Глава 2 Золото и плесень

Мария лежала на боку, как и всегда. За эти годы она привыкла к этому неудобному положению, иногда, правда, бедро ныло весь день и казалось ватным, но иначе Мария не спала уже два с половиной года. Сначала, во время беременности, врач запретил ей спать на спине, а после, когда родился сын, Мария кормила его во сне грудью и тоже не могла двигаться. Во сне ей часто мерещились неприятные вещи, от которых она просыпалась в темноте, часто вдыхая воздух и скрипя зубами. Но даже тогда, полная ночного ужаса от очередного кошмара, она не разрешала себя пошевелиться, ведь он спал чутко.

Ребёнок лежал под подушкой, его тонкие ноздри едва вздрагивали во сне. Маленькой рукой он трогал грудь Марии. Его прикосновения были тёплыми и аккуратными, но они продолжались и продолжались. Эти прикосновения, приятные поначалу, с каждой минутой становились невыносимыми, раздражающими. У Марии всё клокотало внутри, она не могла уснуть оттого, что он водит ладонью по её груди. То что она испытывала во время кормления было тяжело назвать “радостью материнства”.

Неприятные, разрывающие грудь изнутри боли, от молока, которое струилось горячими струйками из сосков, пачкая кофты и футболки (про платья и рубашки Мария давно уже забыла) сводили её с ума. Всё её тело требовало опустошения. Когда сын прилипал к соску, с силой вытягивая молоко, на доли секунды ей становилось легче, она ощущала прилив тёплых материнских чувств. Она могла даже полюбоваться процессом, его пухлыми красноватыми щеками и тонкими голубыми венками на веках, которые он прикрывал от удовольствия.

Но вот проходила минута, другая, десятая, он всё сосал и сосал, при этом поглаживая грудь. Поглаживая её раз за разом, вызывая у Марии приступ отвращения. В какие-то мгновения ей хотелось отбросить его в сторону и кричать “не трогай меня! не трогай!” сжимая свои соски, которые она ненавидела. Грудь причиняла ей непонятную внутреннюю боль, психологический сильнейший дискомфорт. Мария понимала, что это ненормально. Но она не могла ничего сделать. Мать убеждала её, что кормление грудью самое важное, что мать может дать ребёнку, отвергая возможность бутылок и сосок напрочь. Мария терпела кормление, оно было терпимо. Но эти поглаживания.

Вот и сейчас, сквозь полусон она чувствовала, как он поглаживает её грудь и неприятные мурашки сводят ей живот и горло.

В комнате было душно, настолько, что пот покрылся испариной. Ещё одно поглаживание и ещё. Рука ребёнка стала как будто шершавой, сухая кожа корябала грудь, вызывая жжение. Мария, не открывая глаз, попыталась отодвинуться от сына, но он придвинулся к ней, снова положил свою ладонь на неё. Мария накрыла его ладонь своей рукой, пытаясь обездвижить её, но ладонь шевелилась по её рукой, пальцы скребли по коже, впиваясь и разрывая плоть. Мария, не помня себя, вскочила на кровати и её рука сделала широкий взмах в темноте. Свист металла и глухой стук. Мария увидела в своей руке длинное лезвие ножа и маленькие катящиеся по одеялу пальчики. Пам-пам-пам пальчики упали на пол, брызгая маленькими каплями крови.

Ужас захлестнул голову Марии, она смотрела на свою руку с ножом, пот струился по её лицу и шее. Она закричала, оглушая себя сама, в ответ на её крик она услышала крик сына.

“Я отрубила ему пальцы! Пальцы!” — кричала Мария сквозь сон, её рука судорожно сжималась в воздухе.

Наконец Мария проснулась. Она сделала резкий вдох ртом и села. Сын заворочался под боком, складывая ладони под щекой. Мария склонилась над ним, пытаясь сквозь темноту рассмотреть его руки.

“Они на месте. Все пальцы на месте” — выдохнула молодая мамочка. Сын противно причмокнул губами, с которых стекала белёсая жирная капля молока.

Мария вздрогнула, окончательно проснувшись. Она спрятала оголённую грудь под футболку и прошла в туалет.

Свет резанул по глазам и она увидела в зеркале своё бледное лицо со всклокоченными медными волосами. Спустя минуту, ополоснув лицо ледяной водой, Мария сидела на кухне, пялясь на занимающийся желтоватый рассвет в окне. Она крепко сжимала кружку с растворимым кофе, от кружки отрывался мягкий пар и таял.

Мария чувствовала себя сейчас пустой, но умиротворённой. Спать она, конечно, уже не сможет. Да и зачем, ведь уже утро, а впереди у неё много дел.

Дела Марии многочисленными списками висели на холодильнике. Большой белоснежный лист А4 с расписанными днями по неделе. “Понедельник: пылесос, пыль, плита. Вторник: санузел, ковры, шкаф с одеждой. Среда: балкон, посудомойка, стиральная машина. Четверг: глажка, мама (зачеркнуто и над словом мама написано “бабушка”). Пятница: пробел. Суббота, воскресенье: прогулка всей семьёй”

Сверху на этом листе в правом углу висел более маленький список, пожелтевший от времени. На нём в столбик были написаны покупки и дела, которые Мария планировала ещё в беременность.

“Камера, штатив — новый год. Платье красное ОZON 3800 — февраль, Индия — осень 2017го. Португалия — 2019, курсы французского — зима” Ничего из списка не было выполнено за эти годы. Иногда Мария смотрела на него, как бы с удивлением, точно не понимала, кто именно писал этот список? Что это был за человек, а, главное, каким образом они с Марией были связаны? А совсем недавно, неделю назад, карандашом она вписала туда, в самом низу — “дожить до четверга”. Карандаш под её рукой треснул, оставив жирную точку и кривую линию, сползающую вниз. Мария постоянно хотела потом стереть эту надпись, но отвлекалась и забывала.

Левее висел лист с разлинованными квадратиками на месяц вперёд. Там по датам были указаны праздники — самый близкий это её день рождение.

Мария принялась мыть посуду, которую она оставила со вчера, тарелки громко звенели и бряцали вилки. На шум пришёл заспанный Артём.

• С утра барабанишь? — недовольно проворчал он и, не дожидаясь ответа, ушел в туалет.
• И вам доброе утро — растерянно отозвалась Мария в закрытую дверь туалета.

Артём вышел из туалета, когда она уложила последнюю скрипящую от чистоты тарелку на влажное кухонное полотенце. Он посмотрел в комнату, где завозился и закряхтел сын.

• Рыжок проснулся — обратился муж к Марии и почесал щёку. — Ты кофе варила? — продолжил он, не обращая внимания на то, что сын начал всплакивать.
• Нет — раздраженно бросила ему Мария и помчалась в комнату к сыну.

Больше всего не свете она терпеть не могла, когда муж начинал быть мудаком. У него это случалось нередко.

Мария прижала к себе повизгивающего сына. Его плач больше всего напоминал ей крик раненной птицы, вроде чайки, вперемешку с визгом бензопилы. Отвратительный, всхлипывающе взвизгивающий звук, от которого у неё начинало заходиться сердце и сознание сужалось в тёмный узкий тоннель. В этом тоннеле бился единственный вопрос “Что мне сделать, чтобы ты замолчал?”

Сын вцепился в Марию руками и сквозь рыдания она услышала его лапочение “а… а…” что значило “мама”.

• Ну что такое, сынок? Ты меня потерял, да? Мама здесь. — она прижала его к себе и ей стало внутри горячо и обидно за сына. Ком сдавил горло, она пыталась проглотить его, хаотично поглаживая мелкие кучеряшки волос и гладкие плечики, которые вздрагивали от плача.

Сын успокоился через пятнадцать минут, всё это время Мария сидела сгорбившись над ним и покачивая на коленях. Она дула ему на заплаканное красное лицо, пока он лежал на её руках, откинув голову назад и рассматривая потолок и окно с голубыми шторами. Он это любил. Если она останавливалась он завывал сильнее.

Слёзы растекались от уголков его узких миндалевидных глаз по вискам, кудри торчали надо лбом, просвечивая лучи солнца. Аллергичные щёки постоянно покрытые красными пятнами и толстоватый жёлтый подбородок с шеей делали его лицо взрослым, будто бы старческим и болезненным. Рыжие волосы же имели странный зеленоватый оттенок, точно покрытые плесенью. Мария иногда думала даже, что надо бы получше мыть ему голову, хотя мыть голову, как и мыться вообще, он ненавидел.

А если уж намылить голову — трёхэтажный визг был обеспечен.

Сын совсем успокоился, пощипывая маму за локоть своими острыми ноготками.

• Ну вот — улыбнулась Мария сыну, когда он наконец поднял голову и посмотрел на неё благодушно.
• Видишь, как хорошо. Ты добрый теперь? — она коснулась его кончика носа своим носом и сын хихикнул.

В коридоре хлопнула дверь и щелкнул замок. Артём ушёл на работу, не прощаясь. Сын посмотрел в коридор и протянул маленький пальчик.

• Па….гу…. — шлёпнул влажными губами и посмотрел на мать вопросительно.
• Да, папа пошёл гулять. На работу. Папа будет дома вечером — Мария говорила с сыном постоянно.

Так велели психологи в книжках по воспитанию. Говорила о том, что происходит вокруг, описывала ему подробно природу, если они гуляли, прохожих людей. Рассказывала, что она делает, если что-то готовила или убирала, а сын наблюдал. Ей иногда казалось, что она говорит весь день, даже голос у неё садился к вечеру. Но где-то в глубине души она понимала, что это чушь. Сын не понимал её. Порой он пристально смотрел на её лицо, но не издавал ни звука. А ещё он был глуповат. Мария около недели пыталась научить его открыть полку его шкафчика с игрушками.

• Вот смотри, надо просто взять за ручку и потянуть, потянуууть — твердила она, ласково улыбаясь сыну. Но сын смотрел на неё хлопая глазами и трогал дверцу полки бездумно, наугад.

Ему было два, но он не говорил, с трудом показывал части тела на медведе, где ручки, где ножки, ему было непонятно, что от него требуется. Он не умел складывать предметы в предметы и страшно психовал, когда Мария пыталась научить его цветам. Зато он очень любил кричать и швыряться вещами. Если что-то было не так тарелка каши летела на пол, суп взлетал волной на стену, игрушки лишались голов, а машины колёс. Иногда он мог схватить зубами какой-то предмет и буквально отрывать от него по кусочку, точно зверёныш.

Мария смотрела на сына и внутри ей было холодно, страшно. “Недоразвитый. Он недоразвитый.” — мелькало в её голове. Но она боялась идти к врачам. Ей чудилось, что если врач поставит диагноз, то это навсегда. Мария ходила по земле и чувствовала как над ней висит огромный камень, валун боли и проблем, с которыми нужно будет бороться. А у неё не было сил. Просто не было сил сделать ещё больше усилий, чем она делает каждый день.

Мария принялась за глажку, сын уселся рядом на пол, сталкивая машинки друг с другом и выкрикивая громогласные “ГУ!” и “ГА! А!”.

Спустя час в дверь позвонили.

• Бабушка! — радостно выкрикнула Мария. Она поставила утюг на металлическую решётку и побежала открывать дверь.

За дверью стояла мама в лиловом пальто и меховой шапке. Лицо мамы осунулось за последние годы, обвисли брыли и мелкая сетка морщин застряла в уголках глаз. Но в ней всегда сохранялся свежий цепкий взгляд чёрных глаз.

• Здравствуй, дочь. Где моё золотце? — она заглянула за плечо Марии в поисках внука.

Так она его и называла. Моё золотце. Искренне, ласково, покрывая его лицо бесчисленными поцелуями и закармливая блинами с салом или вареньем. Мария никогда не могла понять этой безумной любви. В детстве мать никогда не баловала её ласковым словом.

Мария краем услышала металлический треск и какой-то стук.

• Машка! — вскрикнула мама, толкая Мария в плечо.

Девушка развернулась назад, предчувствуя нехорошее.

Сын сидел на полу, вцепившись в доску для глажения и раскачивал её с силой. Утюг на решётке подпрыгивал и отодвигался всё дальше.

Мария кинулась по коридору, вытягивая руки вперёд. В последнее мгновение она схватила упавший утюг прямо за раскаленную подошву. Утюг она уронила обратно на доску, пока мама схватила сына и уволокла назад на руках, выкрикивая в сторону Марии.

• Полоумная! Что ты делаешь, горе мамаша! —

Мария зашипела от боли, схватившись за кисть с обожённой ладонью.

Спустя минуту она стояла в ванной, опершись лбом о зеркало и подставив ладонь под воду. Слава богу ожог был не сильный, кожа лишь покраснела, даже волдырей не было.

Мария посмотрела на своё отражение. Она вспомнила как гуляла по узким улочкам Стамбула, в лёгком морского цвета платье и фотографировала колоритных турков за нардами, в высоких красных тюбетейках, облезлых серых котов и прилавки набитые фруктами. Мария на мгновение почувствовала те запахи и звуки, что были там. Это её немного успокоило.

“Всё скоро закончится” — проговорила Мария, услышав как за дверью хохочет её сын, а её мама коверкая слова улюлюкает:

• Золотце! Моё золотце! Мой золотой ребёнок! Ку-ку! Где наше золотце? —