Пропасть

Вдали горели огни. Стоя у обочины широкой дороги, не представляя, куда ты движешься и, не имея пути назад, невольно приходят мысли о бессмысленности всех твоих действий. И бездействие кажется более осмысленным.

Обрывки воспоминаний то и дело всплывают в голове, в голове которой уже и так все перемешалось настолько, что нить реальности теряется и уже не видишь начала всего, и не представляешь, чем все это кончится. Нарушение концепции причины и следствия приводит к полному замешательству. Мозг лихорадочно мечется, словно рыба, угодившая в сеть, в поисках выхода из сети обстоятельств.

При попытке сосредоточиться на одной какой-либо мысли и проследовать за ней словно по паутине, не исключено завязнуть в целой паучьей сети и застрять там до того момента, пока за тобой не приползет сам паук. А тогда жди беды. Словно яд съедающий жертву изнутри, мысли твои съедят тебя, или самого себя отправишь ты в такую долгую консервацию, что и жизни не хватит высвободиться, и ты скорее возжелаешь быть съеденным.

Но паутина по существу своему имеет свойство приманивать своих жертв. И кажется мне — я попался.

Эта обочина у дороги была одной из звеньев большой паутины.

Я попался.

Завяз по самые не хочу. И сил, чтобы попробовать освободиться у меня не осталось.

Дождемся паука — главного линчевателя задворок памяти.

***

Мой мир разрушался на части. Как зеркало, секунду назад отражавшее меня, привычный мне мир разбился на мелкие кусочки, которые уже никогда не соберешь. Виновник всех разрушений исчез вместе со своим отражением. Лишь разлетевшиеся по полу осколки, отражали частички меня самого и говорили, что я все еще жив. Обжигая пальцы правой руки до самых костей, мелкими каплями капала кровь. Но, то была спасительная боль, ибо лишь чувства, будь то радость, печаль, тоска или та же самая боль, делают нас живыми. Но боль бывает разной, скажете вы, она может быть физической или душевной, сильной или слабой. И вы будете правы. Зачастую, физическая боль, говорит скорее о смерти, чем о жизни; и я сейчас говорю, не о моей чертовой руке, нет, это лишь капля в океане человеческих страданий. С душевной же болью, все обстоит намного проще, какой бы она ни была, она говорит о том, что ты живой и настоящий.

Звуки падающих капель крови, громким эхом отражались в моей голове или же мое сознание так реагировало на непрерывную пульсирующую боль. Это на самом деле было не важно. Потому как это ни шло, ни в какое сравнение с тем, что я чувствовал внутри.

А внутри была пустота. Ничего из того, что когда-то наполняло меня, не было. От того и боль была невыносима. Я и сам никак не могу объяснить, как это то, чего нет, заставляет меня чувствовать что-либо. Судя по всему, что-то там все-таки есть. Не бывает полнейшей пустоты, нигде во вселенной нет абсолютного вакуума! Если даже ты полностью разбит и опустошен, если даже тебе кажется, что у тебя ничего не осталось, вообще ничего, знай, это неправда. Всегда что-то есть. Может быть глубоко запрятанное и скрываемое настолько сильно от внешнего мира, что ты даже от самого себя умудрился это скрыть. Что-то, что давным-давно уснуло в тебе и ждет своего пробуждения. И осознание этого факта, еще больше усиливало мою боль, ибо я знал, что во мне еще осталось что-то, чем я мог заполнить пустоту, пусть и не полностью. Как правило, мы злимся, когда чувствуем боль, и я тоже злился, потому, как какая-то часть меня противилась тому, что бы я избавился от этой опустошенности.

Закрыв глаза, чтобы хоть как-то забыть обо всем этом, я хотел увидеть тьму и забыться в ней, но сквозь черный туман, с едва заметными бликами, казалось, всеми своими силами, ко мне пробивался зеленый свет.

Как тусклый свет одинокого маяка, посреди бескрайнего океана, покоящегося в густом тумане, этот зеленый свет давал мне надежду найти свой путь. Но куда? Куда я плыл всю свою жизнь? И есть ли вообще конечный пункт? А если и есть, то сколько их? Ведь никто не знает, насколько разнообразны выбранные нами дороги — что они скрывают, а что готовы раскрыть, и куда, в конечном счете, приведут нас все эти дорожные петли.

Успокаивающий свет, постепенно заглушил жгучую боль в моей руке. На меня накатила волна умиротворения. Во всем мире не оставалось ничего, кроме той зеленой точки. Как же она была далека от меня и в то же время так близка, что, казалось бы, стоило только протянуть руки, и она согреет тебя своим светом. Как одинокая звезда во мраке ночного неба, она притягивала к себе взгляд и не хотела отпускать. Она манила меня к себе, но я знал, что чем больше я к ней приближусь, тем дальше буду от самого себя; и если в бездумном порыве, мне захочется быть к ней ближе всех, то я в полной мере осознаю для себя всю трагедию Икара.

Спящий город медленно окутывал мрак. Лишь тени людей, призраками блуждали по улочкам и тротуарам вдоль вымощенных дорог, созданных самими тенями. Все глубже проникала ночь через трещины каменных домов и прозрачные стекла окон, заколдовывая разумы жителей города и заклиная их забыть этот день, как и все дни до этого. Многие поддаются этим чарам и забываются в блаженной иллюзии сна, и лишь те, кто осмелится воспротивиться колдовству ночных санитаров, способен узреть то прекрасно-ужасное, что скрывается за черной гладью ночи.

Одинокое бледное лицо на крыше, чьи глаза судорожно мечутся из стороны в сторону, пытаясь разглядеть все, что раскинулось под его ногами, кажется мертвым отголоском ушедшего дня. На лице его высечена вековая скорбь по этому миру, и вся тщетность его попыток жить нашла отражение в его последнем полете в пропасть. Но не полет заставляет нас погибнуть, напротив — это причина жить, лишь конец полета ставит точку.

О чем он думал, когда летел вниз, что было перед его глазами? Одни скажут, что ни о чем кроме жизни он тогда не думал и видел, насколько она прекрасна, другие будут убеждать всех, включая и себя, что он ни о чем не думал и видел лишь быстро приближающиеся камни асфальта. В конечном счете, все одно. Человека нет. Как нет его мыслей, дыхания, чувств. И мы не можем решать за него, о чем он думал, в последние секунды жизни, это целиком его право и ничье больше. Но мы настолько эгоистичны, настолько невежественны, что никогда не упускаем такой возможности. И ставим свою точку в его истории, поверх подлинной, ни на секунду не задумываясь, что там могло быть многоточие.

Невысокие дома этого маленького провинциального города, в котором я оказался по какой-то нелепой случайности, с их маленькими окнами, проливающими скудный свет в пустоту, я толи в шутку, толи со злобы, наверное, когда как, называл «ячейками». У каждой «ячейки» есть свое окно, а то и две-три, зависит от того кто внутри. За каждым окном своя жизнь, свое горе и счастье, своя загадка, которую хотелось бы разгадать случайному полуночному прохожему, но он так и проходит мимо, спеша вернуться в свою «ячейку». И благословенен тот час, когда все они оказываются в своих домах, когда все улицы пустуют, и даже птицы хранят молчание, наслаждаясь редкой тишиной; но даже тогда остаются оконные проемы, сквозь которые видны силуэты их обитателей, обитателей таких разных, и в то же время единых в одном — мир слишком прекрасен в безлюдной тишине, чтобы забыться в объятиях сна.

Этот город казался мне до боли знакомым, но, сколько бы я не старался вытащить обрывки воспоминаний на свет, все было тщетно, они ускользали от меня. И каждая новая попытка, еще больше растворяла картины прошлого.

Внезапно для себя, я ощутил резкое желание прогуляться по ночному городу, я уже не мог находиться в этом доме, в этой комнате, в этой «ячейке». Мне хотелось свободы, стены, словно, тиски сжимали мои легкие, я одновременно и дышал, и задыхался. Вся эта серость жизни убивала во мне что-то живое, мне всегда были предпочтительны крайности — либо свет, либо тьма. Вот как я жил. Вот как я хочу жить.

Ночь была теплая, поэтому, то, что я был лишь в легком костюме, я заметил, только прошагав пару кварталов от своего дома. Высоко в небе, медленно пожирая звезды на своем пути, навстречу мне двигалось темное облако. Казалось, будто всю Землю покрывают черным одеялом — настолько оно было огромно. Весь горизонт ежесекундно освещался яркими вспышками молний, словно знаменосцы шли они впереди всего войска. Вскоре послышались звуки трубачей — это ветер колыхнул деревья и кусты, провода меж столбов завыли. Не успел я пройти и пары шагов, как до слуха моего донесся бой барабанов. А как же без них. Каждого знаменосца сопровождал свой барабанщик.

Я повернул налево, намереваясь совершить круг и поскорей вернуться обратно, пока гроза не настигла меня. Мой путь пролегал через безлюдные дворы пятиэтажек, в каждом их которых были детские площадки, своей обильностью цветов, не вписывающиеся в сгущающийся сумрак. Гулкий скрежет нескольких качелей, все более неистово мечущихся под действием ветра, который, к слову, с каждой секундой усиливался, заставлял ускорить шаг, ибо страх, страх первобытный — сильнее всех прочих, и действует он зачастую против твоей воли.

Я был уже в нескольких десятках метров от своего дома, и уже видел одинокое светящее окно своей квартиры, когда вдруг в нем промелькнула тень. А затем уже медленнее, черный силуэт прошагал в другую сторону и замер, насколько я мог догадываться, над моим рабочим столом. Мое дыхание участилось, голова гудела от переизбытка догадок, страха и отчаяния, я не знал, что мне делать. И снова я почувствовал жжение в правой руке и стекающую от основания до кончика пальцев теплоту. Оказалось, то ли из-за страха, то ли из-за перенапряжения, я сжал кулак с такой силой, что зажившие и уже успевшие покрыться коркой шрамы снова открылись и кровоточили.

Все мысли растворились в одно мгновение, словно восход солнца разогнал предрассветный туман. Я никого не ждал. Очень давно я уже никого не жду. Слишком давно.

***

Открыв глаза, я увидел кромешную тьму, но тусклый свет солнца лениво проникая через маленькое окошко моей комнаты, позволил мне увидеть едва различимые очертания мебели, которой, впрочем, было не так уж и много. Маленький стол посередине, с догоревшей свечой в окружении разбросанных листов бумаги; рядом дожидался стул с едва целой спинкой; чуть поодаль высился огромный, но пустой шкаф, скрытый белой простыней, ибо при взгляде на него он напоминал мне о том, о чем я и думать не хотел. Вот, пожалуй, и все что у меня было. Большего я и не хотел иметь, потому как думаю, что чем больше у меня будет вещей, тем больше я буду привязываться к ним и тому месту, где я мог бы их хранить. А привязанности мне были ни к чему, от них больше страданий, чем пользы.

К тому времени как я окончательно проснулся и решил встать, за окном барабанил сильный дождь, настолько сильный, что дальше пары метров ничего нельзя было различить. Сколько себя помню, я любил дождливые дни, было в них что-то загадочное. Я толком и не мог объяснить, в чем заключалась эта загадочность, но мне всегда было интересно наблюдать за прохожими, особенно когда только-только их касаются первые капли дождя, в этот момент на их лицах исчезает та каменная отчужденность, они начинают обращать внимание на то, что происходит вне их мирка. И это меня радовало, признаться.

Несколько часов подряд я сидел у окна и рассматривал безлюдную улицу. В такие дни она казалась мне особенно родной. К полудню дождь прекратился. Из дверей магазинчиков, маленьких закусочных и серых домов начали высовываться лица полные любопытства и надежды. И через мгновение вся улица вновь кипела от бесконечного потока прохожих, вечно куда-то спешащих и опаздывающих или делающих вид, что их где-нибудь непременно кто-то с нетерпением ждет.

Наконец это занятие мне надоело, и я решил, что пора бы уже открыть конверт и прочесть письмо, которое дожидалось меня со вчерашнего вечера. Оно и сейчас лежало там, где я его оставил — в самом центре стола, поверх всех раскиданных бумаг, венчая апогей вчерашнего дня или возможно всей моей жизни. Почему я не прочитал его сразу? Наверно, хотел растянуть чувство, которое я ощутил, когда мне его вручили. То было странное чувство радости, смешанное с огромным удивлением. Потому как у меня было очень мало знакомых, а тех, кто мог мне написать хоть что-то и вовсе, казалось, не было.

На конверте большими и красивыми буквами было написано Р.Х. С того самого момента, как я прочел это имя, я отчаянно пытался вспомнить кто это. Но после долгих раздумий, я понял, что человека с таким именем никогда не встречал, что еще больше будоражило мое любопытство.

Быстро схватив конверт со стола, как будто кто-то хотел украсть его у меня, я начал аккуратно его вскрывать, боясь малейшим образом повредить бумагу. Аккуратно вытянув письмо, я с волнением начал читать его вслух. Глупо конечно, но в такие моменты об этом просто не задумываешься. Возможно, потому что начинает казаться, что ты не одинок, и ты обязательно должен поделиться этим событием, хотя бы с самим собой.

В письме было следующее:

Дорогой друг!

Вы, скорее всего, не знаете меня, да и это не обязательно. Будет достаточно и того, что вы будете знать, что я ваш друг. Без лишних сентиментальностей и вежливых прелюдий я хотел бы незамедлительно перейти к сути моего письма. На днях со мной случилось весьма интересное происшествие. Скорее я бы это назвал комедией, сошедшей из театральных сцен прямо в мою жизнь, с одним лишь отличием от постановочных зрелищ — как всегда это бывает, жизнь внесла свои коррективы. Что привело, как бы странно это не звучало, к трагическому концу всего действия. К сожалению, в письме всего не расскажешь, да и любопытных глаз хотелось бы избежать, посему я надеюсь на скорую встречу с вами.

Ваш друг Р.Х.

P.S. Вы наверняка обескуражены, такой решительной моей поспешностью и доверчивостью, но я о вас кое-что слышал и уверен, что лишь вы сможете объяснить мне того, чего, боюсь, своими лишь усилиями я никогда не пойму.

P.S.S. Буду ждать вас у фонарного столба, напротив вашего дома, в пять часов вечера.

Я несколько раз перечитывал письмо, пока не понял все, что там было написано. Почерк у этого Р.Х. был очень необычен — замашестый и с замысловатыми закорючками, но в то же время, очень разборчивый и своеобразно красивый. Действительно я был очень сильно обескуражен такой доверчивостью и уверенностью во мне. Ведь я и сам в себе-то не был так уверен, а тут такое.

Опомнившись, я поспешил к окну, посмотреть, не стемнело ли за окном и который сейчас час. В комнате у меня часов не было, я не видел надобности в них, при таком-то укладе моей жизни. В общем, за временем я никогда не следил, пожалуй, до этого самого момента. К счастью как раз на том же фонарном столбе, у которого обещал меня ждать Р.Х., висели большие круглые часы, с огромными цифрами, такими, что и за милю можно было узнать время с точностью до минуты. Оставалось около десяти минут, до назначенного часа.

Честно сказать, я не знал чего ожидать от этой встречи, но одно я знал наверняка — желание встретится, у меня было не меньше его. Спросите почему? Не знаю, скорее это была нужда в общении, нежели именно во встрече с этим человеком. Мне отчаянно требовалось с кем-нибудь поговорить. Такое со мной бывает, хотя и очень редко. Наверное, это удел одиноких людей — жить изо дня в день, твердя себе, что тебе и одному куда легче и в конечном итоге поверить в это, но в один из самых обычных дней, когда тебе выпадает шанс поговорить с кем-то, ты, обезумев, рвешься как можно скорее встретится с ним и начать разговор, словно век никого не видел, и у тебя накопилось столько всего, что и вечности не хватит все рассказать.

Небрежно кинув еще раз взгляд на часы, пока накидывал на себя пальто, я заметил, что стрелки часов показывали ровно пять. Подойдя ближе к окну, я увидел его, стоящего спиной ко мне и что-то старательно рассматривающего на другой стороне улицы.

Я был настолько счастлив, что голова пошла кругом. И позабыв закрыть дверь на замок, я рванулся к выходу, по дороге чуть не сшиб старушку на лестничном пролете, медленно плетшуюся с третьего на второй этаж. Наконец я выскочил на улицу, наверно, в этот момент выражение моего лица, да и весь я был немного странноват, потому как на лице Р.Х. появилось некое недоумение с нотками удивления. Но возобладав над своими чувствами, я решил первым поздороваться с ним.

— Добрый вечер, господин Р.Х., я очень рад вас видеть, хотя и ничего, кроме вашего имени, про вас не знаю, — слегка улыбаясь, сказал я. — Меня зовут…

— О нет-нет-нет, не нужно мне этих ваших пустых слов и любезностей, и имя ваше мне ни к чему, мне нужны вы, а не ваша эта маска, так что перестаньте говорить всякие глупости и пойдемте со мной вон туда, — при этом он указал куда-то вдоль улицы, которая сначала слегка поднималась, а потом уходила вниз так, что получался своего рода холм, за которым другого конца улочки не было видно.

Сказать, что я был ошарашен таким вот началом нашего разговора, ничего не сказать. Но я безмолвно повиновался ему и зашагал следом за ним. Некоторое время мы шли молча, и только добравшись до вершины холмика, где можно было увидеть оставшуюся часть улицы, мы остановились и он заговорил, сначала медленно и тихо, а потом, постепенно повышая голос, словно с каждым словом, его уверенность также возрастала:

— Прежде чем я расскажу вам обещанную историю, позвольте мне начать с другого. Каждый день я хожу по этим улицам, вижу тех же людей, вот уже на протяжении нескольких лет. За это время я успел познакомиться со многими людьми, да практически всех их я знаю на лицо, кроме вас. Когда я узнал про ваше существование, я был несколько удивлен тем, что с вами до сих пор незнаком. Однако на поверку все оказалось очень просто, вы редко покидаете свою комнатушку, чего я, признаюсь, поначалу не понимал. Но понаблюдав за вами некоторое время, я уяснил, что таков ваш образ жизни. Тогда я подумал, что вы презираете людей, типичный мизантроп, в общем говоря. Сегодня же я убедился в обратном. Не стал бы человек ненавидящий людей, так спешить встретится со мной. Так как же мне вас понимать? Вы полнейшая загадка, не вписывающаяся в мое представление о мире.

Мне очень льстил такой живой интерес ко мне. Собравшись с мыслями, я начал свой рассказ:

— Вы когда-нибудь слышали о гигантских орлах, живших в далеком прошлом? Нет? Тогда позвольте рассказать вам о них первым. Орлы эти были поистине величественны, но чрезмерно горделивы. Высоко летая, они то и дело были заняты мыслями о чем-то, как им казалось, очень важном, о смысле их существования и всем в таком роде, но никак не могли добраться до истины. Летали они настолько высоко, что никто их не мог видеть. И чем больше истин им открывалось, тем выше каждый из них взлетал. Со временем они забыли о существовании земли и из года в год, все больше отдалялись от нее. Они были действительно счастливы в своем мудром одиночестве, но каждый из них видел, как некоторые из их сородичей, достигая той высоты, где они пропадали из виду, через мгновение камнем падали вниз. Никто не мог объяснить, что это значило, но все же, все до единого старались достигнуть той высоты, словно стремились поскорее упасть.

— Вы несете какую-то несуразицу! — воскликнул мой, слегка озадаченный, друг.

— Нет, вовсе нет. Позвольте же закончить свою мысль. Поговаривают, что падая, они кричали остальным своим братьям о том, что сумели узнать на той высоте, отвечали на все вопросы, которые их самих в свое время мучили, но те их не слышали или попросту не хотели слушать, все так же горделиво подняв свои головы, они слепо стремились в бездну сквозь небо.

Так скажите же мне, разве все мы, люди, не похожи на них? Мы так же слепо летим в пропасть, не слушая тех, кто знает намного больше нас, зачастую считая их ненормальными. А когда уже поздно, когда уже достигли дна пропасти, встаем и, отряхнувшись, кричим всем остальным, что им пора остановится, но они не слушают. Никогда не слушают… С этим, конечно, ничего не сделаешь, таков человек. Только испытав все на себе, он успокаивается или рушится на части, в зависимости от того, какую истину он ожидал услышать.

Мой собеседник молчал, кажется, я знал, о чем он думает и, опередив его, я поставил точку в своем рассказе:

— Дабы внести ясность в ваши мысли я добавлю вот что — большинство орлов не долетали до самой высшей точки, но и жилось им от этого, наверно, только легче.

— Теперь я вас еще больше не понимаю, — его все более недоумевающее лицо, меня радовало.

— Как же мне приятно, когда человек по-настоящему о чем-то задумывается, — продолжил я. — Вы спрашивали кто я, как меня понимать, так вот что я вам скажу — я уже очень давно достиг дна пропасти и прокричал стольким, к сожалению глухим, людям все о чем узнал, что потеряв всякую надежду на понимание, остался одинок.

— Сейчас я начинаю вас понимать, хотя до конца, наверно, никогда не пойму. Как же вы так добровольно согласились на одиночество?

— Я бы не сказал, что я стремился быть один, напротив я всегда рад любому мимолетному слову от какого-нибудь прохожего, что случается весьма редко, сами знаете почему. Но суть в том, что это жизнь заставила меня быть одиноким, а впоследствии сделала меня умнее, что, скорее всего, еще с большей силой оправдывает мое одиночество. Я не берусь утверждать, что такая жизнь лучше какой-то другой, но и не могу сказать, что она плоха или же скучна; по правде сказать, я даже рад одиночеству, возможно, это лишь из-за неведения иной жизни, право, я не знаю или уже не помню как жить по другому, да и знать особо не хочу, ибо, повторюсь, я рад тому как сложилась моя жизнь. Пусть даже иногда и случаются срывы — когда это бесконечное копание в себе надоедает, появляется бесконтрольное желание поговорить с кем-то, когда все настолько осточертело — и стены, и стол, и вечно сгоревшая до основания свеча, и бессильное тело, и нездоровые мысли в больной голове, что хочется все бросить и быть как все, нормальным — все равно я снова и снова возвращаюсь в свое, любимое и ненавистное одновременно, состояние блаженства от одиночества.

Я думаю, что одиночество является неким посредником великих мыслей и действий, только оно способно истерзать душу человека на столько, что личность теряет свое существо, оно становится чем-то более обширным, а не одним звеном машины, оно становится самой машиной. Зачастую, дикой машиной, не принимаемой никем, от того и более значимой в мироздании, ибо оно инородно, оно видит иные стороны бытья, шокируя при этом всех, кто осмелится и попытается эту машину изучить. А таковые имеются, только механизмы им дики, от того и успеха они не достигнут никогда. Такие люди вызывают у меня лишь жалость, искреннюю жалость, потому как причиной их провала они привыкли считать себя, тогда как в этом виновата лишь сама машина, ее сложное устройство и изначальное, природное сопротивление изучению. Причиной же этого, является то, что даже сама эта личность, до конца не понимает, как она стала такой, у нее нет четких мыслей по поводу своего жизненного пути и ее уклада, она у него просто есть и это не требует объяснений.

Я видел, что по мере того, как я рассказывал о себе, мой друг все больше впадал в отчаяние от непонимания. Он несколько раз вбирал в себя воздух, чтобы что-то сказать, но каждый раз, из его уст вырывался лишь стонущий выдох. Затем я сказал:

— Кажется, пытаясь вам рассказать о себе, я еще больше заставил вас не понимать себя. Что же, это для меня не ново. Но к счастью у вас есть одна привилегия — вы можете задавать бесконечное количество вопросов или же оставить эту бессмысленную идею, ибо как я уже сказал, понять этого не сможет никто.

— Пожалуй, вы правы, — пролепетал он, а после добавил. — Я ведь вытащил вас из вашего дома, чтобы рассказать вам одну историю, перейдемте же к ней.

— Выкладывайте, — весело промолвил я.

— То, что я собираюсь вам рассказать произошло вчера, поздно вечером. Но, пожалуй, стоит начать с того момента как я проснулся и как начался мой день. Пробудился я как обычно это у меня и бывает ранним утром, часов в шесть; ничего не предвещало чего-то из ряда вон выходящего, в общем, утро было таким же, как и все остальные. До полудня, я занимался привычными мне делами, вам они не будут интересны. Ничего необычного. Кроме разве что одного события, тогда я не придал этому особого значения, как же я ошибался. А произошло вот что — прогуливаясь по садам своих владений, вдали от меня я заметил некий силуэт, едва различимый среди кустиков и деревьев, сначала я подумал, что это один из рабочих, но по мере приближения, я понял, что человек этот стоит неподвижно, и что-то разглядывает на земле. Да и был он немолод, седые волосы торчали из-под шляпы, в руках у него была трость, которой он упирался, склонившись к земле. Это определенно был не рабочий. Мне оставалось всего-то несколько сотен метров до него, когда он выпрямился, посмотрел в мою сторону, тогда я почему-то остановился, затем он приподнял свою шляпу, приветствуя меня, и молниеносно скрылся за кустами. Я, было, побежал за ним, но его и след простыл. «Наверняка какой-то бродяга» подумал я тогда. В таком случае я бы был сейчас также счастлив и беззаботен, как и в то утро. И вы меня не знали бы. Но все сложилось так, как сложилось.

Вскоре я забыл об этом инциденте, мало ли кто расхаживает по моей земле, земля-то большая.

Неспешно миновал день, и наступили сумерки. В такое время, я всегда люблю, посидеть у крыльца, наблюдая, как последние отблески солнца гаснут за горизонтом. Ночь обещала быть очень темной, звезд, казалось, стало больше в несколько раз, со вчерашнего дня. Воздух был очень теплым, и то ли из-за этого, то ли из-за чего другого, меня накрыла усталость, и кажется, я заснул. Вот тогда то и произошло то, чего я никак не могу понять.

СОН

Какой-то странный звук. Это пение птиц. Значит ночь прошла. Нужно открыть глаза. Мои веки отяжелели, как будто я спал целую вечность. Я вижу свет! Солнце? Оно разбудило меня, или все же пение птиц? Как бы то ни было, я открою свои глаза. Да это солнце, проникло в мое окно. Все пространство наполнено душным ароматом позднего утра. Почему-то мне кажется, что это утро другое, как будто это первое мое настоящее утро, мой первый в жизни день.

Слышу звук шагов, другие уже давно проснулись. Другие. Кто они? Я живу здесь очень давно, но никого не знаю. Признаться, я и себя не знаю. Каждый новый день я просыпаюсь другим, а под конец этого дня, понимаю, что я все тот же. Все то же отражение в зеркале, все то же сердце бьется под ребрами и все то же медленное дыхание. Но это утро было действительно другим.

Первым желанием было встать и посмотреть свое отражение в зеркале, в глубине души я хотел увидеть кого угодно, только не себя. Но увидел я лишь свое исхудавшее лицо, те же черты, то же тело. Но глаза, глаза были другими. Я всмотрелся в них, смотрел так долго, что на секунду, мне показалось, будто с другой стороны на меня смотрит кто-то другой, кто-то чужой. Во мне горело сразу два противоположных желания. Душой я хотел снова увидеть себя другими глазами, а сознание отчаянно сопротивлялось, как будто знало, что это может свести меня с ума. В то же время оно допускало возможность того, что я уже не в своем уме и мое-чужое отражение более реально, чем то пение птиц за окном. И как всегда со мной бывало, сознание возобладало над рвением души. Я не понимал хорошо это или плохо, но я точно знал одно, я изменился. Сейчас мне кажется, что я осознал это тогда, только благодаря тому незнакомцу в отражении; именно этот незнакомец поменял мою жизнь, а как поменял, в хорошую сторону или плохую, не узнает никто.

Не помню сколько прошло времени после того странного утра, час или целый день. Дойдя до такого состояния, просто теряешь ощущение времени, в каком-то смысле это меня радовало. И вот я стою посреди улицы, вокруг меня проходят люди. Их лица расплылись в бесконечной суете этого мира, но по непонятны мне причинам некоторые из них казались мне знакомыми. Нет, не их лица, а их души. Я никогда не обращал внимания на лица, потому что знал, что это лишь маски; их истинная натура заключалась в их душе. И это объясняло мне, почему некоторых из них я видел только как бесформенных фигур из дыма, у них не было души, по неясным причинам я был в этом уверен! Меня особо и не волновало, растеряли, продали они свою душу или ее кто-то искалечил, одно мне было ясно точно, я не хотел их знать. Что вызывало во мне ненависть и к ним, и к себе одновременно.

Я стоял там, на одном месте, очень долго и никто даже не удосужился посмотреть мне в лицо, хотя я был там, они знали, что я есть. Конечно, им я был безразличен, как и они мне. Но я смотрел на них, по крайней мере, я пытался их увидеть.

Затем мои глаза закрылись, а когда я их открыл, то оказался уже совсем в другом месте. Исчез весь тот шум, исчез свет, вокруг никого. Только бледная луна освещала мое лицо и огромные деревья вокруг. Сначала я испытал страх, я не помнил, как пришел сюда, и чем закончилось мое блуждание по улицам. Но тут было спокойно и уютно, моя душа впервые за долгое время постепенно перестала волноваться о чем-либо. И я стал вслушиваться в эту громкую, оглушающую тишину. Казалось, что ничто не может нарушить это вековое безмолвие, что никто не сможет испортить этот великолепный момент своим присутствием. Но здесь кто-то был. Я чувствовал его присутствие, я ощущал его каждой клеткой своего тела, но понять, кто это не мог. И вдруг тень промелькнула меж деревьев, я почувствовал, как колеблется воздух от его движений, чувствовал его запах.

Мне не было страшно, до этого момента я всегда жил в страхе, но сейчас я был уверен, что ничего плохого со мной не произойдет. Возможно, мне просто стала безразлична моя жизнь? После всего того что я увидел за эти несколько минут, после всего что почувствовал за это время, это действительно могло быть так. Я снова закрыл глаза, в надежде, что когда я их открою, я уже буду в каком-либо другом месте. Но открыв их, я встрепенулся от увиденного. Нет, я был в том же лесу, на том же месте, только та тень, она стояла передо мной. Капюшон почти полностью скрывал ее лицо. Был виден лишь слегка приоткрытый рот, с рядом белоснежных зубов. И все же я знал, что его глаза направлены на меня. Осознание этого придало мне силу, наконец-то кто-то посмотрел мне в лицо, понял, что я здесь и сейчас. Я хотел поприветствовать незнакомца, но слова застряли у меня в горле. Боже, сколько же лет я ни с кем не разговаривал? Я позабыл, какого это, слушать кого-то, понимать его и отвечать ему.

Но незнакомец, как будто поняв это, жестом приказал мне молчать. Медленно подняв свою руку, он поманил меня за собой и, повернувшись, зашагал в сторону восходящего солнца. Солнце? Как давно я здесь? Прошла целая ночь? Но я ведь закрыл свои глаза лишь на мгновение.

Оставив эти мысли, я пошел следом. Любой другой на моем месте убежал бы, боясь неизвестности, но я почему-то был уверен, что та неизвестность поможет мне. Поможет понять, кто я есть, зачем я есть. И опять же незнакомец, будто прочитав мои мысли, не оборачиваясь, покачал головой, давая ясно мне понять, что я заблуждаюсь.

Мы вышли из леса. Моему взору открылся необычайно прекрасный вид, солнце светило так ярко, что цветы у обочины небольшой тропинки казались мне волшебными. Они светились каким-то магическим светом, будто освещая мне путь. Тропинка прямой линией вела вверх по долине, казалось, что она уходит в небо. Впереди меня ждал свет, а обернувшись в сторону леса, я увидел тьму. Тучи сгущались над лесом, и они неумолимо быстро приближались в мою сторону. Надо бежать. Тень что вышла со мной из леса не торопилась, она медленно поднималась по склону. Остановившись неподалеку, незнакомец повернулся в мою сторону и сказал:

— Я вывел тебя из тьмы, которая поглотила бы тебя, но душой ты все еще там. Я чувствую это. Твоя душа полна мрака, пусти же туда свет!

После этого черная тень, превратилась в сгусток пара и с огромной скоростью полетела в мою сторону. Я не шевелился. Мне было интересно, что произойдет дальше. А дальше был мрак. Я ощутил невыносимую боль в сердце. Каждая секунда моей долгой и серой жизни пролетела перед глазами. Мое рождение; короткое и быстротечное детство; жизнь, что была между детством и взрослой жизнью, этакий промежуток, когда ты еще хочешь быть ребенком, но эта самая жизнь, всеми изощренными способами заставляет тебя взрослеть; я видел все, вплоть до этой самой минуты. Некоторые воспоминания так поблекли в моей памяти, что казались мне давным-давно написанными картинами какого-то художника, который, впрочем, был весьма скуп на краски. Но все же я знал, что это мои воспоминания и мысль о том что я ничего не могу исправить загоняло меня в еще больший мрак. Как же много ошибок я совершил и как много оставил не исправленными.

Отчаяние поглотило меня. Незнакомец сказал, что я должен впустить свет в свою душу, и он проник туда. Почему же я чувствую лишь холод в своем сердце, почему там нет тепла? Задавать вопросы было бессмысленно, никто на них не ответит. Кроме меня самого. Я должен понять, что со мной происходит, я должен выбраться из этой тьмы. Кто бы, что не говорил, мне хватит на это сил. А если и нет, то меня успокаивала мысль о том, что жизней подобных моей тысячи и даже если силы мои иссякнут, и я проиграю, то буду не единственным кого постигла неудача.

Тучи тем временем сгустились надомной, но лучи солнца проникали сквозь них, как будто давая мне надежду найти свой путь. Издалека донеслась музыка, приятные и успокаивающие звуки флейты. Искры надежды загорелись в моей душе, эта музыка вселяла в меня веру в то, что я найду правильный путь. И я зашагал в ту сторону, в которой, как мне казалось, я найду ответы или, по крайней мере, смогу убедиться, что звуки реальны.

Я шел, как сквозь туман, хотя лучи солнца освещали мне путь. Каждый новый шаг давался мне легче. Сама судьба завела меня в эту глушь, я это знал. Судьба. В нее трудно поверить, кто-то скажет, что ее не существует, но я знаю, теперь точно знаю, что она есть. Всю свою жизнь я упорно сопротивлялся судьбе, надеялся, что ее вовсе нет. Сейчас я знаю, что все это время я шел именно в это место, именно к этой музыке. Как загадочна наша жизнь, мы с каждым днем стараемся ее изменить, а в конце понимаем, что это жизнь меняла нас. Жизнь и судьба, эти две сущности так тесно переплетены меж собой, что порой кажутся чем-то единым целым. И отрицать существование судьбы, было бы тем же, что и отрицание жизни. Можно ли верить в то, что судьбу изменить нельзя? На этот вопрос мне никто не ответит, как и многим до меня. Это должен понять каждый сам. А пока мы ищем ответ, нам остается только верить. Вера всегда вселяет надежду. И я не о вере в бога или в какие-то высшие силы, нет. Вера в обычные, обыденные вещи, такие как человечность, добродетель, уважение и любовь. Вот что дает человеку надежду на то, что люди еще могут одуматься, что у человечества еще есть шанс на настоящую жизнь…

Наконец я поднялся на вершину холма. Музыка стала все отчетливее и громче. Я близко. Туман в моих глазах начал рассеиваться и моему взору открылся необычайный вид. Холм спускался к маленькому ручейку, который бежал с самых гор, возвышавшихся вдалеке. Маленькие кусты и деревья на берегах этого ручейка, плавно переходили в лес на склонах гор. Звуки флейты доносились со стороны ручья, я начал жадно искать глазами человека, который мог бы играть на ней. Мои глаза метались из стороны в сторону, силясь найти источник звука и в то же время пытаясь запомнить всю красоту дивной природы этой долины.

Через пару секунд я заметил его. Старик сидел на камне и смотрел в сторону гор. Все мое нутро начало гореть от восторга и свободы, которую я, возможно, испытываю в первый и последний раз. Я больше не мог терпеть, я резко побежал вниз. Надежда разгоралась во мне все ярче и вспыхивала с каждым шагом все сильнее. Я остановился в паре сотен метров от незнакомца. Сейчас я не знаю почему, но тогда мне казалось, что это просто страх. Страх перед тем, что и здесь мне не найти ответов.

Старик не обращал на меня внимания, как будто меня вовсе здесь не было. Он продолжал играть; его музыка с каждой секундой приобретала все большее влияние на меня, заставляя вибрировать все мое тело в унисон с окружающими меня деревьями, травами и даже воздухом, пронизанным свежестью горной речушки, которая проделав столь долгий путь с вершин гор, так же подчинялась необъяснимой магии флейты. Казалось, что эта аулодия длилась вечность, как будто она звучала задолго до меня и будет звучать и через века. Она чудилась мне некой нитью, которая соединяло воедино прошлое и будущее, успевая создавать при этом и настоящее.

Вдруг музыка стихла, я посмотрел туда, где сидел старик, а он смотрел на меня. Все вокруг замерло вместе с мелодией, будто это она заставляла жить все окружающее. Даже ручей казалось, вот-вот остановится. На миг я подумал, что все еще сплю в своей комнате, но все происходящее казалось таким реальным или, по крайней мере, мне хотелось, чтобы казалось. Как бы то ни было, даже сон может принести мне пользу.

— Подойди сюда, — отозвался старик, не отрывая от меня взгляда. Нас разделяло приличное расстояние, но он произнес эти слова так тихо, я никак не мог понять, как сумел его услышать.

Я зашагал в его сторону, по какой-то причине, каждый шаг давался мне с трудом. Мальчишеская скромность сковала мне душу, я ощутил чувство вины перед стариком, не отдавая себе отчета, почему и за что мне следовало винить себя перед ним. Я шел, опустив голову, как бы ни старался, я уже не мог поднять взгляд на него. К моему облегчению, он медленно повернулся обратно в сторону гор, но это не означало, что он потерял ко мне интерес, наоборот казалось, что он хочет поторопить меня этим жестом. Мне пришлось ускориться. Еще несколько шагов и я буду у него за спиной.

— Что я здесь делаю? Что это за место? Кто вы? — накинулся я на него с вопросами, позабыв обо всем на свете. Казалось, что ничего важнее того чтобы узнать ответы, сейчас для меня не было.

Старик все молчал, он только громко вздохнул, будто недовольный моей поспешностью. Его взгляд все так же неотрывно следил за горизонтом.

Прошла целая вечность, прежде чем он, будто испугавшись, вздрогнул и повернулся ко мне. В его глазах я увидел некое недоумение и удивление, смотрел он так, что мне самому начало казаться, что меня здесь быть не должно. Лицо его было покрыто глубокими морщинами, но в то же время оно имело какое-то успокаивающее величие. Широкие скулы наделяли его улыбку еще более добрым и успокаивающим действием, а густые брови сияли снежной чистотой, усиливая загадочную проницательность его светло синих глаз.

— Завораживающее зрелище, не находите? — спросил он.

Внутри меня все больше разгоралось нетерпение. Но я все же нашел в себе силы ответить ему спокойным голосом:

— Прекраснее вида я еще не видел.

— Я здесь бываю часто, и каждый раз вижу что-то новое. Каждое дерево, каждый шелест травы и всплеск воды успокаивает меня и в то же время будоражит все мое сознание. Если самую малость осмелиться сравнить эту маленькую речушку с нашей жизнью, такой же быстротечной в начале и утихающей в конце, разве мы не увидим явное сходство. Она так же течет по руслу времени, и в каждый момент является другой, отличной от того, что была миг назад. Хотя многие не замечают этого, им кажется, что жизнь их однообразная и скучная, изредка бушующая от неожиданного порыва ветра, что образует, рябь на поверхности реки. Они не умеют или зачастую просто не хотят видеть, насколько их жизнь многогранна, не задумываются что там, в глубине их «реки» бушует жизнь, такая же разнообразная, каким человек может быть.

— Вы хотите сказать, что человек смотрит на свою жизнь лишь извне, не погружаясь в сокровенные ее глубины?

— Да, ибо он боится того, что может там обнаружить, — промолвил он, задумчиво посмотрев прямо в мои глаза. — Он боится своих недостатков, своих демонов. Тот же, кто осмелился посмотреть вглубь себя, меняется навсегда. Остальные его не принимают, самые близкие отворачиваются от него, возможно из-за того, что такие люди страшат их или же такой человек им просто не нужен. Потому как он способен разрушить ту идиллическую иллюзию, что они создавали для себя годами. Многим намного проще находится в том беззаботном созерцании себя, когда для них нет ничего и никого важнее самих.

— Но винить таких людей никак нельзя, — продолжил я, будто из его уст прозвучали мои мысли, а не его. — Такие люди как они, как я… Это неправильно, обвинять нас в том, что нам не хватило смелости узреть самих себя, каждое существо имеет свои страхи. Разница лишь в том, что страхи эти у каждого свои и боятся люди по-разному.

— Вы, друг мой, не из их числа, уж поверьте, — загадочная улыбка расползлась по его лицу. — Не спорю, у вас есть свои страхи, как же без них. Человек не может существовать без этого. Это самая движущая часть его души, заставляющая искать ответы. Ваш страх совсем иной, в некотором смысле даже обратный тому, чего боятся многие. Вы страшитесь незнания, потому и ищете все время ответы.

Старик, молча, смотрел на меня, ожидая хоть какого-то ответа или возражения. Но я был обескуражен его словами, казалось, он знал меня лучше меня самого. Все, что он сказал, это была чистая правда, теперь я это точно знаю. Те прежние вопросы, о том, что это за место и что я здесь делаю, потеряли для меня всякий смысл. Это было неважно. Я хотел, чтобы он говорил, не переставая, я хотел узнать себя.

— Поиски ответов привели меня в это место, к вам, — продолжил я, с трудом вырвавшись из оцепенения. — Но меня не покидает чувство того, что я здесь не найду всех ответов и…

— Не все вопросы, требуют ответов, — перебил меня старик. — Как и не все тайное, должно быть раскрыто. В этом вся суть нашей жизни, день за днем спотыкаться о камни, а то и на одни и те же, но в конечном итоге набираться мудрости и опыта. Пройдя львиную долю своего пути и обернувшись, ты увидишь, что несколько камней все же остались нетронутыми, улыбчивая фортуна повернулась ли к тебе или злой рок оставил без той мудрости, которую ты мог бы обрести, никто и никогда не узнает. Вот в чем заключается великое таинство мира, оно умеет создать иллюзию, что ты знаешь почти все о нем, но в один прекрасный день, заставляя тебя посмотреть со стороны на все происходящее вокруг, доказывает тебе, что ты ничего не знаешь, да и не знал никогда.

Всегда помни, лишь глупцы твердят, что они поняли всю суть мироздания и знают все на свете, те же, кто наделен хотя бы толикой мудрости, не говорят ничего, они с огромным рвением пытаются обрести все новые знания об окружающем их мире, со всей смиренностью понимая, что до конца его никогда не узнают.

После продолжительного молчания, он спросил:

— Та тень, что проникла в вашу душу, как вы думаете, это нечто хочет вам добра или же затаилась в ожидании свершения великого зла?

— Эта тень привела меня к вам, — ответил я. — Мне кажется она желает мне добра, я не могу иначе объяснить зачем ей это было делать.

— Вы слепы и недальновидны, мой друг, — вдруг разозлился он. — Не всякий кто якобы делают вам добро, имеют конечную цель только свершения блага. Почти всегда, они имеют свои корыстные цели, и я сейчас говорю не только о тенях. Абсолютно все существа по природе своей эгоистичны, их всегда интересует лишь свое благополучие, как бы горько это не звучало. Не говорите мне, что я могу ошибаться, меня ведь и не существует вовсе, я лишь плод вашего воображения. Из чего вы можете догадаться, что эти слова ваши и только ваши.

Невозможно представить, в каком оцепенении я оказался. Последние его слова эхом звучали в моей голове еще очень долго. Наконец, я начал приходить в себя, и даже эхо в моих ушах, как будто убедившись, что я наконец-таки понял смысл всех этих слов, прекратилось. Само собой напрашивался вопрос:

— Что же это, я схожу с ума?

— Конечно же нет, — успокаивающим тоном сказал он. — Вы всего лишь спите, это ваш сон. Хотя никто не может вам твердо сказать, что вы в своем уме. Грань между безумством и тем, что ваше общество привыкло называть нормой, очень хрупка. И разрушить эту грань может любой неосторожный шаг, любое легкое прикосновение чужой безжалостной или глупой руки. Времена меняются и люди вместе с ними, и то, что считалось когда-то безумством, сейчас стало обыденностью, а некоторые поступки, которые совершались, допустим, век назад без каких-либо зазрений совести, сейчас могут посчитать самым гнусным безумством. Все на свете относительно, мой друг, поступки совершаются относительно времени и обстоятельствам, люди думают относительно тому, как думает общество вокруг них, законы и порядки меняются относительно уровню безумства, как преступников, так и тех, кто якобы вас от них защищает. Из всего этого я могу вам посоветовать только одно, не стоит беспокоиться нормальны вы или же отличаетесь от других, в своем вы уме или нет — это вам ничего не даст; достаточно будет и того что вы будете знать сами — кто вы есть… А сейчас вам пора проснуться.

С этими словами он встал и подошел ко мне. Глаза мои покрылись пеленой, будто я тону в мутной воде, а на поверхности вижу едва различимое лицо старика. Запомнил я лишь то, что он крепко пожал мою руку и все вокруг исчезло.

***

После того как Р.Х. закончил свой рассказ я спросил его:

— И все те мысли, которые вы озвучили, они все звучали в вашей голове во время сна?

— Смею предположить что да. Эти мысли были очень странными и вовсе были чужды мне. Я ни разу в своей жизни не задумывался о таких вещах, это противоестественно моей натуре. Потому я и предположил что мой сон, нечто иное, чем просто сон. Да и еще этот старик. Странно все это. На самый краткий миг я допускаю, что это тот же самый странник, которого я увидел в моем саду.

— И вы обратились ко мне? Тому человеку, что абсолютно ничего не смыслит во снах, ибо они у меня смешаны с реальностью настолько сильно, что и сейчас нашу беседу я не осмелюсь назвать реальной.

— Как бы странно это не звучало, но сейчас у меня точно такое же чувство. Видите ли, я тоже не вполне уверен, что я спал в тот момент, когда все это видел. Каждая сцена, которая проплывала передо мной якобы во сне, казалась мне до боли знакомой. Та улица, посреди которой я стоял, это эта улица, на которой мы сейчас находимся. Я боюсь, как бы я не сошел с ума. Я слышал о таком, когда человек, теряет над собой контроль или над какой-то своей частью, и не подозревая об этом некоторое время.

— Я никогда не считал себя человеком сведущим во всех этих душевных делах. В своей душе я еще могу покопаться, но лезть в чужую, нет уж, увольте. Одно я вам могу сказать точно, возвращайтесь к себе домой и больше никогда не вспоминайте ни обо мне, ни о том, что вы видели во сне, ни о том старике. Просто не думайте об этом и вас больше никакие кошмары не побеспокоят, доверьтесь мне. С вами все будет хорошо. Чтобы успокоить вас, я скажу вам вот что: часто бывает так, что я целыми ночами не сплю и уверяю вас, вчера на этой улице не было ни единой души. Желаю вам доброго здравия.

С этими словами я медленно развернулся и зашагал в сторону своего дома. А мой друг несколько мгновений постоял с недоумевающим лицом и, сменив его на маску безразличия, зашагал прочь.

Все это выглядело весьма странно, не правда ли?

Соглашусь.

Но даю вам честное слово, что все расставлю на свои места.

Чуть позже.

***

Начнем, пожалуй, с самого простого, со шкафа. В своей величавой пустоте и громадности стоял он у самой двери моей комнаты, покрытой белой простыней, как вы должно быть еще помните. Так же вы помните, что я не любил этот предмет моего скромного декора. Но так было не всегда.

В то далекое и беззаботное время, называемое детством, я любил этот шкаф. Да, как бы странно это не звучало, я его любил. Ибо он был моим замком, моим островком безмятежности и местом, где все мои страхи угасали. Стоило тучам сгуститься и прогреметь, я тут же прятался в шкафу, только-только начинал завывать страшный ветер, я уже был среди аккуратно вывешенных пальтишек, брюк, платьев и всего прочего, так приятно отдающих запахом дубового леса. Признаться, бывало и такое, что я ожидал какого-нибудь страшного события, чтобы поскорее очутится в своем темном, но таком уютном уголке. Что же мешало мне находится в безопасных объятиях древесных стенок в любое время, спросите вы, это был тот же самый страх. Страх темноты и одиночества. Лишь больший страх заставлял меня прятаться в страхе меньшем. Как и тебя. Как и всех нас.

Мои родители не обращали внимания, на такое необычное поведение своего сына. Они знали, что с возрастом это пройдет, что ж они были правы, но только наполовину. Да, теперь, когда я испытываю страх, отчаяние, безнадежность и прочие гнусные чувства, я не прячусь за плотными дверьми шкафа. Сейчас я прячусь в самом себе, шкаф так сказать в прошлом. Но все это меркнет и бледнеет перед тем событием, что заставило меня возненавидеть эту деревянную коробку. Это вам, я полагаю, наиболее интересно.

Это случилось в последний день моего детства. После этого дня я перестал быть ребенком. Я повзрослел. Все началось с самого непримечательного, для большинства людей, природного явления. Шли последние дни уходящего лета, они были такими жаркими, что казалось, лето в последний раз напрягает все свои силы для решающего броска, после которого оно обречено на погибель в любом случае. Вечером одного из таких дней, небо над нашим домом, который имел два этажа росту, начало сгущаться. Все вокруг почернело, и заблестели серебристые хлысты молний. Не прошло и мгновения как небо разразилось громким хохотом, как будто оно знало о моих страхах и смеялось надо мной. Я в тот же миг пролетел лестничный пролет, отделявший два этажа друг от друга и мой райский уголок от врат ада. Сейчас я и не вспомню, как очутился внутри своего спасительного ковчега, все это произошло в мановение ока. Затем прямо над моим левым ухом прогремел взрыв. Это был настолько сильный и оглушающий звук, что я потерял сознание.

Очнувшись, я понял, что лежу на мокрой земле, звездное небо расстилалось надо мной, без единой тучи. Рядом на коленях сидел какой-то человек, возможно, это он заставил меня очнуться; увидев, что я открыл свои глаза, он тепло улыбнулся мне, встал и зашагал прочь от меня и моего дома. Приподнявшись на локтях, я увидел суетливо бегающих вокруг нашего дома людей. Точнее того, что от него осталось. Если бы кто-то рассказал мне об этом, я бы не поверил. Но картина была следующей — половина нашего дома все также крепко стояла на своем месте, от второй же половины остались лишь куски камней, покрытые залой. Мой спасительный ковчег лежал поверх этого нагромождения камней не тронутый ни огнем, ни разрушениями.

Позже мне рассказали насколько сильным был удар. На расстоянии в десятки километров его услышали так, будто молния ударила прямо за их спинами. Как я остался жив, мне тоже поведали. Оказалось, что после того как половина дома развалилась, я внутри своего шкафа балансировал на краю пропасти несколько минут. Затем с глухим стуком, моя спасательная шлюпка грохнулась о развалины и, раскрыв от удара свои дверцы, выплюнула меня наружу.

Так я и остался один впервые в своей жизни, отягощенный бременем хранения вещи спасшей мое тело и погубившей меня изнутри.

***

Годы жизни, последовавшие за этим событием, я не считаю достойными вашего внимания. Ибо они были проникнуты лишь тоской и печалью, которой в моей истории итак предостаточно. Опустим все невзгоды, которые я пережил будучи совсем один в этом огромном мире, полном лжи, обмана и алчности. Я никогда не жалел себя, никогда не проклинал жизнь за такую судьбу, нет, я стойко принимал все удары вселенной и продолжал идти, куда бы я ни шел. Даже сейчас, спустя столько лет, когда больше половины пути уже пройдено, я все еще не знаю, куда ведет меня моя дорога и где она закончится. Впрочем, ни один из нас этого не знает.

Стоит упомянуть лишь об одном. Одиночество, в котором я оказался после такого рокового события, длилось не долго. Напротив, я всегда был окружен людьми, приятными мне и не очень. Долгое время я и не знал, что такое быть по настоящему одиноким. Как и у всех уважающих себя людей у меня были друзья, во времена моей юности, я даже осмелился разделить свое сердце с другим человеком. Вполне себе заурядный человек скажете вы, и это будет чистой правдой. Я, честно говоря, тоскую по тем временам. По тому состоянию души, при котором все печали и невзгоды, свои или чужие, не отягощали мой дух. Все казалось легко преодолимым и сущим пустяком. Насколько же я был обманут самим собой в те годы. И я благодарен судьбе, что не прожил в этом обмане всю свою жизнь, благодарен тому, что тропа моя резко свернула с намеченного пути.

Тогда-то я и понял, что значит быть по настоящему одиноким. Ты можешь быть окружен тысячами лиц, ты даже можешь разговаривать с ними, казаться им дружелюбным и словоохотливым, но в то же время быть один. Они не могут тебя понять, они и не должны, ни один из них этого и не захочет, даже хотя бы из чистого любопытства; им больше интересны они сами. Человек предпочтет говорить всякую бессмысленную чушь, чем захочет выслушать хоть малую толику твоих слов, возможно осмысленных, а возможно и нет. Не исключена и такая разновидность притворства, при котором твой собеседник, всеми мускулами своего лица, на протяжении всей твоей речи, старательно выражая любопытство, так и норовит перебить тебя и в свою очередь рассказать, какую-нибудь очередную чушь о себе или о случившемся десять лет назад происшествии, заставившего жену друга его друга сменить платье синего цвета на платье в горошек при походе в музей, ибо стены там были так же синего оттенка, и это якобы ущемляло ее достоинство, скрывая от посетителей музея ее бледное уродливое тельце. Бред полнейший. Но мы все это терпим, мы все это выслушиваем, ибо нам тоже хотелось бы рассказать историю непомерной важности о том, как мы, позапрошлым вечером споткнувшись о булыжник, вернулись домой на минуту позже намеченного времени, потому как пришлось стряхнуть пыль с ботинок. Как бы противно не было этого признавать, но все мы лицемеры, кто-то в большой степени, а кто-то лишь грамотно умеет это скрыть.

Как вы наверно уже давно заметили, я люблю уходить от намеченной темы, в дебри моей души и моего мировоззрения. Что же давайте вернемся к сути всей моей истории. Только лишь потому, что все мое душевное устройство имеет непосредственное отношение к тому, о чем пойдет речь дальше, заставило меня ознакомить вас со всем этим.

***

Как то раз, поздно возвращаясь домой, я заметил в свете одинокого фонаря темный силуэт, стоявший чуть сгорбившись, как будто пытаясь разглядеть что-то у своих ног. Я медленно приближался к нему, а он все так же стоял на том же месте. Через некоторое время он меня заметил и, приподняв свою шляпу, как какой-то театральный актер, поприветствовал меня, уж слишком наигранно. Я в свою очередь, сделал то же самое, но менее вульгарно, такого греха за своей душой я не имел. Какие только странности не случаются в нашей жизни, случайно встретившийся человек может оказаться тем, кто изменит всю твою жизнь, а те, кто на протяжении всей твоей жизни сопровождают тебя, иногда, не могут изменить ее даже в самую малую сторону.

Когда я уже поравнялся с ним у того самого фонаря, он всем своим видом говорил мне, чтобы я остановился, что ж я так и сделал. Не знаю почему, но мне было интересно, что скрывается за личиной этого темного силуэта.

— Прекрасный вечер, не так ли? — промолвил я, чтобы хоть каким-то образом избавиться от неловкой паузы.

— Возможно и так, а возможно и нет. Смотря что подразумевать под прекрасным, если вы говорите об этих белых пушинках, летящих с самой бездны небес, то вы правы. Но какую сырость они оставляют после себя, по-моему, это прекрасным не назовешь. Или вы говорите так, чтобы без всяких аргументов, убедить меня в «прекрасности» этого вечера?

— Я ни в чем не собираюсь вас убеждать, — оторопел я. — И вообще, это вы попросили меня остановится, так я бы просто прошел мимо.

— Разве? — выпучив свои глаза, спросил он.

Кажется, он смеется надомной. Но ведь действительно, он не просил меня останавливаться, он и слова не сказал. Какого черта я решил заговорить с этим ненормальным. Поразмыслив об этом, на что у меня ушло меньше мгновения, я, одарив его презрительным взглядом, зашагал себе дальше, насвистывая какую-то мелодию себе под нос, дабы казаться ничуть не задетым, такой выходкой.

Вскоре я забыл про этот случай. Но по прошествии нескольких месяцев, я снова заметил этого человека. Погода стояла теплая, зима окончательно решила отступить под натиском теплых ветров весны, и перед сном я решил, что было бы неплохо открыть окно, чтобы сменить застоявшийся воздух. Отодвигая задвижку, оконных ставен, я бросил беглый взгляд на улицу и замер. Подпирая своей спиной фонарный столб с часами, с которым вы уже знакомы, он с наслаждение курил трубку. Его медленные движения говорили о том, что стоять здесь он собрался еще очень долго. Мелкие мурашки побежали по моей спине, я был напуган до ужаса. Я решил, что не спущу с него глаз, пока он не уйдет куда подальше. Для этого я задвинул шторы, оставив маленькую щелочку для глаза, и судорожно вздыхая, ожидал его ухода. Ждать пришлось довольно долго, но, в конце концов, он оторвал свое тело от столба, выпрямился, лениво вытряхнул остатки табака на тротуар и уже собирался зашагать прочь, как резко остановившись, будто вспомнив что-то важное, бесконечно долгим движением головы посмотрел в сторону моего дома и поднял свои глаза до уровня моего окна. Он не мог меня заметить, никак не мог, убеждал я себя, вот только его широкая улыбка говорила об обратном. В следующую секунду я отпрянул от окна с такой быстротой, будто кто-то дернул меня за шиворот. Мое сердце бешено билось о ребра, самые страшные мысли проникали в мой разум. Мне понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Затем я решил еще раз проверить ушел ли этот человек или все еще стоит там. Улица была пуста. В эту ночь я не спал. Как и во все последующие ночи нескольких недель.

Дни плыли в своей бесконечной суете, оставив меня за своими пределами. Я не различал смену дня и ночи, все было одинаково, лишь стрелки часов за окном напоминали мне, что время не остановилось. Порой мне надоедали эти бесконечно серые дни, без единого проблеска света. Все было покрыто мраком, и внутри меня, и за пределами. Если вы способны представить тело, бесформенно валяющееся то там, то здесь, без каких-либо признаков жизни, без движения и мыслей, то вы наверняка сможете меня понять. Что, конечно, маловероятно. Таких как я единицы и это счастье, что такие как мы никогда друг с другом не встретимся. Такой тандем, скорее всего, уничтожил бы все мироздание, по крайней мере, для этих двоих. Только представьте, на что способны две души, объединенные общей идеей и одной судьбой, я бы назвал это армией, непобедимой, всесокрушающей армией.

Но армии не было, как и меня, для всего окружающего мира. Возможно, где-то на этой земле еще имеются те, кто полон надежд собрать свою, я же давно отчаялся, кого-либо найти, моя армия имеет одного и того же полководца и солдата.

Одно лишь радовало меня все эти дни. Я был не один. Я не знал кто этот человек, друг он мне или враг, все одно. Меня радовало, что в каком бы одиночестве я не находился, я знал, что мной кто-то заинтересован, неважно для каких целей. Но и он исчез. С того самого дня прошло уже не меньше года, а он не появлялся. Отчаявшись, я начал бродить по улицам своего города, в надежде найти его или же его следы. Меня уже не пугала неизвестность, меня не пугал и он сам. Я твердо решил выяснить личность темного силуэта. Чего бы мне это не стоило, я должен поговорить с этим незнакомцем, пусть даже это будет означать полное и бесповоротное его исчезновение.

Но я ничего не добился, тщетны были мои попытки найти хотя бы отголоски его существования. Один год сменял другой, одно десятилетие сменяло другое, не один день не проходил без мысли об этом человеке. Чем старше я был, тем реже я вспоминал о нем, это свойственно для любого человека. Нельзя сказать, что он пропал полностью, вовсе нет. Возможно, все это так глубоко запечатлелось в моей душе, что я не раз его видел, то скрывающимся за поворотом улицы, то захлопывающим за собой дверь одинокого дома, то весело пробегающим улицу и пропадающим в толпе зевак. И каждый раз, когда я следом бежал за ним, чтобы словить этого пройдоху, я натыкался на пустоту и оторопевшие взгляды прохожих, удивленных моими выискивающими глазами единственного лица в их многочисленных.

Однажды, я заметил его на крыше двухэтажной гостиницы, расположившейся на углу улицы. Его взгляд был направлен в сторону заходящего солнца. Он, как и я стоял неподвижно, лишь его расстегнутый плащ колыхался от слабого ветра. Затем кто-то окликнул меня:

— Эй, мистер, куда это вы смотрите, уже битый час? — то был какой-то уличный зазывала.

— Вон там на крыше, разве не видите, стоит человек, — сказал я, повернувшись к нему.

— Там никого нет, — сказал мастер современных уличных речевых уловок, сначала посмотрев туда, куда я указывал, а затем выпучив на меня глаза.

— Что вы мелите, вы что…

Крыша дома была пуста, секунду назад, там высился силуэт, отождествляемый мной, как конечная цель поисков доброй половины моей жизни, а теперь его не было. Я обратил, полный гнева, страха, безвыходности и отчаяния, взгляд на отвлекшего меня мальчугана. Тот поначалу смутился, а затем полным от уверенности и убедительности, для человека такой профессии, голосом изрек:

— Я стою тут уже целый час и наблюдаю за вами и за тем местом, куда вы все это время смотрели, и не заметил даже случайно пролетевшей птички, не то что человека.

Не помню, о чем я думал в тот момент, каким был мой взгляд, но прекрасно могу себе представить. Я медленно начал пятится назад и побежал прочь от этого места, под крики зазывалы, предлагающего чем-то мне помочь. Чем он может мне помочь, чем вы все можете мне помочь? Ничем. Молчите. Молчите! Ни слова.

ОТКРОВЕНИЕ

Прошло порядочно времени, пока я смог в полной мере осознать, что со мной происходит. Я бы не сказал, что было поздно, нет, никогда и ни для чего не бывает поздно, пусть даже это и не принесет, тех результатов, которые могли бы быть, сделай ты что-либо раньше, но все же смысл в этом есть.

Помните ли вы, того человека, который заставил меня очнуться, после того ракового случая из моего детства? Надеюсь, что да. Ибо только сейчас, по прошествии стольких лет, я понял, что это был тот самый ускользающий из моих рук столько лет, словно воздух, силуэт. Я ясно представил его лицо перед собой. Конечно, оно было искажено временем и наложенными друг на друга другими воспоминаниями. Но я все же сумел восстановить весь его портрет.

Этот человек был мне знаком. Казалось, я знал его почти всю жизнь, как например соседа или друга по работе. Насколько же странным может быть человек, даже представить страшно, самое знакомое и близкое его душе, он может в одночасье забыть навсегда, а то, что и не имеет к нему ни малейшего отношения, норовит присвоить при первой же возможности. Человеком, которого я забыл в одночасье, был тот самый человек, рассказавший мне о своем сне. И тем, кого я искал всю свою жизнь, был он же. Р.Х.

Мне понадобилось столько сил и воли, чтобы признаться себе.

Я сошел с ума.

В тот самый первый день, когда я увидел его, я слетел с катушек. И всю жизнь был сумасшедшим, не замечая этого. Это было настолько искусно проделано, что я ничего и не заметил. Часть моего разума отделилась от меня и начала жить своей жизнью.

Как я все это понял? У меня лишь один ответ. Он исчез. Только когда его не стало, я все это понял, как будто кто-то вычистил засорившиеся шестеренки механизма, и он снова заработал. Но уже не так рьяно, как когда-то. Что бы ты ни делал, для того чтобы отремонтировать сломавшийся механизм, он никогда не заработает как новый. Всегда остаются следы, даже от самой маленькой песчинки.

Р.Х. был частью меня, он был мной. Я был им. Каждую секунду своей жизни. Да, это звучит как бред психопата. Но кто сказал, что я им не являюсь? Кто сказал, что вы им не являетесь? Мы настолько привыкли считать себя нормальными, все свои поступки и слова мы считаем нормальными. А что если нет? Этот мир ненормален. Вот что я вам скажу, он никогда не был нормальным. Безумство и хаос, скрываемые масками, наполненными корыстными желаниями; напущенная вежливость и уступчивость, скрывающие похоть; искусственные улыбки, чтобы замаскировать лицемерие; жадность и эгоизм, называемый красивым словом гордость. К черту все это. К черту всех вас.

Будь я хоть тысячу раз неправ, говоря такие слова, меня это мало волнует. Но вас это заставит задуматься. Бред сумасшедшего заставит вас подумать обо всем этом. Иначе, что еще может заставить вас думать?

Впору бы засмеяться громким смехом злодея, под закрывающийся занавес театральной сцены и распрощаться с вами. Поверьте, я бы так и сделал. Но и в сердцах, самых закоренелых злодеев, живет страх.

Стоит мне распрощаться с вами, я уверен, что моя тень вернется за мной.

За то время, что его не было, он стал мне чужим. Часть меня, стала чужда мне.

Не оставляйте меня здесь.

Пожалуйста.

Я…хочу…быть…живым…