столу, он поставил на него банку с тушенкой и, вытащив откуда-то из карманов своей куртки стакан с бутылкой, спросил, обращаясь к лежащему:

— Ну, давай что ли, выпьем? Не каждый же день с того света возвращаются. Хм…Живыми…

Дмитрий долго смотрел на протянутый ему стакан, не решаясь принять его в руки. Поведение надзирателя было, прямо сказать, не привычным. За те пять лет, что он провел в этой камере, подобного он ещё не видел. Но за эти пять лет не происходило с ним и всего остального, что вторглось в его жалкую жизнь за последние два дня. Не взрывалось доселе небес, не разрывали пространства каменные парящие валуны-строения, не разговаривал он с непонятными голосами, находясь на волоске от гибели где-то за чертой реальности и на волоске от встречи с неизведанной смертью. Пора уже было начинать привыкать к тому, что во вселенной все изменилось. Он сжал пальцами стекло граненого стакана и, давясь, несколькими глотками опустошил его до дна, чувствуя при этом, как обжигает нутро ослабевшего тела растекающаяся по пищеводу огненная жидкость.

— Я знаю, что все ваши уехали. И вторжение я тоже видел. А ещё я слышал ИХ, тех, кто пришел в наш мир, чтобы покарать нас. Я все знаю…

— Да что ты там, на хер, знаешь! — рассерженно перебил его Михалыч и вырвал у него из рук пустую посуду. — Ты видел глаза тех, кто воскрес и превратился в чудовищ? Про это ты тоже мне расскажешь?!

…Дмитрий не стал с ним спорить, он просто внимательно выслушал рассказ того человека, в руках которого до сих пор находилась его судьба. И ещё он подумал, что если что-то пойдет вдруг не так, если его собеседник, скажем, сейчас вдруг вспылит в разгаре пьяной беседы, то этот бывалый рассерженный человек тут же без особых раздумий порешит его вслед за остальными. Не сильно-то от него и убудет, надо полагать…

Пустая бутылка из-под водки осталась стоять на столе. Михалыч закрывал клетку камеры на ключ, когда Дмитрий, убрав с лица окровавленное полотенце, вдруг обратился к нему:

— Отпусти меня, начальник. Мы ж тут все равно вдвоем сгнием заживо. На сколько тебе ещё хватит твоей тушенки? На неделю, две? Они уничтожат всех, кто не откликнется на их зов и не сможет прийти туда, куда они звали.

— На все воля божья, — чуть помутневшие глаза ярко вспыхнули за порогом. С сухим щелчком клацнул замок. — И никто не давал мне права тебя освобождать.

Рядом с дверью камеры висела табличка с фотографией её временного хозяина и кратким описанием совершенных преступлений. Написанное на ней гласило: «Ветлов Дмитрий Юрьевич. Совершил убийство восьми человек. Особо опасен, мстителен, склонен к проявлениям агрессии.»

— Ты за свои преступления, Дмитрий Юрьевич, ещё перед Богом не рассчитался. Он не голоса в твоей больной воспаленной фантазии — с ним не договоришься.

Вторая дверь камеры захлопнулась с металлическим стуком, а эхо удаляющихся шагов надсмотрщика ещё долго разносилось по глубине мрачных коридоров.

***

Выйдя на свежий воздух, Алексей Михайлович поразился про себя тому, отчего так рано начало темнеть в это время года. Казалось бы, длительность дня наоборот должна увеличиваться… Порывы бешеного ветра усиливались, невидимые холодные воздушные плети мелким градом хлестали его в лицо. Где то высоко в сгущавшихся сумерках хаотично надрывало свои глотки воронье, черными воронками ураганов сливаясь с темнотой на фоне каменных треугольников, запечатленных в антрацитовом небе. Матеря про себя эту паршивую погоду и вообще весь мир, катящийся к чертям в последние дни, мужчина торопливо шёл в сторону часовни. Когда до нее оставалось с полсотни шагов, он заметил раскрытую дверь, гуляющую на ветру из стороны в сторону со скрипом давно несмазанных петель.

Отца Якова не оказалось внутри. Михалыч выбежал наружу и принялся звать его, силясь перекричать завывания ветра, мечась из стороны в сторону и не понимая, куда всё-таки мог пойти старик. Темнота с поразительной быстротой пожирала окружающее пространство. Алексей, спохватившись вдруг, устремился на КПП, где затем принялся нажимать все знакомые и незнакомые ему кнопки, чтобы включить, освещение внутреннего периметра тюрьмы. Лампы в прожекторах вспыхнули и начали постепенно разгораться — значит, электричество из далеких окружных подстанций ещё пока поступало. И это сейчас не могло не радовать! Схватив со стола массивный перемотанный синей изолентой фонарь дежурного, охранник вновь выскочил во двор и побежал по территории в поисках священнослужителя.

Он нашел его неподалеку от боксов — старик сидел в снегу на коленях среди груды трупов, словно бы как то незряче ощупывая их окоченевшие конечности. Оголтелые вороны кружились вокруг него черными кляксами, смешиваясь с цветом его рясы и шумно хлопая крыльями по его длинным спутанным волосам, спадающим с непокрытой головы на худые плечи.

— Что же вы наделали, ребятки мои? Что же вы наделали? — раздавался дрожащий от слез голос старика среди гомона вороньей стаи. По его щекам к трясущейся бороде сбегали вниз две влажных дорожки слез.

— Отец Яков, так получилось… Это был приказ. Нельзя было иначе, — растерянно бормотал могучий мужчина, стыдясь при этом своей робости, и с горечью осознавая, что за поступки его бывших товарищей извиняться теперь приходилось ему. Он подхватил на руки тело старца, отмечая при этом про себя, каким невесомым оно тогда ему показалось, и поспешил занести его в тепло помещений.

Свет старых люминесцентных ламп, моргая, освещал кое-где осыпавшуюся со стен штукатурку. Михалыч ступал быстрым широким шагом по длинной кишке коридоров, минуя открытые двери и ворота, которые теперь просто некому и не от кого стало запирать. На руках у него крупной дрожью колотило тело старика. «То ли от переохлаждения, то ли от стресса, который ему пришлось пережить, увидев такое», — размышлял про себя несущий свою живую ношу. Конечно шок для неподготовленного человека! Столько трупов, навалившихся в одночасье. Ну ничего-ничего, это мы сейчас поправим. Горячее питье, или ещё чего покрепче, лишним в такой ситуации не станут.

Алексей Михайлович занес священника в комнату для охраны и бережно уложил на койку, накрывая оборванным одеялом.

— Сейчас я — чай быстренько вскипячу, — засуетился он по сторонам, шаря по тумбочкам и столам. Где-то здесь лежала заварка… Он включил кнопку на электрическом чайнике и тот недовольно начал шипеть.

— Разве ж думал я когда-нибудь раньше, Алексей Михайлович, что придется такому как я человеку пережить и увидеть такое… Такой ад, воцаряющийся на земле, — всё ещё с трудом справляясь с дрожью, парализующей голосовые связки, заговорил позади отец Яков. — Я ведь видел тех, кто явился к нам с неба. И разговаривал с ними… И они показали мне, что судный день уже пришел. Я увидел все, что творится на земле нашей грешной. И поверь мне, Алексей Михайлович — то только начало! Дальше будет только хуже…

Михалыч замер, сидя на корточках у раскрытой тумбочки, прислушиваясь к словам старика. Дежавю? Ведь только что, ещё, наверное, и часу не прошло, как обитатель одной из этих камер пытался рассказать ему примерно о том же самом. Да что ж такое-то происходит на земле?! Нет уж — теперь пусть монах рассказывает ему обо всем, что он там увидел! Алексей Михайлович медленно стал разворачиваться, стараясь взглядом столкнуться с отцом Яковом. И когда он повернулся уже до конца и увидел его глаза, ему вдруг стало страшно от понимания того, что он только что заметил. Из-под век старого монаха в пустоту смотрели два абсолютно матовых бельма.

— Что с твоими глазами, отец?.. — от неожиданности Михалыч даже присел на пол.

— Я не должен был их видеть, — продолжал, не мигая, смотреть в пространство монах. — Теперь я навсегда ослеп. Свет, который их окружает, сжег мои глаза, — он сглотнул и продолжил после недолгой паузы, но уже более уверенным голосом, — Они сказали мне, что Бога нет, и никогда не было. Что это они создали людей на этой планете и наделили их существование смыслом духовного развития. Но человечество ошиблось и пошло не тем путем. Теперь они всех нас убьют. Выживут только избранные ими.

— Какие ещё такие избранные? Вы в это верите? — изумленно спросил его Алексей Михайлович, отказываясь понимать то, о чем ему сейчас говорил православный священнослужитель.

— Я прожил очень долгую жизнь. И всю эту жизнь я только и делал, что верил в Господа Бога нашего Иисуса Христа, молился и служил ему. Теперь уже не важно, во что верю я. В Библии ведь сказано, что в окончании дней земных явятся лжехристы и лжепророки. Они станут пытаться увести и отвратить от веры людей. Мне же нечего терять, решая, правы или нет, говорившие со мной. Я все равно скоро умру — я чувствую, недолго мне осталось. И умереть я желаю только с верой в душе и молитвой на устах, обращенной к тому, ради кого я жил. Вы же решайте сами…

Сказано было так: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются;

Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою».

И я подумал сперва, а при чем здесь «Сын Человеческий»? Книга пророка Даниила описывает «СЫНА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО» как будущего спасителя человечества, которому Яхве после страшного суда даст власть над миром:

«Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шёл как бы Сын человеческий, дошёл до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится.»

Отец Яков замолчал. Алексей Михайлович потрясенно смотрел на него и молчал, не в силах вымолвить ни слова. Чайник отключился с тихим щелчком, было слышно только как бурлит внутри него кипяток.

— Но они показали мне слишком многое, чтобы я не мог до конца им не поверить. Где-то здесь, в этих стенах есть ещё один человек. Ты знаешь, что он ещё жив?

— Да. Я видел его и разговаривал с ним. Он один из заключенных. Ему повезло — пуля прошла вскользь головы. Он выжил.

— Он один из избранных. И Они хотят, чтобы он пришел к ним. Ты должен отпустить его. А лучше, пойди с ним, сын мой.

— Как я могу это сделать, отец Яков? Он преступник, осужденный на пожизненный срок. Он убил своими руками девять человек! И вы хотите, чтобы я вот так запросто отпустил его, да ещё и пошел с ним?!

— Так хочу не я. Так хотят Они. А может быть так угодно Богу. В любом случае, настал конец всех времен, нам нечего больше терять и бояться. Господь наш учил нас прощать.

Старик зашелся вдруг хриплым кашлем и охранник тюрьмы увидел, как с его губ на тюремное одеяло полетели брызги крови. Могущественные и неизвестные человечеству властелины погибающего мира высасывали из его дряхлого тела остатки человеческих сил и здоровья, желая прибрать душу, которую он доверял только своему Богу.

— И самое главное! В моем монастыре ещё осталась группа выживших. Среди них я видел ещё одну избранную. Её свет был в разы ярче, чем у нас с ним двоих. Вы должны будете узнать её сразу, как только увидите. Помогите ей добраться вместе с вами до ковчегов. Одна она не сможет.

Очередной приступ жестокого кашля, заставил старичка изогнуться в дугу, выворачивая все дряхлые мышцы тела. Обрывки легких летели наружу. Отец Яков судорожно пытался поймать воздух жадно раскрытым ртом, но казалось, не мог этого сделать. Михалыч склонился над ним и пытался что-то взволнованно кричать, осторожно теребя его за сухую руку. В белых оболочках слепых человеческих глаз не могло отразиться уже ничего, только отчего-то разгладились морщины вокруг век, и старческое лицо стало вдруг безмятежно спокойным. И никто так и не узнал, кого же он увидел после Смерти...

***

…Алексей Михайлович так и остался сидеть на полу, откинувшись спиной на ящики письменного стола, и уже пятнадцать минут наблюдал за движениями стрелок на часах, которые висели на стене напротив него. В метре от него стояла кровать, на которой остался лежать труп. Глаза покойного священника были открытыми и, не в силах более выдерживать взгляда туманной пелены смерти, которую они источали, Михалыч просто накрыл голову умершего испачканным одеялом.

Если в этой проклятой жизни вообще существовало такое понятие, как «судьба», то сейчас она, эта судьба, обходилась с ним самым подлым и жестоким образом. Кошмар, который происходил вокруг уже вторые сутки, продолжался. Остаться несмотря ни на что здесь, на территории этого чужого и отталкивающего своей гнетущей атмосферой учреждения, не уехав с остальными ради одного человека, было наверное глупо и опрометчиво. Но так велела ему какая-то человеческая совесть, какой-то внутренний голос. Сколько уже раз потом в его жизни были проблемы после того, как он к нему прислушивался. И вот, опять! Стоило ли оставаться здесь, чтобы в итоге стать свидетелем очередной людской смерти? Надежды на то, что впереди будет что-то светлое и спасительное, на то, что всему происходящему найдется хоть какое-то разумное объяснение, таили с каждой секундой. Да чего уж там — их попросту больше не оставалось! Ну и что теперь прикажете делать, господин внутренний голос?

Интуиция между тем подсказывала, что сейчас произойдет именно то страшное, чего он и ждал. Именно то, почему не выходил из комнаты и почему достал пистолет из нательной кобуры, сняв его с предохранителя. Если сейчас труп покойного оживет — то это будет уже третий случай в его двухдневной практике. Третий случай — это уже не совпадение. Третий случай — это уже закономерность.

Прошло двадцать минут. Одеяло на кровати чуть заметно пошевелилось. Пальцы рук человека, сидящего на полу, нервно сжали стальную рукоять пистолета не менее стальной хваткой. Тишина в комнате зловеще зазвенела в ушах. Дыхание замерло — инстинктивная привычка тела, подготовленного к тому, что скоро возможно придется стрелять.

Алексей Михайлович начал медленно подниматься с пола, опираясь левой рукой на столешницу, а правой прицеливаясь дулом своего ПМ в то место, где должна была находиться голова покойника. Он не успел ещё до конца выпрямиться, когда руки лежащего под одеялом потянулись вверх, срывая покров над собой. Тело мертвеца, движимое не жизненной силой, а скорее какой-то потусторонней энергией из иных миров, начало подниматься вслед за движением рук. Так, как точно было бы не под силу повторить старику, если бы он был еще жив.

Михалыч знал, что не стоило смотреть в глаза ожившему. Он и не хотел этого делать. Но за секунду до того, как его палец нажал на спусковой крючок, ему пришлось увидеть этот мрак, изливающийся наружу из глазниц черепа. И куда только делась та белая пелена, которая ещё минуты назад застилала эти сожженные роговицы? Грохот выстрела оборвал эти секундные раздумья. Пуля, выпущенная из вороненного ствола, нырнула в один из двух черных омутов, прекращая послесмертные страдания плоти, а затем вновь вынырнула наружу деформированным куском свинца и упала на окровавленное постельное белье.

Смотреть на обезображенное лицо священника было неприятно и жутко. Алексей Михайлович снова накрыл успокоившееся тело, развернулся и спешно покинул комнату. Верно Бог смеется над ними, раз позволяет происходить такому на земле, созданной им…

***

…Оставшись в камере один, Дмитрий долго умывался над раковиной, наблюдая, как жадно слив поглощает розовые потоки, стекающие с его лица и шеи. Холодная вода придала ему немного сил и бодрости. Потом он снова упал на нары и ворочался в течение часа, не понимая, что ему дальше делать. Видимо, чтобы выбраться из заточения ему все же придется совершить ещё одно убийство. Жизнь надзирателя должна будет стать десятой, пополняя тот их список возле входа. Иначе, наверное, нельзя. А жаль — вроде неплохим он мужиком оказался. Ну а как по-другому? Здесь хоть и не война, но итог все тот же. Если не ты — то тебя. Будь он более сентиментальным, давным-давно бы уже кормил червей.

Блуждая по лабиринтам этих своих мыслей, он даже не заметил, как проваливается в сон. Состояние сна было для него спасительным на протяжении последних пяти лет, что он провел в застенках тюрьмы. Это состояние давало ему покой, унося хоть на несколько часов, но далеко-далеко. Туда, где не было ничего и никого. Но главное, не было ощущения замкнутого давящего пространства и падающих на тебя стен. Правда иногда приходили они — люди из прошлого. И если раньше, на воле, во время кошмаров он старался поскорее проснуться, чтобы прервать дурной сон, то теперь он терпел до последнего. Потому что даже свидание со старыми страхами и душами убиенных им людей было для него меньшей пыткой, чем состояние пробуждения в камере-одиночке.

Дмитрию снились молодые Антон и Митяй, Витька, смеющийся ему из окон своего серебристого «Опеля». Для кого-то лихими были девяностые. Для них безбашенными стали нулевые. Времена своих свобод, построенных новыми поколениями на ошибках старого. Другие законы, другие времена, другая власть.

Криминальный рынок тогда работал уже отлаженно и без сбоев — с питерскими все договорились сразу и по деловому. Меньше шуму, больше дани — и никто не в обиде. Границы территорий были давно помечены, никто никому не мешал, залетных крошили сразу, как хлеб в тюрю. Если ты начинал в правильной компании с малолетства, рос и воспитывался по правилам, нигде не напорол косяков и зарекомендовал себя, как нормальный пацан, ты зарабатывал себе авторитет достойного и проверенного человека, которому не стыдно было подать руку при людях. Человека, с которым соглашались сообща решать дела.

Так было и с ними. Пока школьные ровесники пили водку в подворотнях и кипятили героин в ложках в подъездных пролетах, они под присмотром «старшаков» бились за городом стенка на стенку, ломая друг другу носы и руки. Зарабатывая уважение тех, кто не зассал, и ловя на себе оценивающие взгляды тех, кто присматривал молодежь на воспитание. Так выбирают щенков на собачьем рынке. Этот не пойдет, а этот вроде бойцовской породы! Хороший питбуль со временем вырастет.

И щенки вырастали в злобных псов, которым хозяева со временем стали доверять караулить точки, затем обходить рынки, а затем уж и вовсе, злачные амбары. Сначала в своей же бригаде над ними насмехались, дескать «шестерки». Но со временем перестали. Когда бывшие «шестерки» медленно, но уверенно, с присущими молодым и дерзким, энтузиазмом, азартом и жестокостью, показали и доказали всем, что с ними нужно считаться. «Шестерки» поднимались до «валетов», хотя так и не дотянулись до уровня «королей».

Иные зажиточные коммерсанты и барыги могли бы поведать о разных загородных безлюдных местах на лоне природы, где им посчастливилось рыть ночами могилы для самих же себя под прицелом четырех пистолетов. Закапывали правда не всех. Далеко не всех. Но иногда доводилось. Именно тогда Дмитрию впервые пришлось наблюдать, как убивают ни в чем не виновных людей. А позднее и исполнять криминальные приговоры в действие. Никто в их системе не должен был оставаться чист, чтобы ни у кого не было пути к отходу. Добиться легкой и красивой жизни, с девочками, новыми квартирами и дорогими иномарками лишь поначалу казалось трудом не простым. Гораздо тяжелее потом было остаться в живых — но поняли они это уже слишком поздно.

Когда дела стремительно пошли в гору и криминальный бизнес начал разрастаться, принося все большие доходы, многим пацанам захотелось большего. Говорят же, аппетит приходит во время еды. Митяй тогда постоянно твердил, что жизнь бандита слишком стремительна и быстротечна. Не успеешь подняться, а тебя уже закроют. Или словишь свои девять грамм в сумбурной перестрелке. Рвать свое надо сейчас, чтоб и детям, и внукам потом хватило. Хотя не было ни у кого из них детей. Ни тогда, ни после…

Видимо так рассуждали не они одни. Однажды ночью Витьке позвонили люди, которые состояли в их иерархии повыше всех остальных. Вчетвером они сели в серебристый «Опель» и поехали за город, в коттеджные поселки, где на одной из двухэтажных дач их уже ждали на сходняке. Разговор с ними был прост и понятен. Выбора особо не давали. Их бригадир не устраивал глав банды. Брал в последнее время на себя слишком много, подозревали, что не честно делился и даже начал мутить какие-то свои дела на стороне с черными. Черные толкали в городе наркоту — это было известно всем. Но у их бригады была другая специализация. И об этом тоже все знали. В общем, лезть в чужой бизнес было табу. Но один из них его нарушил, и от него необходимо было избавиться. Поручили им четверым, потому что этот человек им доверял.

Когда они ехали обратно, Митяй опять без умолку тараторил про то, что это шанс. Другого судьба может и не подкинуть. Надо было не просрать это дело и сделать все по чистому, по возможности вывести всё как самоубийство. И тогда всё будет ровно и в шоколаде! Только Дмитрий уже тогда, сидя на заднем сидении автомобиля, сомневался, что именно так гладко все и будет, и был отчего-то не рад такому нежданному шоколаду. В сердце сидела какая-то заноза, какой-то червячок грыз душу, как гнилое яблоко. И он понимал, что это не страх перед делом, как бывало с ним раньше. Страх человеческий — это нормальное явление. Но то было другое. Предчувствие…

Как он и подозревал все пошло не совсем так, как они спланировали. Вернее все пошло совсем не так. В доме их бригадир оказался не один, а с другом. Оба под слабым кайфом — то ли курили недавно, то ли нюхали. И если глаза хозяев вроде бы улыбались, то в жестах явственно читалась излишняя нервозность. Дмитрий знал, как у некоторых наркоманов протекает состояние «измены» после принятия мелких доз. Но он никак не ожидал, что кореш бригадира вернется из соседней комнаты и приставит ствол к его затылку. Он думал, что это уже конец. Но пацаны успели отреагировать. Правда шуму и крови на обоях потом было хоть отбавляй. Антоху сильно зацепило и им пришлось тащить его на руках до самой машины. После, пока «Опель» петлял по ночным переулкам, заметая пути отхода, Дмитрий долго обзванивал всех знакомых костоправов, а Витка отчитывался за проделанную работу. Антона тогда спасти так и не удалось. Он истек кровью, у них на руках, пока они наконец нашли доктора, который согласился его осмотреть у себя на дому. Уже тогда все полетело к чертям!

Дело было сделано, но не так, как их просили — не в чистую. Друг убитого бригадира оказался тоже не из простых. Козырные поставили весь город на дыбы, никто не хотел возвращения беспредела девяностых. Никто не хотел портить ментам отчетность и иметь проблем сверху. Оставшимся троим дали команду залечь на дно в одной из съемных квартир. И конечно же те, кто отдавал команду, знали в какой именно. Когда начался разбор полетов, их троих не было в том месте, где выяснялись обстоятельства произошедшего. И этот фактор решил итог схода. Замолвить слово за них оказалось некому.

Но и тогда, когда очередные исполнители заказа пришли уже по их души, Дмитрию опять повезло. В тот момент его не оказалось на квартире. Он ушел в магазин, чтобы прикупить еды и выпивки — сидеть просто так взаперти было скучно. Выходя из подъезда, он обратил внимание на посторонние машины во дворе, в которых сидели здоровенные спортивного телосложения молодчики. Когда он возвращался назад, внутри салонов машин их уже не было. И вновь его предчувствие спасло ему жизнь. На лестничной площадке его уже поджидали на одном из пролетов. Он знал это, а потому успел выстрелить прежде, чем убийцы достали руки из карманов курток. Бегом наверх и внутрь квартиры, конечно же оказавшейся незапертой изнутри. А там его уже ждали Митяй и Витька, лежащие в двух кровавых лужах на полу в зале, с аккуратными красными точками во лбах.

Сначала он долго бежал дворами, а затем, присев на лавку одной из детских площадок, начал обдумывать сложившуюся ситуацию. Дело было дрянь. Просто полное дерьмо, выбраться живым из которого не представлялось возможным. Как ни крути, теперь его искали все. И свои, и чужие. А через несколько часов, наверное, стали бы искать ещё и менты. Можно было конечно попытаться врубить супермена и, как в голливудских боевиках, зачистить всех тех, кто начал охоту на него, или рвануть в бега по обширной и необъятной. Только вот он отдавал себе отчет в своих силах и не знал, как и куда ему бежать.

Тогда он пошел и просто сдался ментам. В этом он тогда видел свой единственно верный вариант в ответе на вопрос, как сохранить собственную жизнь. Когда менты, удивившись его приходу, сделали округленные от изумления глаза, он сдал им свой ствол и сознался в первом эпизоде, который потом пришили к его делу. В убийстве бригадира. Описав им точное время совершения преступления и некоторые подробности, о которых полагалось знать только следствию. В дальнейшем он потребовал адвоката. И ему его конечно дали.

Проверенного и опытного человека из тех, на кого он не так давно работал. Мужчина с рыбьими глазами и противной скользкой внешностью, при первом же их общении обрисовал ему весь дальнейший расклад. Из расчета на который, Дмитрий собственно и сдался в руки властям, а не вчерашним знакомым. Выбора как всегда особо не оказалось. Либо он начинает говорить то, что ему скажет адвокат, и тогда загремит надолго, но останется жив, либо попытается резать правду матку, которую впрочем, ему резануть никто особо не даст. Дмитрий выбрал первое. И длительное время путался в своих показаниях на судах, взяв на себя и убийство двоих на доме у бригадира, и двоих в подъезде, и смерть всех троих друзей, которых, дескать, положил тоже он, и ещё какой-то эпизод, который ему приказали взять уже по ходу следствия. Ему уже было все одно — меньше пожизненного он не ожидал. Так и вышло.

И как почти каждую ночь, души умерших друзей и врагов стояли перед ним и молча смотрели в его лицо. Кто с пониманием, сочувствием и болью, а кто с лютой ненавистью и жаждой мести. Они не могли дотронуться до него, потому что их разделяла тонкая и незримая перегородка двух миров. Но они были рядом — и это изводило его душу.

Проснулся он от звука одиночного выстрела где-то на нижних этажах. Неужели тот охранник покончил с собой, оставив его здесь подыхать одного ещё более мучительной смертью? Он тут же вспомнил последние слова, которые ему бросил на прощание Михалыч: «И никто не давал мне права тебя освобождать. Ты за свои преступления ещё перед Богом не рассчитался!»

На душе стало втройне паскуднее. Он закрыл глаза, обостряя чувство слуха. Где-то возле самого периметра тюрьмы раздавался звук, напоминающий скрежет металла...

***

Через час Дмитрий услышал человеческие шаги — значит, все-таки жив! Непонятная радость вспыхнула внутри будто огонек надежды. Послышался звук открывающегося дверного замка и в камеру вошел его тюремный надзиратель с каким-то пакетом в руках. Он прошел в середину помещения, словно не обращая внимания на заключенного, затем вынул откуда-то из полы своего бушлата большой армейский нож и положил его рядом с пакетом на стол. По правилам тюремного распорядка колюще-режущие предметы в камерах были запрещены. Даже бриться зеки могли только электробритвами.

— Жри. Завтра с утра после рассвета выдвигаемся, — мужчина развернулся и все так же, не обращая внимания на обитателя камеры, направился к выходу.

— Ты меня выпустишь? — бросил изумленным голосом Дмитрий ему вслед. — Ты тоже уходишь? Со мной?

— Это ты пойдешь со мной! — развернувшись у самого выхода, ответил он ему. — Человек, из-за которого я здесь остался, мертв. Ловить здесь уже нечего. Перед смертью он меня просил кое о чем. И я исполняю его предсмертную просьбу. Поэтому ты пойдешь со мной. И мы отправимся в город, чтобы найти ещё одного человека. Вздумаешь шутить по дороге, я тебя убью.

Он говорил спокойно и ровно, глаза его смотрели с таким же холодным спокойствием. И Дмитрий, поймав его взгляд, понял, этот действительно может. Его слова не были просто угрозой. А ведь ещё час назад, или чуть больше, он сам помышлял напасть на него. Ну посмотрим, что там будет дальше. Вслух же он спросил другое:

— Как тебя зовут?

— Зови меня Михалычем. До завтра.

Дверь вновь закрылась со стальным лязгом замка. Дмитрий подошел к столу, чтобы осмотреть содержимое пакета, который ему оставили. Внутри находились две банки с тушенкой и полбулки белого хлеба. Только сейчас, глядя на еду, он понял, насколько же он оказывается был голоден…

***

…Михалыч вернулся под утро, как и обещал. Он встал в проеме двери и Дмитрий сразу обратил внимание на то, что под бушлатом у него виднелся разгрузочный жилет, карманы которого, судя по всему, были набиты автоматными магазинами. В одной руке Михалыч держал Ак-74М, а в другой стопку камуфляжной одежды, которую бросил на нары.

— Надевай и пошли.

Переодевшись в своё новое облачение, Дмитрий последовал вслед за Михалычем по мрачным узким коридорам тюрьмы, размышляя при этом о том, как непривычно ему было разглядывать окружающие его стены. Он пять лет провел в заключении, но видел их впервые, поскольку все эти пять лет его водили на прогулку с завязанными глазами. Пять лет он не видел ничего, кроме нескольких квадратных метров своей камеры и прогулочного бокса, который потом, при выходе на улицу, казался ему гигантским миром, почти вселенной. И сейчас он снова выйдет из этого каменного мешка и вдохнет свежий опьяняющий воздух свободы! Свобода, до которой осталось так мало, всего лишь рукой подать. Свобода! И даже удивление от того факта, что его бывший охранник так спокойно идет впереди него, даже не опасаясь, отодвинулось куда-то на второй план. На груди в одном из карманов поблескивал нож, который он получил вчера. Оставалось только поднести руку к этой отполированной потрясающе удобной рукояти и… Нет, теперь ему уже не придется убивать. Нет в этом никакой необходимости. Но почему этот человек его не боится? Так уверен в собственных силах?

— Берись за один конец, а я за другой. И потащили, — сказал ему Михалыч, когда они спустились на один этаж и вошли в небольшую комнату со столом и железной койкой, на которой лежало что-то, завернутое в окровавленное одеяло.

— Это что, труп?

— А то ты покойников ни разу не видел! Помнится мне, на двери твоей камеры подвиги в восемь жмуров описывались. А ты оказывается вон какой сентиментальный!

Дмитрий хотел было огрызнуться в ответ, но затем передумал и промолчал. Пусть себе ехидничает, если этому человеку так сильно по вкусу черный юмор. Теперь важно только то, что он, наконец, сможет покинуть это проклятое место навсегда и обрести свободу. Остальное в этой жизни больше не имеет значения.

— И вот ещё не забудь прихватить, — указал Михалыч рукой в сторону стола, на котором стояло два больших армейских рюкзака цвета хаки. Дмитрий накинул на плечо один из них, отметив про себя его приличный вес. Интересно, что там внутри?

Они взялись за одеяло каждый со своей стороны. Михалыч снова пошел первым, показывая дорогу к выходу. Тело, лежащее внутри зловещего свертка, казалось легче рюкзаков на спинах раз в десять.

Длинный узкий коридор, по которому они шли, изменял направление несколько раз. Когда впереди показалась железная дверь, Дмитрий догадался, что это выход из здания. Сердце в груди учащенно забилось от волнительной радости. Он почувствовал себя робким мальчишкой, которого через несколько секунд ждет первое свидание с девушкой. Михалыч пнул дверь ногой — та отворилась с противным скрипом. Навстречу ударил ослепительный солнечный свет. Изображение в глазах начало медленно расплываться, и Дмитрий понял, что это слезы, которые он не смог удержать. Он зажмурился и несколько раз мотнул головой в разные стороны, будто отвечая кому-то отрицательным жестом. Ступени попытались выскользнуть из-под ног. С большим трудом ему удалось сохранить равновесие и не выпустить одеяло из рук.

— Ну еб твою мать, ты чего такой неуклюжий! — прикрикнул на него Алексей Михайлович, оборачиваясь.

— Да нормально все. Поскользнулся просто, — пробормотал Дмитрий, продолжая идти. Важнее всего в этот момент ему было не показать этому человеку своих слез. Таким, как его спаситель, слабину показывать нельзя было ни в коем случае.

Михалыч сделал вид, что ничего не заметил, и они продолжили молча идти. Утренний прохладный воздух нес в себе запахи весны. Так пахла новая жизнь, начинавшаяся с чистого листа у одного из двух людей, которые несли хоронить третьего. Они шли в сторону въездных ворот тюрьмы, туда, где виднелась будка КПП. Дмитрий даже не обратил внимание на то, как слева, над прогулочными боксами, с карканьем нарезали круги в своем полете черные стаи птиц. Даже сотни трупов, собранных в одном месте, не могли в эти минуты отнять у него эйфорию праздника, клокотавшего в душе. Он улыбался сам себе, хотелось петь или пуститься в безудержный пляс, отбросив одеяло с покойником в сторону. Новая жизнь! Свобода! Пусть и горькая, омраченная гибелью сотен людей, но свобода. И плевать, кто там и что говорит про последние дни человечества. Дмитрий поднял голову вверх и увидел десятки каменных пирамид, застывших посреди рассветного неба.

— Клади пока на землю, — сказал ему тюремный охранник, когда они подошли к будке КПП. — Я пойду внутрь, открою ворота.

— Постой, Михалыч! Там за забором… Там кто-то есть. Я слышал вчера вечером.

Михалыч смерил его недоверчивым взглядом и произнес:

— Слушай, Нострадамус херов, ты меня начинаешь напрягать. Я уже сомневаюсь, что я правильно сделал, освободив тебя.

— Да я тебе в натуре говорю, я слышал! — чуть ли не заорал на него Дмитрий, не зная, как объяснить этому человеку наличие у себя необъяснимых способностей, которые он ещё сам в себе до конца не принял. Но он СЛЫШАЛ и знал, что был в том прав.

Михалыч молча смотрел ему в глаза ещё секунд десять, но Дмитрий заметил, как в этом взгляде что-то изменилось.

— Ну так иди и проверь кто там. Может, собаки назад вернулись, — вытащив из кобуры свой Макаров, он протянул его Дмитрию. — На. Только смотри, я предупреждал, чтоб без фокусов.

Дмитрий принял из его рук пистолет, все ещё удивляясь такому доверию со стороны своего нового спутника. Восемьсот грамм приятно тяготили руку. Он перевел флажок предохранителя в боевое положение и направился в сторону ворот.

— Лопату захвати. Чего порожняком то гонять, — только сейчас Дмитрий обратил внимание на то, что возле стены уже были заранее приготовлены две лопаты и увесистый лом. Он взял лопату в левую руку. Михалыч вошел в будку и через пару мгновений раздался звук работающего электропривода. Первые ворота поехали в сторону и Дмитрий двинулся вперед. Туда, где за стальными пластинами, преграждающими въезд на территорию тюрьмы, кто-то находился. Он это чувствовал. А потом и услышал, даже несмотря на то, что до цели было несколько десятков метров.

Под ногами приятно скрипел снег. Он шел вперед и ощущал легкое волнение, как это было с ним всегда перед дракой или перестрелкой. Сейчас что-то будет… Уровень адреналина в крови повышался. Глубокий вдох — выдох. Вторые ворота поехали в сторону. И тут он увидел их.

Семь оживших трупов бесцельно стояли посреди дороги и смотрели в сторону полоски леса. Звук работающего двигателя привлек их внимание. Они повернули изуродованные смертью лица в сторону приближающегося к ним человека. Дмитрий почувствовал, как испаряются остатки спокойствия, которые он так и не сумел сохранить. А образовавшуюся пустоту стремительно заполняет ужас. И вот уже тот в одно мгновение парализует его тело и разум, сжимая сердце холодными когтями. Семь трупов в изодранных черных тюремных робах с бирками номеров на груди. Семь тел, которые уже начали разлагаться, оголяя белые кости скелетов. Кое-где на грязных телах даже были видны замерзшие могильные черви. Какая же чудовищная адская сила заставила их подняться из земли?

Некоторые из оживших тварей не могли видеть, потому что у них не было глаз. Они скорее почувствовали его. И направились на встречу, вытягивая вперед свои руки с истертыми в кровь пальцами и отсутствующими ногтями. А он стоял и смотрел, не в силах оторвать взгляд от этого ужасающего зрелища.

— Хули ты стоишь?! Стреляй! — раздался голос Михалыча откуда-то сверху из динамиков, висящих на стене. Дмитрий обернулся и увидел его лицо в одном из окон. Ворота позади поехали в обратную сторону, отрезая путь назад.

— Ты чего творишь? — Дмитрий почувствовал, как мурашки побежали по его спине.

— Стреляй, бля-я-ять! В головы им стреляй, иначе не убьешь!

Только что освобожденный заключенный воткнул лопату в снег прямо перед собой и, обхватив рукоять пистолета поудобнее, пальцами левой руки снизу, как учили, поймал голову ближайшего к нему мертвеца на мушку прицела. Раздался первый выстрел. Голова с пустыми глазницами дернулась, тело рухнуло вниз, словно подкошенное невидимым серпом. Дмитрий не стрелял уже более пяти лет. Но тут, как езда на велосипеде — если один раз получилось, то уже не разучишься. Второй выстрел, третий, четвертый, пятый. Уродливые, мерзкие черепа, обтянутые кожей, дергались в такт музыке смерти, а тела падали на землю. Шестого выстрела не последовало. Палец несколько раз нажал на спусковой крючок, но пистолет молчал, отказываясь выплевывать очередную порцию свинца.

— Че за херня? У меня патроны кончились!

— Конечно. Я ведь из него уже стрелял, — Дмитрий обернулся на окно КПП и увидел спокойное лицо тюремного надзирателя. Да нет же, тот, похоже, даже смеялся над ним одними глазами, внешне не показывая этого. — Лопатой бей! Зря что ли с собой взял?

— Ну ты и сука! — он отбросил в сторону ненужный более пистолет и схватился за деревянный черенок, сжав его в ладонях до хруста в пальцах. Двое оставшихся медленно, но уверенно приближались. Внутри закипала какая-то непонятная злость, адресованная неизвестно кому. Между ним и свободой оставались всего две мишени, которые нужно уничтожить. Всего две! Да будь хоть десять, он все равно разорвал бы их на куски собственными руками. А если бы было надо, то пустил бы вход и зубы.

Один из надвигающихся на него трупов неожиданно издал какой-то звук, отдаленно напоминающий рык, и побежал на него, пытаясь ухватить за шею сгнившими руками. Дмитрий не ожидал такой прыти от бездушных созданий, но все равно успел пригнуться и отскочить в сторону, нанося при этом рубящий удар лопатой сзади по ноге проносящегося мимо трупа. Послышался хруст костей, полуразвалившаяся плоть не выдержала, и стопа отделилась от голени. Нападавший упал и не представлял пока серьезной опасности. Дмитрий развернулся ко второму и закричал во все горло, больше для себя, чем для того, чтобы кого-то напугать, а затем прыгнул вперед и принялся неистово рубить лопатой голову восставшего трупа. Куски лопающейся кожи и обломки костей полетели в разные стороны. В нос ударила волна невыносимой гнилостной вони. Наконец, череп не выдержал и треснул, словно разломленный арбуз. Остатки мозга вылетели на снег, сам труп свалился следом. Дмитрий подошел к тому первому, что продолжал упрямо ползти в его сторону, отказываясь признавать, что бой проигран. Лопата, насаженная на черенок, вся измялась и изогнулась, перестав походить на серьезное орудие для убийства. Он откинул ее в сторону, туда, где уже валялся пистолет, и достал подаренный ему нож. Лезвие вошло в височную долю черепа, пробив её, как картон. Последний из семерых затих. Дмитрий вытер нож об одежду убитого, и спрятал его обратно в нагрудный карман. Ворота открылись.

Михалыч медленным шагом прошел к центру поля боя и поднял с земли свой ПМ. Он молчал, давая Дмитрию перевести дух и прийти в себя. Когда тот почувствовал, что волнение и злость внутри него схлынули, спросил у своего товарища как можно более спокойным тоном:

— Это что такое сейчас было, командир?

Михалыч отвечал также, как будто ничего и не бывало, меняя попутно обойму в своем пистолете:

— Так должен же я был как-то тебя проверить. Узнать, чего ты стоишь.

— Ну, узнал? И чего я стою?

— Откровенно говоря, не особо многого. Но для человека, который пять лет тухнул в одиночке — пойдет. По крайней мере, стрелять не разучился.

***

Через шесть часов они вдвоем выдолбили замерзшую землю на глубину, которую Михалыч посчитал достаточной для того, чтобы провести захоронение. Они аккуратно опустили одеяло с покойником на дно свежевыкопанной ямы, постояли с минуту в тишине, слушая, как воронье довольно кричит, кружась над «Безмолвным монахом», и принялись закидывать землю обратно. Закапывать у них получалось гораздо быстрее, чем рыть. Через полчаса могилка была готова и они даже водрузили на ней некоторое подобие креста, на скорую руку сколоченное охранником ещё прошлой ночью. Вот и все. Спи спокойно, святой отец Яков. Больше в этом Богом забытом месте их ничего уже не держало.

Двое новых знакомых накинули на спину рюкзаки и двинулись по дороге через лес, в ту сторону, откуда в небо поднимались столбы черного дыма. Там находился город, в котором по прежнему ещё были живые люди.

Продолжение следует...