Место без истории

— …И так он постепенно перестал даже выезжать из своего убежища среди болот, так не хотел расставаться с награбленным и так боялся мести замученных им людей, и в итоге….

— Боялся мести замученных? — поднял бровь Николай.

— Ну, в смысле, их родственников, — недружелюбно зыркнула на него Лиса, но тут же снова вошла в образ, — И, в общем, от этого затворничества и рек пролитой крови он превратился в нелюдскую тварь, ужасного кровопийцу. И с тех пор он бродит по болотам в своём багряном кафтане…

— Опричники же носили чёрное. Подражали монахам, — заметил Николай как бы между прочим.

Девушка смерила его долгим неодобрительным взглядом, который Николай выдержал с олимпийским спокойствием. Явственно скрипнув зубами, Лиса всё же продолжила, хоть уже и явно без вдохновения:

— А он носил красное. Не униформа ж это была. Вообще-то я историю рассказываю, так что, наверное, я лучше знаю, а? И он бродит по болотам в своём багровом кафтане, ибо ни ад, ни небеса не принимают его, и жажда крови, к которой он так привык в своей жестокой жизни, терзает его… А болота эти были как раз на месте нашего района!

Последние слова Лиса произносит с придыханием и старательно выпучив глаза. Николаю вспомнились страшилки в пионерлагере — даже когда ему было одиннадцать такая манера не слишком впечатляла, а тем более сейчас, десять лет спустя. Но Лиса из возраста страшилок так и не выросла.

Вообще-то эта толстая рыжеволосая девица, убеждённая, что косуха и чулки в сетку делают её тру-готом, его преизрядно раздражала. Сочетая любовь к дешёвому пиву и волшебным сказкам (а также плохому фэнтези, городским легендам и фильмам про вампиров), которые обожала неталантливо, но очень экспрессивно пересказывать, Лиса в лучшем случае заслуживала саркастического отношения. Однако Дэн в ней что-то находил (что — в сущности, очевидно: именно эту наивно-восторженную веру в фей, упырей и тому подобное), а друзья близкого друга — твои друзья, что бы ты там о них ни думал.

Николай честно старался мириться с обществом Лисы. Но иногда её истории всё-таки слишком утомляли, и удержать приходящие на ум комментарии не удавалось.

Но, чёрт возьми, мало того, что история глупая и рассказана бесталанно, так ещё и о проклятой нежити в этом районе! Николай был тут впервые (они с Дэном провожали Лису до дома из кино), но, во-первых, сам жил в очень похожем, а во-вторых, как и Лиса с её слишком накрашенными губами, вечными прыщиками на лбу, в поехавших колготках и футболках вырвиглазных цветов, это место с первого взгляда выдавало свою сущность. Скучное, пустое, пошлое место, в котором ничего интересного, вдохновляющего или хоть бы поражающего воображение быть не может.

Вслед за смятым финалом истории об Алом Опричнике повисла неловкая пауза. Тем временем они успели миновать угол блочной многоэтажки, которая и была целью пути. Дэн, тяготящийся возникшим напряжением, несколько неловко заметил, что проводить Лису до её подъезда он может и сам, ему потом отсюда до дома недалеко, а Нику (от этого сокращения Николай привычно поморщился) ещё ехать и ехать, так что, наверное, лучше распрощаться… Его друг, по горло уже сытый общением на сегодня, охотно согласился, что на улице-то темно, да и как бы последняя электричка не ушла, так что… И после нескольких минут такого рода невнятных прощаний Николай отправился дальше по прямой, к станции, а Дэн с Лисой зашагали вдоль дома, ко взаимному облегчению.

Шагая в оранжевом свете фонарей, чья основная функция, несомненно, сгущать вокруг зловещие тени, Николай пытался выкинуть из головы этот разговор, но безуспешно. Раздражение на Лису выветрилось, как только сама девушка исчезла из виду, но её история продолжала бесить, как бесит всякая очевидная глупость.

Такие спальные районы окружили центр, где жила если не красота, то история, подобно хороводу уродливых умственно отсталых близнецов. Рождённые прагматической необходимостью, построенные на пустом месте, без истории, эти гомункулы градостроительства были неразличимо непривлекательны. Не знай Николай, что до дома ему придётся добираться ещё час, мог бы поклясться, что узнаёт эти параллелепипеды домов, индивидуальность которым придают лишь квадраты голубого или коричневого кафеля, расставленные будто по линейке. Со стороны, проходя мимо них, он, должно быть, выглядел персонажем низкобюджетного мультфильма, создатели которого ради экономии показывают один и тот же фон раз за разом. Или компьютерной игры. Заранее ведь известно, что небритый мужик вон там, у тускло освещённого круглосуточного магазина, если пройти мимо, выдаст единственную свою реплику — «М-мелчи не бу’ит?».

В таких местах ничего интересного даже не происходит — оттого и остаётся обитателям унылых бетонных гробов на тысячу человек заполнять свою жизнь дешёвым пивом пополам с водкой из того же магазина или тягучими потоком информации из синевато мерцающих в окнах телевизоров.

Ряды домов прерывает линия гаражей. Коридор из сросшихся боками тёмно-зелёных металлических домиков — они тоже были бы неотличимы друг от друга, если б не покрывающая их татуировка надписей и рисунков. Но и в этих попытках самовыражения не было ни оригинальности, ни разнообразия: одинаковые неумелые граффити, поношения в адрес спортивных команд и каких-то отдельных личностей, асимметричные свастики и поразительно безграмотные надписи на английском — всё это повторялось на каждой новой стене, и разве что пятно ржавчины, рыжеющее из-под облупившейся краски, нарушало монотонность.

Запах мочи, шорох несомых ветром пакетов и помигивание ядовито-оранжевых фонарей. Разве это декорации для истории с призраками?

Впрочем, опасаться в таких местах есть чего и без всяких привидений. При этой мысли Николай чуть ускорил шаг — вообще-то улица была пуста, на сколько хватало взгляда, вот только в чернильные тени и неосвещённые переулки взгляд не проникал. Аляповатые громады домов резко вырисовывались на фоне неба, залитого сиянием луны, такой же круглой и оранжевой, как фонари — и дающей столь же мало света.

Впереди из чёрного провала между домами вышел некто, кого Николай пока что не мог хорошенько рассмотреть. Но волноваться из-за него вряд ли стоило — человек шаркал, приволакивал подгибающиеся ноги, покачивался, короче говоря, явно принял свою дневную дозу алкоголя; скорее всего, в таком состоянии он пребывал уже не один год постоянно, — а значит, даже если проспиртованные останки его мозга и посетят какие-то нехорошие идеи, бедняга запутается в собственных ногах раньше, чем хоть попытается их реализовать. Николай хотел было всё же перейти на другую сторону улицы хоть бы из брезгливости, но там фонари и вовсе не горели, а миновать спотыкающегося алкоголика ведь дело минутное.

По мере того, как путники взаимно сближались, Николай убеждался в правоте своего начального диагноза. Встречный был, несомненно, спившимся бомжом — облачённый в какие-то невнятные лохмотья тускло-бордового цвета, то ли тулуп, то ли пальто (и судя по расцветке — женское), испещрённое многочисленными ржавыми пятнами, никем иным он быть просто не мог. Ветерок, как назло, задул как раз со стороны покачивающегося путника, обдав Николая густым даже на расстоянии смрадом.

Впрочем, ожидаемый тошнотворно-кислый запах годами немытого тела в этом дуновении почти не ощущался. Потянуло отчего-то болотной гнилью, неповторимым запахом трухлявых пней, застоявшейся воды и каких-то неизвестных городскому жителю, но непременно там присутствующих трав… И ещё чем-то, бьющим в нос и терпким, что Николай опознать не смог — да и не пытался, напротив, стараясь не принюхиваться к накатившему амбре.

«Канализационный люк, что ли, открыт?» — подумал он, и тотчас же неподкупно рациональный голосок в голове подсказал, что ничем подобным из канализации не пахнет. Подсказал — и уступил место другому голосу, который нараспев, веско роняя слова, начал повторять то, чего, собственно, Лиса никогда и не говорила: «…лишённый смертного покоя за многие свои прегрешения, он, когда минули все сроки, отпущенные человеку, стал бродить по болотам, ведомый одной только своей кровожадностью, не человек, не зверь, не живой, но и не мёртвый».

Николай моргнул, пытаясь отогнать навязчивые и нелепые мысли. Открыв глаза, он увидел всё того же нелепого бомжа и несколько успокоился. Вид неприятный, но отнюдь не мистический. Спутанные в колтун седоватые космы и торчащая веником борода, залитая, видно, бурым портвейном, почти целиком скрывали лицо встречного (и довершали дело густые тени), безвольно свисающие руки с безобразно длинными ногтями покрыты слоем грязи, как и его бордовое пальто… красный бушлат… <i>багровый кафтан</i>…

Нет, это смешно, сказал себе Николай, чувствуя, как по спине пробегают мурашки, а ноги шагают всё медленнее. Это самый обычный бездомный алкаш, каких всегда полно в таких спальных районах, и даже впечатлительная дура вроде Лисы ни за что иное его не приняла бы. Он так приволакивает уродливо вывернутые ноги потому, что перенёс, должно быть, инсульт; не потому, что в смятых «гармошкой» разваливающихся сапогах прячутся деформированные, полузвериные ступни, и не потому, что похолодевшие века назад мышцы едва движутся. Его пальцы такие костлявые, потому что это голодный старик, и ногти, конечно, на улице не подстрижёшь, — нет в этих белесых, загнутых крючьях ничего особенно похожего на когти. Мерзкое скользкое чавканье и сопение — естественные результаты насморка, отсутствия зубов и мало ли каких болезней. И он так покачивается только потому, что пьян… Хотя и не чувствуется никакого запаха алкоголя, только эти проклятые травы…

Ароматы болота ощущались всё явственнее, гнилостной сладостью атакуя нос Николая. Стоячая вода, влажная почва, травы, мхи и разлагающиеся древесные остовы. Пошло-геометрические дома превратились в тёмные силуэты на фоне неба, будто декорации театра теней, и между ними поскрипывающие на ветру ветви оголившихся по осени деревьев с тупой настырностью пытались расцарапать небосвод. Луна, похожая на бельмо, бессмысленно вперялась в разворачивающуюся на пустой улице сцену. А тут ведь было, было болотце, и лес вокруг, до того, как всё это свели во имя расширения города. У домов, понял вдруг Николай, может не быть истории, но у мест она всегда есть. И, наверное, у любого места есть хоть одна <i>страшная</i> история.

И когда он, огибая всё так же медленно шаркающего бездомного по широкой дуге, подумал об этом, пришло узнавание. Тот запах, что дополнял ароматы топи, запах, несомненно исходивший именно от встречного незнакомца, густой и тошнотворный — Николай его всё-таки узнал. Вонь, напоминающая о летнем рынке и подготовке к шашлыку, — запах подгнившего мяса и крови.

Миновав Николая, бомж, как понял юноша по затихшему шарканью, остановился. Громко втянул носом воздух. Раз, другой.

Николай скорее почувствовал, чем увидел, как бездомный за его спиной медленно обернулся. Скорее представил, чем почувствовал, как между седыми космами волос и побуревшими сосульками бороды медленно открылся рот…

И тогда Николай побежал.